Скажи, как будто между прочим
И не с тобой произошло.
А ночью слушай — дождь лопочет
Под водосточною трубой.
И, как безумная, хохочет
И плачет память над тобой.
1974
"Вот и всё. Смежили очи гении. "
Вот и всё. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И всё разрешено.
1966
"Стих небогатый, суховатый, "
Стих небогатый, суховатый,
Как будто посох суковатый.
Но в путь, которым я иду,
Он мне годится — для опоры,
И на острастку пёсьей своры,
Для счёта ритма на ходу.
На нём сучки, а не узоры,
Не разукрашен — ну и что ж!
Он мне годится для опоры,
И для удара он хорош!
1962
"Дождь пришёл в городские кварталы"
Дождь пришёл в городские кварталы,
Мостовые блестят, как каналы,
Отражаются в них огоньки,
Светофоров цветные сигналы
И свободных такси светляки.
Тихо радуюсь. Не оттого ли,
Что любви, и надежды, и боли
Мне отведать сполна довелось,
Что уже голова побелела
И уже настоящее дело
В эти годы во мне началось.
И когда, словно с бука лесного,
Страсть слетает — шальная листва,
Обнажается первооснова,
Голый ствол твоего существа.
Открывается графика веток
На просторе осенних небес.
И не надо случайных чудес —
Однодевок иль однолеток.
Эй, листва! Постарей, постарей!
И с меня облетай поскорей!
1961
"Луч солнца вдруг мелькнёт, как спица,"
Луч солнца вдруг мелькнёт, как спица,
Над снежной пряжею зимы…
И почему-то вновь приснится,
Что лучше мы, моложе мы,
Как в дни войны, когда, бывало,
Я выбегал из блиндажа
И вьюга плечи обнимала,
Так простодушна, так свежа;
И даже выстрел был прозрачен
И в чаще с отзвуками гас.
И смертный час не обозначен,
И гибель дальше, чем сейчас…
1957
" Приходили ко мне советчики "
Приходили ко мне советчики
И советовали, как мне быть.
Но не звал я к себе советчиков
И не спрашивал, как мне быть.
Тот советовал мне уехать,
Тот советовал мне остаться,
Тот советовал влюбиться,
Тот советовал мне расстаться.
А глаза у них были круглые,
Совершенно как у лещей,
И шатались они по комнатам,
Перетрогали сто вещей:
Лезли в стол, открывали ящики,
В кухне лопали со сковород.
Ах уж эти мне душеприказчики,
Что за странный они народ!
Лупоглазые, словно лещики,
Собирались они гурьбой,
И советовали мне советчики,
И советовались между собой.
Ах вы, лещики мои рыбочки,
Вы, пескарики-голавли!
Ах спасибо вам, ах спасибочки,
Вы мне здорово помогли!
" Я в этой жизни милой "
Я в этой жизни милой
Изведал все пути.
Господь меня помилуй,
Господь меня прости!
Господь меня прости!
Но суеты унылой
Не смог я побороть
Господь меня помилуй,
Прости меня, Господь!
Прости меня, Господь!
Случалось в жизни, Боже,
Служил я злу и лжи.
Суди меня построже,
Суди и накажи.
Суди и накажи.
Я в этой жизни, Боже,
Изведал все пути.
Суди меня построже,
Суди… И все ж прости.
Ты все ж меня прости.
" Не кажется ли, что наивней "
Не кажется ли, что наивней
я был всего лишь год назад,
когда в громаду поздних ливней
вошел огромный листопад.
И с ним каких-то чувств громады,
и с ним растерянность, дабы
рождалось чувство листопада,
как оголение судьбы.
" Дождь пришел в городские кварталы, "
Дождь пришел в городские кварталы,
мостовые блестят, как каналы,
отражаются в них огоньки,
светофоров цветные сигналы
и свободных такси светляки.
Тихо радуюсь. Не оттого ли,
что любви, и надежды, и боли
мне отведать сполна довелось,
что уже голова поредела
и уже настоящее дело
в эти годы во мне завелось.
И когда, словно с бука лесного,
страсть слетает — шальная листва,
обнажается первооснова,
голый ствол твоего существа,
открывается графика веток
на просторе осенних небес.
" А иногда в туманном освещенье "
А иногда в туманном освещенье
евангельский сюжет изображает клен —
сиянье, золотое облаченье,
и поворот лица, и головы наклон.
И, замерев, ты чувствуешь усладу
и с умиленьем ждешь своей судьбы.
И ждешь, чтоб месяц затеплил лампаду,
чтоб вознести молитвы и мольбы.
" Водил цыган медведя, "
Водил цыган медведя,
плясал его медведь,
а зрители-любители
ему бросали медь.
И девочка-цыганочка,
как вишенки зрачки,
ловила в звонкий бубен
монетки-пятачки.
А как она плясала —
плясала, как жила.
И ножками притопывала,
и плечиком вела.
Пляши, моя цыганочка,
под дождиком пляши,
пляши и для монетки,
а также для души.
В существованьи нашем
есть что-то и твое:
ради монетки пляшем —
и все ж не для нее.
" Тогда я был наивен, "
Тогда я был наивен,
не ведал, в чем есть толк.
Возьмите за пять гривен,
а если надо — в долг.
Тогда я был возвышен,
как всадник на коне.
Не знал, что десять пишем
и держим два в уме
Тогда я был не этим —
я был совсем другим.
Не знал, зачем мы светим
и почему горим.
Тогда я был прекрасен,
бездельник молодой.
Тогда не падал наземь
перед любой бедой.
" О, много ли надо земли "
О, много ли надо земли
для дома, для поля, для луга,
чтоб травами пела округа
и море шумело вдали?
О, много ли надо земли,
чтоб очи продрать на рассвете
и видеть как шумные дети
пускают в ручьях корабли,
чтоб в зарослях возле села
черемуха жарко дышала
и ветвь поцелуям мешала —
и все ж помешать не могла?
О, много ли надо земли
для тропки, проселка, дороги,
чтоб добрые псы без тревоги
дремали в нагретой пыли?
О, много ли надо земли
для истины, веры и права,
чтоб засека или застава
людей разделить не могли?
" Январь в слезах, февраль в дожде. Как усмотреть, "
Январь в слезах, февраль в дожде. Как усмотреть,
что будет так: январь в слезах, февраль в дожде.
А если утром из окошка поглядишь,
не угадать — когда живешь, когда и где.
Как разобраться нам в невнятице такой —
январь в слезах, февраль в дожде. Престранный год.
Уж не нарушился ли, как у нас с тобой,
на веки вечные времен круговорот.
" Милая жизнь! Протеканье времен, "
Милая жизнь! Протеканье времен,
медленное угасанье сада.
Вот уж ничем я не обременен.
Сказано слово, дописана сага.
Кажется, все-таки что-то в нем есть —
в медленном, в неотвратимом теченье, —
может о вечности тайная весть
и сопредельного мира свеченье.
Осень. уже улетели скворцы.
Ветер в деревьях звучит многострунно.
Грустно. Но именно в эти часы
так хорошо, одиноко, безумно.
" О Господи, конечно, все мы грешны, "
О Господи, конечно, все мы грешны,
живем, мельчась и мельтеша.
Но жаль, что, словно косточка в черешне,
затвердевает камешком душа.
Жаль, что ее смятенье слишком жестко,
что в нас бушуют кровь и плоть,
что грубого сомнения подростка
душа не в силах побороть.
И все затвердевает: руки — в слепок,
нога — в костыль и в маску — голова,
и, как рабыня в азиатских склепах,
одна душа живет едва-едва.