А тогда… Советский Союз развалился. Туркмения стала вроде независимой. Мне сказали, что руководитель моего ранга обязан знать туркменский язык, даже надо сдать экзамен, мол, впредь вся документация будет вестись на тюркском языке. Не знаю, как сейчас, но при мне все по инерции шло лишь на русском. Тем не менее меня по приказу в должности понизили, и зарплату урезали, а работы даже стало больше. А главное, отношение ко мне и таким как я, то есть русскоговорящим, стало нехорошим. Раз или два возник некий дискриминационный конфликт. Восхвалять себя не буду, но собою помыкать не позволил. Сразу же написал заявление об увольнении. И этот, как я думал, смелый, а по факту просто отчаянный шаг, я совершил оттого, что из Грозного поступали очень радостные вести.
Чеченская Республика получила чуть ли не суверенитет и независимость. Избран президент-генерал, теперь мой кумир. И я рвался домой, но как быть с жильем? По моему объявлению на обмен немало предложений, но Грозного, и даже Северного Кавказа, нет. Есть Украина, Армения, Азербайджан, Казахстан и почти вся Сибирь, вплоть до Камчатки, да мне туда, как говорится, не надо. Для разведки я поехал в Грозный. Вот где произошла революция – новая власть, бушевал перманентный митинг в центре Грозного. И также как в Туркмении русские, то есть русскоговорящие, в массовом порядке продают квартиры и выезжают. Правда, в Чечне есть одно отличие, выезжают не только русские, но и чеченцы.
Я в политику не встреваю, хотя, если честно, многие факты меня беспокоят. Во-первых, сама атмосфера совсем не радужная – в целом народ очень встревожен, и царит явное беззаконие. Во-вторых, я, как человек постоянно работающий, не могу понять: масса людей постоянно на митингах – кто их кормит и как они будут кормить свою семью? И, в-третьих, все только и говорят о нефти как национальном богатстве. Но ведь ее не так и много, и ее ведь надо добывать, транспортировать, перерабатывать, а специалисты выезжают прочь… У меня еще были знакомые в «Грознефти» – встретился, поговорил. Сходу предложили самую тяжелую и ответственную должность – начальник УБР (управление буровых работ) и предупредили – почти у всех задолженность по зарплате семь-восемь месяцев, денег нет, да я знаю, что такая ситуация почти по всей стране, даже в Тюмени, поэтому дал согласие. Есть и значительные плюсы – жилье в Грозном стоит теперь очень дешево. Я написал заявление на работу с отсрочкой в один месяц, пока переберусь из Ашхабада. А в Ашхабаде проблем оказалось еще больше. Жилье тоже резко подешевело. Но у меня вроде бы квартира неплохая, и спрос есть, и цена по грозненским меркам устраивает. Однако в Туркмении тоже новая власть, независимость, тот же кризис распада СССР, резко перешли на местную валюту – манат, последний за пределами Туркмении ничего не стоит, инфляция галопирует, и самое страшное, официально манат на валюту не меняют, а если эти доллары, которые я впервые увидел, есть, то их вывозить из Туркмении строго запрещено. Наверное, впервые в жизни я пошел на преступление, а иного выхода не было. Продал квартиру за манаты и, рискуя, не без боязни и страшных переживаний, кое-как у каких-то менял на базаре умудрился обменять часть манатов на доллары – всего семь тысяч. Больше долларов я найти не мог, да и опасно было, и я послушался свою жену, оказалось не зря, на оставшиеся манаты мы купили женские украшения – золото и брильянты, чего у нее никогда не было и в помине…
Теперь предстояло самое тяжелое – пересечь границу. Можно было самолетом из Ашхабада в Москву, но я понадеялся на своих знакомых в Красноводске и решил воспользоваться паромом. До сих пор точно не знаю – может, грешу, – но мне кажется, что эти-то мои знакомые и навели на нас таможню, а иначе быть не могло: я так спрятал валюту, что туркменские таможенники почти час ее в нашем багаже искали, видно, знали, что она где-то есть. В общем, жену и дочь, что были обвешаны золотом, и мальчиков – отправили, а меня задержали. Теперь это порою вызывает усмешку, ведь тогда меня, наверняка, отпустили бы, конечно, присвоив себе несколько купюр, да вот таможенники, в отличии от меня, в долларах разбирались – оказывается, вез-то я сплошь подделку. Вот и началось. Не только контрабандист, но и фальшивомонетчик…
И во время депортации, и позже, в армии, я два-три раза попадал в изоляцию, в карцеры. И я уже знал, что туркмены порою бесчувственны, но такой жестокости и бесчеловечности, таких условий ареста и следствия я даже представить не мог. Почти под открытым небом, то есть под солнцепеком летом и в стужу зимой – лишь решетки вокруг, и отношение – как к заразно больной, бешеной собаке. Допросы были, а вот суда никакого. Видимо, просто я им надоел, и меня через пару месяцев отпустили – отдали одежду и паспорт. Я даже не хочу вспоминать, как я не мог еще много дней выехать из Красноводска, – никто в долг не давал, то ли вправду так обеднели, то ли не хотели со мной, как с контрабандистом и фальшивомонетчиком, общаться. Дождался денежного перевода из Грозного. Уезжая, я твердо знал, что более никогда в Туркмению нос не суну. Жалел ли о годах, проведенных здесь? Не знаю… С одной стороны, нас депортировали в среднюю Азию в экстремальные условия, а я сюда позже добровольно приехал. А с другой, у меня здесь родились и выросли дети. И жил, и работал я здесь спокойно, хорошо зарабатывал. Однако распад державы – это, конечно же, затронуло всех, а иначе и быть не могло. Вот так словно оборвалась жизнь, все перевернулось, поменялось. Тогда мне было очень тяжело. И если бы я знал, что меня ждет впереди, то тогда бы я точно смеялся. Впрочем, надо смеяться и радоваться каждому дню! Все пройдет и проходит. Как и эта ночь. Скоро рассвет. Что покажет датчик? Выпишут ли меня сегодня? Все-таки я волнуюсь. Надо поспать, надо отдохнуть. Только здоровый организм поборет радиацию.
Неужели через пару дней я увижу дочь! Ее концерт… Спать. Нет, еще пару слов. Сегодня меня выпишут. Даже ради себя меня радиодоктор выпишет. Как-никак Новый год наступает, и я знаю, что он должен лететь в Америку, в Майами, там у него жена, две дочери, квартира, а здесь он просто зарабатывает деньги. Правильно делает.
…А эти записи останутся здесь. И если кто-то, такой же как я несчастный пациент, возьмет их в руки, а может, и прочитает, то заранее прошу прощения. Все это от безделья. Время убиваю. А если честно – готовлюсь. Пишу некий отчет. Отчет моей жизни, как некое оправдание, покаяние, а может, как говорится, соломку пытаюсь подстелить. Тщетно. Прощайте. Дай Бог вам терпения, мира, добра, гармонии, выздоровления. Держитесь! А еще я желаю вам, чтобы вы, как и я, мечтали о будущем, оно прекрасно! Я верю в это, даже убежден. Чего и вам искренне желаю.
Аминь!
27 декабря, день
Уважаемый мой товарищ! Мой последователь! Если ты листаешь мои записки, то уже, наверное, догадался, что произошло. Меня не выписали. Думаю, что мой радиодоктор и медсестра были расстроены не меньше меня. Хотя это меня по их милости весь день ломает. Накануне ночь не спал. Свое волнение этой писаниной отпихивал. А потом, после завтрака, места себе не находил. А радиодоктор позвонил – фон ужасный. Он всегда такой веселый, жизнерадостный, а тут я со своей радиацией. И как я понимаю, показания компьютера они изменить не могут, и меня выписать не имеют права. Я, хоть и злой, да пытался держаться, пока дочь не позвонила. Плакала. Потом Маккхал звонил. А я в ответ мычал, как бы их успокаивал. Послал сообщение, вновь успокаивал. В общем, все планы насмарку. Концерт будет без меня, и это хорошо; для меня это было бы мучение. А я сейчас думаю об ином, о своем состоянии – оно ужасно. Ибо как только я узнал, что не выписывают, я тут же стал во все «прицеливаться», во все стрелять. Даже на подоконник залез и «обстреливал» всех, кого видел на Профсоюзной. Конечно, это был срыв, нервный, очень продолжительный психоз, и я кое-что, а может, многое не помню. В такие моменты я начинаю всем подряд посылать по мобильнику сообщения. Зачастую это всякие глупости, а еще хуже – угрозы. С ужином я получил пилюли, это я тоже не помню или еле помню, но я их, видимо, машинально вовнутрь вогнал, электронасосом пользовался. Отключился, часок-другой поспал и вот встал, пытаюсь занять себя писаниной, пытаюсь успокоиться, но все равно глаз прицел ищет, и я всюду крестик в кружочке рисую: вот так (+).
Мне надо успокоиться, надо заснуть. Надо быть в гармонии с самим собой. Надо! Надо со всеми быть в гармонии. Если бы мог говорить, если бы я мог услышать свой голос, свою успокаивающую речь, но этого больше не будет. Осталось лишь одно – писать, оформлять с помощью букв свои мысли. Гармония! Спокойствие. Аутотренинг. Мне надо лечь. Спать!!!
Может, все-таки выпишут? Эта радиация… Зачем мне дали сразу две капсулы? А тут еще зять. Приехал из Европы ради меня. Он, наверное, тоже хочет на концерт дочери попасть. Все-таки такое событие! Грандиозно! Только сейчас я могу, не лукавя, признать, что хочу, очень хочу на концерт попасть, триумф ее воочию увидеть, эту радость с ней разделить. А ведь я дурак, дикарь, всю жизнь был против ее концертов, боялся, что она станет артисткой, пугался ее этих призрачных бдений на сцене. Хотя… постоянно пишу «хотя», потому что судьбу-то не обмануть, и надо было наоборот – развивать детей, давать им большую самостоятельность и активность. Ведь был наглядный пример.
Пока я в Туркмении сидел, моя семья кое-как до Грозного добралась, а там ведь ни кола ни двора. Поселились они у сына дяди Гехо. И хорошо, что жена думала об образовании детей, всех сразу в школу отвела, а дочку – и в музыкальную, она еще существовала в Грозном, но преподавателей, музыкантов, артистов не хватает, интеллигенция бежит, а моя жена работу нашла в музучилище и дочку стала выводить в музыкальный свет. И вот Шовда выступила на каком-то торжественном концерте. Было много гостей, был и новый президент Чечни, да он генерал, – а вот новый министр культуры сразу все понял, пригласил Шовду с матерью к себе, сказал, что девочку надо развивать, и ясная для нее цель – поступление в консерваторию. А когда узнал о наших семейных делах, то сделал максимум из того, что мог, – выделил без оплаты аж две комнаты в «Доме актера».