– Решение за тобой, Айв, – закончил я, зная, что теперь стою на краю пропасти, но вместе с тем ощущая невероятное облегчение.
Тишина разлилась такая глубокая, что в ней можно было бы захлебнуться и утонуть. Айви сидела напротив, гордо выпрямив спину, потом медленно поднялась и подошла.
– Мне сейчас очень обидно. Но не потому что ты бросаешь меня. А потому, что допустил мысль, что я могу повести себя, как неблагодарная сука. Я, конечно, не ангел, Вильям, но после всего, что ты сделал для меня, после всего, на что ты пошел, я совершенно точно не смогу засадить тебя за решетку! И еще я считаю, что нет смысла требовать у человека того, чего у него нет, – например, чувств, которые он не испытывает… Спасибо, что решил не водить меня за нос. Пусть твой адвокат спит спокойно: я готова изображать перед судьей такую безумную любовь, что будь это кино, мне бы дали Оскар, Золотой глобус и Каннскую, мать ее, ветвь. Можешь положиться на меня.
Я готовился к чему угодно, но только не к ангелу всепрощения, вселившемуся в тело Айви Эванс и заговорившему со мной трелями арф. Новая Айви внезапно стала другом. Новая Айви научилась прощать. Интересно, что с ней сделали на восстановительном курорте? Давали курить каннабис в терапевтических целях?
– Это Макбрайд, да? Не отвечай, я умею читать по глазам. Кто же еще… Удачи с ней, Вильям. Но отомстить тебе я все-таки должна, – улыбнулась Айви, заправляя волосы за ухо. – И, надеюсь, то, что я сейчас скажу, хоть немножко уязвит тебя. Я не представляла, как сказать тебе об этом, наивно полагая, что то, что ты сделал с Фьюри, – свидетельство твоей безумной любви ко мне. Но раз уж у нас сегодня торжество откровенности и фестиваль правды, то вот и мой праздничный флажок: кажется, я влюбилась в своего доктора, Вильям. Да-да, того, кто поставил меня на ноги. Кажется, я влюбилась в него по уши…
Айви вернулась в университет, и это сразу поубавило жар под той сковородкой неразделенной страсти, что устроила мне женская половина универа. О том, что мы больше не встречаемся, а только изображаем отношения ради предстоящего суда, знали только единицы. Остальные пребывали в счастливом неведении, включая подруг Долорес, среди которых я каждый раз пытался разглядеть ее саму. Напрасно. Сейдж подтвердил, что Долорес не желает возвращаться в университет. И это сводило с ума.
Айви поделилась, что начала встречаться со своим лечащим врачом. Он не позволял себе абсолютно ничего, кроме разговоров, пока лечил ее. Но как только она выписалась, отправил ей бутылку шампанского, поздравив с выздоровлением. Она отправила открытку с благодарностью. Он предложил дружеский ужин пару недель спустя. Она с удовольствием на него сходила. И пошло-поехало по рельсам в розовую даль.
– Он такой классный, Вильям… Хорошо, что мы с тобой расстались раньше, чем у меня с ним все завертелось. Иначе бы я изменила тебе. А ты бы убил его. И это было бы очень печально, потому что он просто космос, – сказала однажды Айви, решив составить мне компанию за обедом.
– У тебя всегда был хороший вкус, – хмуро сострил я.
– Я знаю! – согласилась она, не заметив подвоха. – Как твои отношения с Макбрайд?
– А что?
– Можно было бы выбраться куда-то вчетвером. Бывшая девушка Терри замужем за какой-то акулой музыкального бизнеса и постоянно подкидывает ему VIP-билеты на самые крутые концерты. А потом можно остаться на автограф-сессию, куда только прессу пускают! Вчера Чарли Пут подписал мне открытку и сфоткался со мной, веришь?!
– Не думаю, что Лори как ни в чем не бывало сходила бы с тобой на концерт. После всего, что ты ей устроила в универе…
– Я уже попросила у нее прощения, и она меня простила. Мы как-то пообедали с ней вместе и…
– Где?! И когда?!
– Была на днях в госпитале, заскочила в гости к Терри и столкнулась с ней. У нее там были запланированы какие-то медицинские процедуры. И мы поговорили.
– И о чем же вы говорили?
– Я дала понять, что топор войны зарыт, и я вручаю ей свой трофей.
– О господи… Трофей?! – поперхнулся я.
– Ну, это была метафора вообще-то. Все любят метафоры.
– А она что?
– Поблагодарила и сказала, что зарытый топор ее радует, а вот трофей ей не нужен. Она сама в состоянии раздобыть себе любой.
Лицо у меня было такое, что Айви рассмеялась.
– Оказывается, у вас не все гладко, так?
– Все на редкость хреново, – подтвердил я.
– Жаль. Учитывая редкость вашей болезни, и ваш подходящий возраст, и все прочее, похоже, что вы просто созданы друг для друга. – Айви задумчиво помахала десертной ложкой в воздухе. – Как Ромео и Джульетта, как Тристан и Изольда, как Джейн Эйр и мистер Рочестер…
– И все они откинулись, – мрачно заметил я, предполагая, что у нашей истории конец тоже будет не очень. – Ну, не считая Рочестера. Тот просто ослеп.
– Тогда Белла и Эдвард, черт побери, – сказала Айви. – Вот у кого все зашибись и кто будет жить вечно.
– Ты издеваешься?
– Совсем чуть-чуть, – рассмеялась она. – А если серьезно, Вильям, то думаю, если бороться за что-то на пределе возможностей, то Бог не выдержит, хлопнет себя по лбу и воскликнет: «На! На! Получай! Только отстань! Мне придется лезть в базу данных, искать твой профайл среди других семи миллиардов землян, переписывать твою судьбу, придется убить на это целый день и кучу космической энергии, но раз уж ты, как танк, прешь к своей цели, наплевав на Мой замысел, то пожалуйста!..» Понимаешь? Я считаю, что все дело в борьбе. В ней весь смысл и только в ней.
Долорес
36Он еще не знает
Мой болеметр начал вибрировать и подавать сигнал тревоги так часто, что я совсем перестала его носить. Эта штуковина и правда работала, и ей точно не нравилось мое состояние, мой пульс, моя кожа и те звуки, которые я издавала, когда плакала. Уже несколько раз мама звонила мне именно тогда, когда я лежала на больничной кровати, содрогаясь от рыданий…
Из больницы меня забрали домой, в Атлон, где я с трудом, но пережила ноябрь и декабрь. Наступил январь. Зима была темной и ветреной. Мои дни – однообразными, ровными, похожими друг на друга, будто их готовили по одному рецепту и пекли на одной и той же сковороде.
Я просыпалась каждое утро в восемь, Мелисса помогала одеться, мама завтракала со мной, потом я читала, училась, сидела у окна или смотрела телек, или делала что-нибудь еще, помогающее отвлечься.
Мама брала меня в шопинг-центры, покупала платья, водила в кино. Бабушка присылала книги, диски и выпечку. Папа и Сейдж порхали вокруг, как только оказывались рядом.
Я чувствовала себя маленьким ребенком. Особенно когда мама катила меня в кресле-каталке по шопинг-центру, сунув в руки пачку домашнего печенья.
Я и была ребенком. Большим восемнадцатилетним ребенком, который никогда не вырастет. Никогда не обзаведется семьей, всегда будет нуждаться в помощи близких. Всегда будет сидеть в самой высокой башне Стигмалиона и смотреть, как принцы проезжают мимо, торопясь к своим принцессам. А их принцессы не умирают от прикосновений.
Но хватит о грустном.
Мне нравилось, когда в гости приезжала Бекки. У них с Вильямом было сильное сходство: овал лица, форма губ, цвет глаз. Я могла бы смотреть на нее часами, даже если бы она решила просто молчать. Хотя молчать – это не про Бекс. Она докладывала обо всем, что творилось в стенах университета и не только. О том, как из университетской лаборатории сбежала мартышка, после чего эвакуировали пол-универа, а животное три часа ловили спецназовцы в защитных костюмах, потому что мартышка была заражена вирусом иммунодефицита. О том, как в их жилом комплексе прорвало трубу, и на нижнем этаже можно было плавать на надувном матрасе. О том, как от Ричи забеременели две девушки сразу!
Только об одном человеке я никогда не спрашивала, и каждый раз, когда Бекки порывалась начать говорить о нем, я останавливала ее. Не нужно. Стоп. Радиация. Опасная зона. О Вильяме ни слова.
Он засыпал мою электронную почту письмами, но я не отвечала. Он порывался приехать, но я сразу предупредила, что его встретит запертая дверь. Однажды он все-таки явился, но я закрылась в комнате и так и не спустилась к нему – не смогла себя заставить. Он поговорил с отцом и уехал. Стыдно ли мне было? Ужасно. Но лучше уж испытывать стыд, чем кошмарную боль.
Кто-то когда-то сказал, что пережить смерть человека легче, чем его предательство. Поверьте, это звучит странно только до тех пор, пока вас не предадут. Потом все это очень похоже на истину… я собираюсь сделать это: вообразить, что Вильям не отверг меня, а просто умер. Что мы ехали из дайвинг-клуба и попали в аварию. И теперь его больше нет. Он не отказывался от меня, не прогонял меня, не угрожал мне – он просто умер. Погиб. Тот парень, который вез меня домой по ночному Дублину. И обещал мне себя. И обещал, что мне ни с кем не придется его делить…
Ох уж эти обещания – они как пепел, павшая листва, капли дождя или пыль под ногами – ничего не стоят.
Айви поправилась и вернулась в университет, а тот, кто ее изнасиловал, загремел за решетку. Теперь Айви готовила выставку новой серии фотографий о жертвах насилия и искала тех, кто хотел бы рассказать свою историю.
Я искренне желала этой девушке всего самого наилучшего. Я умирала от стыда, вспоминая о том, как пыталась отобрать у нее Вильяма, пока она лежала в палате интенсивной терапии с изуродованным лицом и многочисленными травмами. Как я пыталась бороться с ней, опуская руки на его плечи.
Наивная. Можно бороться с разъяренной львицей, с ревнивой пумой, с взбешенной кошкой, выпустившей когти. Можно бороться, драться и победить. Но тебе никогда не победить раненого олененка, лежащего у него на руках. Достаточно одного взгляда – и все оружие обратится в пыль.
Айви рассказала, что они разошлись с Вильямом. Мы случайно встретились с ней в кафе госпиталя Святого Винсента, когда я приехала туда на очередной осмотр. Я в кресле-каталке – она с тростью. У меня травма позвоночника и сотрясение – у нее переломы ребер и сломанный нос. Красотки…