Я согласен.
Крылья наземь бросил.
Прохожу по щебню (легкий хруст)
в знойные урочища ремесел,
в мир простых и сказочных искусств.
А когда товарищи спросили,
глянув в небеса над головой:
— Что случилось с самолетом
синим?..—
Я ответил:
— С сердцем? Ничего!..
1934
МОЙ ИЮЛЬ
В птичий месяц моего рожденья
невпопад леса свистят: июль!
Росы, рассыпаясь от паденья,
умывают родину мою.
На горах костры горят без дыма,
жжет заря заказанный сосняк.
С тропками витыми и пустыми —
вся земля, как озеро, ясна.
И, признаюсь —
по своей охоте,
въявь мне снится, только замолчу,
что лечу я в синем самолете,
часовым над родиной лечу...
Чуть качая на озерах лодки,
трубят в трубы в гнездах падунов
города Урала — самородки
с дымчатыми зернами домов.
Выше труб взвиваются дороги,
цепи гор шатая на весах;
поднялись орлиные крутоги,
полегли лосиные леса.
За горами реки ходят кругом,
гнутся пашни, падают луга,
тополя по лесенке до юга
всходят на серебряных ногах.
Бродит море Черное потопом,
все эскадры ставит на отвод,
вдоль по морю город Севастополь
броненосной крепостью плывет.
А за ним ни берега, ни края,
жарко — без дорог и без оград —
догорает и не догорает
черный и зеленый виноград.
Карту стран заря перекроила
золотыми иглами пера,
и кричу я:
— Здравствуй, Украина,
небо семицветного Днепра!..
Ты берешь на славу и на годы
синеву, как рек своих удой,
золотое — от своих угодий,
сок вишневый от своих садов.
Но навстречу вскрылись перекрестной,
трубной, зореходною рекой
медные московские оркестры,
а оркестров — сорок сороков.
И встает, броненный в красный
камень,
звезды из рубинов окрыля,
мир, хранимый чистыми штыками
в воротах гранитного Кремля.
Мир, хранящий в маршах Мавзолея,
на граненых, каменных руках —
яви и легендам — имя Ленин,
сердцем, не сгорающим века.
И, склонясь над музыкой печальной,
честь отдав на медленном лету,
тихо-тихо говорю:
— Начальник,
горы в громе и земля в цвету!..
1934
ИСТОРИЯ ОРЛА, СКАЛЫ И РЕЧКИ
Мальчишкой озорным, десятилетним,
срываясь — грудь я расшибал в горах...
Так понял я, что есть, как боль на свете,
печаль и кровь, бессилие и страх.
Над горным краем затворяла тучи
и молнии калила добела
зубчатой гранью, кручею падучей
суровая орлиная скала.
Ни зверьих нор, ни пепла, ни ступеней,
во все века бесплоден черный склон.
И вырубили орды поколений
на лбу ее проклятия времен.
Тогда скалу хотел я сжечь глазами,
бил камнями, ругая и кляня.
Гранит молчал, за ненависть и зависть
отщелкивая камни на меня.
Стояли горы. Жгло неодолимо.
Летели птицы с севера на юг.
И, с неба петлей падая в долину,
орел смотрел на голову мою.
Горячий, кривоносый, черно-рыжий,
он резал мир до моего плеча,
жильцом взлетал на каменные крыши,
крылами надо мною хохоча.
Я думал — камень хищника догонит,
дрожали руки, сердце жгло в груди...
Я шел к реке, протягивал ладони,
просил глаза и сердце остудить.
Медянкой речка прозвана. По скалам,
по желтым мхам, над ржавою рудой
она шипела, падала, плясала,
в лицо плевала медною водой.
...Как лихоманку, перенес я детство,
за годы боль и страх переборол.
И перешли навеки мне в наследство
скала, река и рыжий мой орел.
В ту пору небо рдело не сгорая,
рос город в зорях, в грохоте, в дыму,
прогнав орла из каменного края,
как будто по веленью моему.
Строители! Удар, так без отдачи,
под солнцем — жарко, жарко — при луне.
Я был сто тысяч первым, а удача —
дождем летела в руки и ко мне.
Мне говорят: дворцам гранита мало...
Вот — перфоратор, шнур и десять дней.
В какую полночь — горстью
аммонала —
скалу орлов я вырвал до корней?
Я ладил скрепы каменной плотине,
работу принимая, словно бой,
и забурлила речка по долине
рекою полноводной голубой.
И за пять лет, ни много и ни мало —
за сердце, за работу и за гром
ты, Родина, мне руки подымала,
одаривала словом и добром.
Вот только я орла не вижу снова...
И если вы найдете клок крыла,
до ржави черно-рыжего, сухого,—
скажите мне, родные, про орла.
Я подожду. На север облаками
летит гроза, осеребрив траву.
Так и живу я в городе из камня
и до ста лет, пожалуй, доживу.
1934
СОЛОВЬИНАЯ ПОРА ПЕСНЯ О БРЕЗЕНТОВОЙ ПАЛАТКЕ
Мы жили в палатке
с зеленым оконцем,
промытой дождями,
просушенной солнцем,
да жгли у дверей
золотые костры
на рыжих каменьях
Магнитной горы.
Мы жили в палатке,
как ветер, походной,
постели пустели
на белом восходе,
буры рокотали
до звездной поры
в нетронутых рудах
Магнитной горы.
А мы приходили,
смеялись и жили.
И холод студил нам
горячие жилы.
Без пляски в мороз
отогреться невмочь,
мы жар нагоняли
в походную ночь.
А наш гармонист
подыграл для подмоги,
когда бы не стыли
и руки и ноги;
озяб гармонист
и не может помочь,
озябла двухрядка
в походную ночь.
Потом без гудка
при свинцовом рассвете
мы шли на посты
под неистовый ветер
большим напряженьем
ветра превозмочь,
упрямей брезента
в походную ночь.
А мы накалялись
работой досыта,
ворочая скалы
огнем динамита.
И снова смеялись —
от встречи не прочь
с холодной палаткой
в походную ночь.
Под зимним брезентом
в студеных постелях
мы жили и стыли,
дружили и пели,
чтоб нам подымать
золотые костры
нетронутой славы
Магнитной горы.
Чтоб в зареве плавок
сгорели и сгасли,
как гаснут степные
казацкие сказки —
метельный разгон,
ураганный надрыв
стремительных ветров
Магниткой горы.
Чтоб громкий на версты
и теплый на ощупь,
как солнце, желанный
в походные ночи,
на тысячи створок
окошки раскрыл
невиданный город
Магнитной горы.
Мы жили да знали
и радость и горе,
забрав, будто крепость,
Магнитную гору...
За рудами суши,
за синью морей
красивая слава
грохочет о ней.
Мы жили да пели
о доле рабочей
походною ночью,
холодною ночью...
Каленая воля
бригады моей
на гордую память
осталась о ней.
Мы жили, плясали
без всякой двухрядки
в холодной палатке,
в походной палатке...
На сотни походов,
на тысячи дней
заветная песня
осталась о ней.
1933
СВИДАНИЕ
Ну что же! И раньше свидания были,
за долгие годы до нашего времени,
и каждое слово каждой любимой
пахло черемухой, пахло сиренью.
Вечерним покоем, закатной усладой,
в больших городах и в слободке любой,
в садовых аллеях, в плену палисадов
благополучно гуляла любовь.
А в городе нашем нет признаков юга,
сады не успели подняться от ног.
Но я, между прочим, ответил подруге:
— Конечно же встретимся,
сходим в кино!
Кончается лето, и серая осень
туманом распустит косые дожди.
Кончается лето... И завтра же в восемь
я буду свободен, ты только зайди!
Квартиру мою и ребенок отыщет,
напротив нее, на большом пустыре,
недавно построен огромный домище,
без крыши стоит он пока, без дверей...—
Мы так и условились — лучше не надо.
И время прошло, как большая вода.
...Но как посчитаешь себя виноватым
за то, что девчонку не встретил тогда?
Она отыскала проулок знакомый,
пошла осторожно в далекий конец,
но так и не видела нужного дома,
тревожно задумавшись обо мне.
И я, как слепой, по квартире шагая,
до сумерек глаз не отвел от окна
и думал о том, что моя дорогая
такая неверная — в мире одна.
Да так бы запала на сердце обида,