– У нас ведь ничего нет, — извиняющимся тоном сказал Блэр. — Правда, новый хозяин, начавший здесь строить поместье, этот Дэвид Лантано, парень неплохой. Я бы даже сказал, что он не позволяет своим железкам выкурить нас отсюда. Не разрешает им врываться в наше логово, но это только тогда, когда он сам здесь. Он как бы заботится о нас. Снабжает нас едой. — Блэр замолчал, а потом снова заговорил, причем Николас не мог понять то выражение, которое появилось у него на лице:
– И сигареты. Да, он и в самом деле пытается нам помочь. И таблетки, он самолично сбрасывает нам с аэромобиля противорадиационные таблетки. Он и сам принимает их. Я имею в виду, он вынужден это делать.
– Он болен, — добавил другой бывший житель убежища. — Он сильно обожжен. Понимаете ли, по закону он должен проводить здесь двенадцать часов в сутки. И он не может сидеть в подвале, как мы. Это мы живем под землей и вышли мы только потому, что заметили вас. — Блэру он нервно сказал:
– Нам лучше побыстрее убраться обратно в логово. Для одного дня мы уже получили вполне достаточно. — И показал на Николаса:
– И он тоже, ведь он уже несколько часов на поверхности.
– Вы берете меня с собой? — спросил Николас. — Я могу жить у вас, ребята? Я вас правильно понял?
– Само собой, — кивнул Блэр, — так наша община и появилась. Неужели ты мог подумать, что мы прогоним тебя? Нет, мы не такие. — По–видимому, он разозлился не на шутку. — Чтобы тебя убил какой–то железка? Ну, нет. Мы этого не допустим! — Он помолчал, потом заговорил снова:
– Это своего рода благотворительность. Можешь оставаться у нас сколько хочешь — мы приглашаем тебя. Позже, когда сориентируешься в обстановке, ты, если захочешь, можешь им сдаться и поселиться в одном из тех жилых комплексов, в которых живут уже сотни тысяч бывших жителей убежищ. Но это твое личное дело. Однако пора идти.
Он зашагал среди развалин по едва заметной тропинке, все остальные, в том числе и Николас, зашагали за ним гуськом.
– Иногда уходит несколько недель, — сказал Блэр через плечо, — чтобы полностью «прочистить мозги», отделаться от всего, чем ты был нашпигован за пятнадцать лет просмотров телепередач. — Он на мгновение остановился и как–то очень искренне сказал:
– Рассудком ты уже со всем этим примирился, но я знаю, что сердцем, душой еще нет. Для этого нужно время. Никакого Йенси нет и никогда не было. Никогда, мистер Сент–Николас.
– Нет, — поправил его Николас, — Николас Сент–Джеймс.
– Йенси никогда не существовал, хотя война поначалу и в самом деле была, посмотри только. — Он показал на развалины, раскинувшиеся на многие мили, на Чейенн. — Но Йенси изобрел Стэнтон Броз, воспользовавшийся идеей западногерманского продюсера, жившего в прошлом веке, ты, наверное, слышал о нем. Но тот умер до того, как ты появился на свет, а они все еще показывают его документальные фильмы: «Победа на Западе», двадцатипятисерийный фильм о Второй Мировой войне. Я смотрел его еще ребенком.
– Ну конечно, — сказал Николас, — Готтлиб Фишер.
Он видел, причем много раз, этот ставший уже классическим документальный фильм, который ставили на один уровень с такими фильмами как «Головокружение», «На западном фронте без перемен» и «Голубой ангел».
И он изобрел Йенси? Готтлиб Фишер? Николас шел за четверкой бородачей, совершенно сбитый с толку, и очень хотел прояснить все сразу.
– Но почему он это сделал?
– Чтобы добиться власти, — ответил Блэр не останавливаясь; они уже очень спешили, стремясь как можно быстрее добраться до своего «логова», глубокого подвала, который уцелел под водородными бомбами, превратившими эту местность в «горячую зону».
– Ага, — понимающим тоном повторил Николас, — чтобы добиться власти.
– Помнишь, Фишер исчез во время того злополучного полета на Венеру.
Он хотел стать одним из первых покорителей космоса, он не мог не отправиться в тот рейс, и на этом для него все закончилось, потому что…
– Я помню, — сказал Николас. В газетах тогда появились огромные заголовки. Преждевременная смерть Готтлиба Фишера; топливо, хранившееся в трюмах его космического корабля, вспыхнуло при повторном вхождении в…
Фишер погиб, не дожив до сорока, и никто уже не мог сделать документальный фильм, равный «Победе на Западе». Только в 90–е годы, незадолго до войны, появились интересные фильмы какого–то русского, советского режиссера, которые, впрочем, в Зап–Деме были запрещены… Как его звали?
Стараясь не отставать от быстро шагавших бородачей, Николас попытался вспомнить фамилию русского режиссера: Айзенблад. Тот самый Айзенблад, который, как только что сказал Блэр, фальсифицирует сцены войны для показа жителям убежищ, как в Зап–Деме, так и в Нар–Паке — они придают достоверность той лжи, из которой состоят речи Йенси. Так что жителям Зап–Дема не раз приходилось смотреть фильмы Айзенблада.
Разумеется, Восток и Запад уже не враждуют. Айзенблада уже никто не считает «вражеским» режиссером, как в те времена, когда Николаса Сент–Джеймса, его жену Риту и его младшего брата Стью буквально под дулами автоматов загнали в «Том Микс», как он полагал тогда, на целый год, ну самое большое, как предсказывали закоренелые пессимисты, — на два.
Пятнадцать лет. И из них…
– Скажите мне точно, — попросил Николас, — когда закончилась война?
Сколько лет тому назад?
– Мой ответ тебя огорчит, — сказал Блэр.
– Все равно, говори.
Блэр согласился:
– Тринадцать лет тому назад. На земле война продолжалась только два года, после года военных действий на Марсе. Так что тринадцать лет вам полоскали мозги. Извини, Ник, я опять забыл твою фамилию. А тебе не нравится, когда тебя называют Ником?
– Все равно, — пробормотал Николас. И подумал о Кэрол с Ритой, и старике Мори Соузе, и всех остальных — Йоргенсоне, Фландерсе, Холлере, Гиллере, Христиансее, Петерсоне, Гранди и Мартино, обо всех вплоть до Дэйла Нюнса, вплоть до политкомиссара Дэйла Нюнса. Знал ли Нюнс? Николас подумал: если Нюнс знает, я убью его собственными руками, и ничто меня не остановит. Но в настоящий момент это невозможно, потому что комиссар Нюнс закрыт там, внизу вместе с остальными. Но он был с ними не всегда.
Только…
Нюнс знал. Он только несколько лет назад спустился по шахте, прибыв к ним по поручению правительства Ист–Парка, от самого Йенси.
– Послушайте, мистер Джеймс, — сказал один из бородачей, — позвольте спросить вас, если вы не догадались о том, что война уже закончилась, зачем вы вышли на поверхность? Я имею в виду, что вы не ожидали увидеть здесь ничего другого, кроме сражений, а по телевизору они ведь все время твердят, я точно это помню, что появившихся на поверхности расстреливают на месте…
– С ним это чуть не произошло, — вставил Блэр.
– …из–за мешочной чумы и вонючей усушки, которых в действительности не существует. Эти две заразные болезни — еще одна их подлая выдумка, хотя мы на самом деле выпускали ужасный нервно–паралитический газ. К счастью, советская ракета накрыла химический концерн в Нью–Джерси, где его производили, вместе со всем персоналом. В той зоне, где мы находимся, радиация все еще высокая, хотя вся остальная поверхность Земли…
– Я поднялся на поверхность, — ответил Николас, — чтобы купить искусственную поджелудочную железу. Искусственный внутренний орган. На черном рынке.
– Да нет тут никаких искусственных органов, — сказал Блэр.
– Я бы…
– Да нет их! Вообще нет! Их не могут получить даже йенсенисты, потому что они все «закреплены» за Брозом. Все. На законных основаниях они принадлежат только ему. — Блэр обернулся, гнев исказил черты его лица как у марионетки, выражение лица которой зависит от пальцев актера. — Все они предназначены только для восьмидесятидвух–или восьмидесятитрехлетнего Броза, который весь, за исключением мозга, состоит из искусственных органов. Фирма, их производившая, уничтожена. И никто теперь не в состоянии их сделать, мы деградировали — вот к чему привела война.
Йенсенисты, правда, пытались, но их изделия после пересадки не служили больше месяца или двух. Не забывай, что их невозможно сделать без так называемой «высокой технологии», которая в значительной степени утрачена, ведь это была настоящая война. Настоящая, пока она шла. И вот у йенсенистов их поместья, а вы, ребята, надрываетесь там внизу — мастерите для них железок, а они как угорелые носятся повсюду на своих чертовых аэромобилях, Агентство в Нью–Йорке штампует речи и Мегалингв 6–У постоянно загружен — дерьмо! — Он замолчал.
Николас снова сказал:
– Я должен раздобыть поджелудочную железу.
– Ты не сможешь ее достать.
– Тогда я должен возвратиться обратно в «Том Микс» и рассказать им всю правду. Они смогут вздохнуть свободно и перестать бояться, что убежище закроют из–за недовыполнения плана. И они смогут выйти оттуда.
– Разумеется, они смогут выйти — и стать узниками, но уже на поверхности Земли. Я не считаю, что так будет лучше. Рансибл начинает строить в Южной Юте новый огромный жилой комплекс. Видишь, мы в курсе событий, потому что Дэвид Лантано дал нам длинноволновой приемник, только приемник, без телевизора, но он ловит ту информацию, которая предназначена не для убежищ, а для поместий. Йенсенисты любят поболтать друг с другом по вечерам, потому что испытывают одиночество. Обычно в имении площадью пятьдесят тысяч акров живет один только хозяин со своими железками.
– Без семьи? — спросил Николас. — И без детей?
– Они, как правило, бесплодны, — ответил Блэр. — Понимаешь ли, они во время войны находились на поверхности. В основном в Военно–Воздушной Академии в Ист–Парке. И они выжили, эти сливки общества, курсанты Военно–Воздушной Академии. Но лишены потомства. Так что они дорого заплатили. Очень дорого. За то, что получили взамен. За то, что они были курсантами привилегированного учебного заведения, надежно укрытого от бомб в Скалистых Горах.
– Мы тоже дорого заплатили, — сказал Николас. — И что мы получили взамен?