– Какая погода! Вот бы полетать! А я вам, как обещал, шлем привез.
Я примеряю подарок – он мне как раз, и в нем очень удобно.
– Теперь вам будет безопасно, – доволен полковник. – А где дельтаплан?
Я жестом показываю на чердак.
– О! Уже припарковали. Может, и правильно. До весны можно и потерпеть. Сейчас перепады температур, возможна турбулентность. Хотя я прогноз смотрел – в эти дни погода будет отличной… Кстати, супруга по Интернету посмотрела, а ваша дочь действительно восходящая звезда. Она спрашивает, есть ли еще у вас ее записи?
Я тронулся к хибаре, а он вслед:
– И для меня доставайте ваш мед. Куплю. Очень понравился, вкусный. Впрочем, тут иначе и не может быть – такая благодать, такой воздух и вид! Жил бы только здесь.
Я вынес мед в сотах, два диска Шовды – подарок.
– Я бы заплатил… Огромное спасибо, – сказал полковник и, уже направляясь к машине, заметил, – что-то вы сегодня очень грустны… Ах, да, – он остановился, обернулся, – о теракте слышали?..
Я кивнул. А он приблизился ко мне и, как заговорщик, на ухо:
– Вроде завтра день рождения на фазенде вашего начальника. Я еще согласие не дал, думаю. С одной стороны, любопытно – охота, рыбалка, шашлык, уха и все остальное, – он выразительно щелчкнул по горлу – намекнул о спиртном. – Да и с местными поближе познакомиться не мешает. А с другой стороны – не опасно ли?
Я не знаю, что ответить, стою как истукан, а он с напором:
– Боевики, бандиты?
Я достал из кармана свой дежурный блокнот и ручку, отвечаю:
«Об этом не волнуйтесь… Завтра вы у них почетный гость. А в остальные дни – начальник».
– Ха-ха-ха! – засмеялся полковник. – Оригинально, – он по-дружески хлопнул меня по плечу. – А знаете, вы как-то явно отличаетесь от местных даже по типажу. Какая-то мудрость – это понятно, и в то же время какой-то юношеско-бунтарский задор. Вот такими, по крайней мере, из русской классики, я представляю чеченцев… Но типаж, видимо, меняется.
– У-у, – недовольно промычал я.
– Да, сегодня вы не в духе, – постановил полковник и, уже попрощавшись, из машины:
– Звоните или присылайте послание на номер. Я всегда к вашим услугам, – и, глянув на горы, воскликнул, – такой вид! Даже не хочется отсюда уезжать.
Я пошел на край скалы, на мой выступ, сел. Действительно, как можно отсюда уехать? Но если даже не уеду, я теперь последний. Неужели кто-то другой здесь, на земле моего рода, будет жить и даже что-то вроде дома отдыха построит? Печально. Но к этому все идет. И я вспомнил слова пограничника про типаж горца-чеченца… Потом Лермонтова и его знаменитое «Валерик» – умерший. Название почти что обо мне, а текст:
Я думал, жалкий человек,
Чего он хочет? Небо ясно!
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?
Это двести лет назад Лермонтов назвал императора – «жалкий человек». Сегодня оказалось все иначе: это я, простой смертный – очень жалкий человек. А начальник, тем более император, – это не жалкий человек, это повелитель, потому что вроде бы того дворянства и офицерства нет, но крепостные и только крепостные нужны… А в моем случае – не «один враждует», а с «одним враждуют» – зачем? Что я сделаю? Разве что плюну, либо камень кину и прокляну. В любом случае я, и даже мой взгляд, здесь не нужен, мешаю.
И вновь я слышу нарастающий шум моторов. Но это уже не ко мне, это снизу, по ущелью. На поляну, или фазенду, начальника, внука дяди Гехо прибыло несколько машин – готовятся к торжеству. Видимо, полковник дал согласие, точнее команду, что он прибудет. Все должно быть чинно. А тут мой взгляд сверху, вдруг действительно камень брошу, а еще хуже – полечу над ними, плюну сверху, обгажу?.. Вот опять доносится гул моторов – это точно ко мне. Два джипа, шесть человек, все нездешние. Один – обросший, крепкий молодой человек, весь увешанный оружием, в непонятной униформе – грозно и уверенно подошел ко мне и, без церемоний, заявил:
– Ты ведь собирался уезжать? – он все знает. – Вот и уезжай. Тебе же будет лучше.
– В чем дело? Почему? – жестами спрашиваю я.
– Чтобы не вонял, – отвечает он.
Тогда я достал свой блокнот и пишу: «Вонял» – ваше собственное выражение или кто-то надоумил?».
– Что это такое? – вальяжничает он. – Вообще-то, я не умею читать и писать, и не хочу – жить проще.
– У-у! – замычал я.
– Эй, – окликнул он одного из своих, – иди сюда, читай его каракули.
Тот тихо мои записи читает. А обросший свое:
– Неважно. Проваливай. Тем более ты уже собрался, и дочка ждет. Как говорится, меньше народу – больше кислороду.
«Я тебе мешаю?»
– Хм, посмел бы ты мне мешать! Давай, быстрее, – и еще очень грубое слово добавил.
Я пишу: «Я тебе в деды гожусь… У себя дома со старшими ты так же разговариваешь?»
Он заметно смутился, покраснел, чуть опустил голову:
– Я на службе, и обязан выполнить приказ, – уже несколько иным тоном выдал, и чуть погодя добавил, – пойми – и тебе, и твоей дочери, и всем так будет лучше.
«Вы всех и все прослушиваете?» – написал я.
– Лично я – нет. Но время такое. Борьба с терроризмом.
«Я террорист?»
– Ну, нарушений много… Кстати, где дельтаплан? Приказано поломать и в пропасть.
– У-у! – невольно вырвалось из моего катетера.
Почему-то не все меня так убивает, даже приказ покинуть свой дом, а вот только это – мой дельтаплан (не как летное средство, а как символ полета, моей возможности подняться в небо). Мне стало жутко невыносимо… Вот обожгла боль в груди, грянул шум в голове, и ноги от усталости не держат, словно пресс сверху давит. «Завтра уеду, дельтаплан не тронь», – пишу я.
– Сегодня уедешь, ты и сам так хотел. А дельтаплан – приказ.
«Хорошо. Сегодня… Но дельтаплан оставь».
– Приказ!
«Чей приказ?»
– Командира.
«А если бы он приказал убить меня?»
– Служба, – он уже не смотрит на меня.
«За деньги или по духу?» – читает мои записи чтец.
– Перестань читать! Приказ. Эй! – еще двоих он подозвал взмахом руки, приказал:
– На чердак! И дельтаплан в пропасть!
Я быстро написал: «Тогда и я брошусь туда». Чтец прочитал, но не озвучивает. Тогда я написал: «Вы хоть чеченцы или только язык выучили?». Это чтец громко прочел. Все уставились на меня, тогда чтец прочитал и мою угрозу – «брошусь».
– От этого что угодно можно ожидать… Ладно. Дельтаплан и так никто не увидит, и летать на нем никто не будет, дураков здесь больше не останется. А ты собирайся, мы до поста отвезем.
Я-то уже собрался. Накануне всех своих коней односельчанам раздарил, а вот пчелок – нет, присмотреть поручил, а более хозяйства нет, лишь хибару для порядка запер. В центре нашего села попросил остановить, попрощаться. Зашел к нашей самой старой жительнице – ей за сто лет, она не ходит, но взгляд и ум ясные, и она мне говорит:
– Раньше нас русские выгоняли. А теперь свои своих? Продались. Теперь все за деньги, а людского, тем более человеческого, – нет… Но ты не переживай. Поезжай с Богом. Дочку и внука увидишь. Перезимуй там, а Бог даст, здесь народ образумится – не такое видали. Буду жива – увидимся. А ты еще очень молодой – не горюй. Главное, будь всегда и везде благородным горцем, чеченцем! Тогда и горы тебя всегда вспомнят, примут, вознесут!
Меня довезли до блокпоста, который отделяет наш горный район от равнины, и объявили:
– Впредь за этот блокпост вам въезд запрещен.
– Почему? – развел я руками.
– Вы нарушили порядок – летали… Мы к вам проявили снисходительность. Благодарите.
Я поблагодарил – за то, что они сами поймали мне здесь же попутку до Грозного. И когда я уже уселся, в машину заглянул чтец:
– Ваша, прости. Скоро выборы. Наш, молодой, будет Президентом, и тогда… а сейчас, прости, – захлопнул он дверь.
В Грозный я прибыл под вечер. Первым делом купил на завтра, на утро, билет до Москвы, обрадовал sms-кой Шовду и поехал в больницу к участковому. Как заведено у чеченцев, у больницы круглые сутки дежурят его родственники и друзья. Он в реанимации, и его состояние хуже. Рана на шее серьезная, задет какой-то нерв, и он не приходит в сознание. Я переночевал у знакомых. Рано утром поехал в аэропорт, зарегистрировался и уже был в накопителе перед посадкой, как меня позвали обратно в зал – сестра участкового, вся красная, встревоженная:
– Не могла не сказать – брат пришел в себя, тебя зовет… Но ты улетай, Шовда ждет. Ей привет… Врачи сказали – теперь поправится.
Она меня отговаривала, но я, не раздумывая, помчался в больницу. Меня пустили в реанимацию, доктор разрешил всего на пару минут. Участковый весь перебинтован, не узнать. А меня он узнал. Здоровой левой рукой схватил мою руку. Оказывается, теперь и он говорить не может. Жестом показал. Я подал свой блокнот и ручку. Он коряво вывел: «Тайник. Оружие».
«Какой тайник?» – быстро написал я.
«Твой».
«Сын показал?»
«Я выследил».
Я потрясен, всем потрясен. А он показал, надо, мол, перевернуть листок, и написал: «Хочешь – улетай. Но лучше летать! Тебя ведь зовут Стигал!». Больше он писать не мог; закрылись глаза, выпала ручка. Меня попросили выйти.
Мой маршрут однозначно теперь изменен. Меня бы и односельчане довезли, но их жаль подставлять. И я не хочу, чтобы кто-либо знал. Думал – на такси, но пугает блокпост. Можно было, не доезжая до блокпоста, из такси выйти и обойти заслон пешком. Но это риск – мины. И тут меня просто осенило: я попросил у одного нашего односельчанина-тракториста телефон – врял ли он на прослушке – и написал sms полковнику: «Это Стигал. Специально иной номер. Сможете помочь?».
«Чем?» – пишет он.
«Из Грозного до дома доехать».
«У вас нет денег?»
«Деньги есть, блокпост на пути», – как есть, пишу я.
После некоторой паузы полковник ответил: «Понял. Ваше расположение?».
«9-ая горбольница».
«Ждите минут 25».