Поэма начинается раздумьем,
Где мирятся рассудок и чутьё.
Три макбетовских ведьмы,
три колдуньи
Злословят при рождении её.
Поэма начинается Москвою
В свету шарообразных фонарей,
И дружбой невнимательной, мужскою,
И спорами в студенческой дыре…
Но мимо! мимо! Нам бока измучил
Рассудка несгибаемый каркас.
От нами созданных чудес и чучел
Железный век оттаскивает нас.
Он требует не жизни на коленях,
А сердца — безраздельно и сполна.
Так постигают люди поколенья,
Что началась Троянская война.
1
Был ранний час. Умытые дождями
Сокольники дышали новизной.
Цветные капли на кустах дрожали,
Берёзы удивляли белизной.
Неясный улыбающийся лучик
Блуждал в траве, счастливый от любви.
И бегали средь кочек и колючек
Похожие на буквы муравьи.
Так шел Серёжа к райвоенкомату,
Печаль мешая с этой теплотой
И чувствуя — обрубленные даты
Живут уже, как травы под водой.
Уже почти не тяготят разлуки
(Где мать, сквозь слёзы,
с поцелуем в лоб.
И торопливо переданный в руки
С домашним скарбом пёстрый узелок).
Какое-то бессмысленное счастье,
Подобное начавшемуся дню.
— А с Верой даже и не попрощался!
Пожалуй, я оттуда позвоню…
Наверное, той самой беспричинной
Беспечностью отмечены вокруг
Все странствия из мальчиков
в мужчины
И постиженье подлинных наук.
Мы дожили до дней такого ранга,
До наших дней, где наши чудеса.
(Как Павка" говорил: дойдём до Ганга,
И Мишка"" про романтику писал.)
Романтика! она ещё нам снится,
Курлыкают степные журавли,
Когда её на западной границе
Уже вминают танки в колеи;
Когда слепым кочевьем бредят шляхи
И дымом сёл прогоркли вечера
И косят разноцветные рубахи
На всех дорогах вражьи «Мессера»;
И съедена последняя буханка,
И гибель нам пророчат старики…
Но осаждённый полуостров Ханко
Ещё обороняют моряки.
Ещё райком, решив без протокола
Бесспорно оставаться на местах,
Не директивы требует, а тола,
О взорванных мечтая поездах.
Ещё мечта достойна испытанья,
Она готова к жизни кочевой.
Ещё дерётся партизанка-Таня
И верует в победу Кошевой.
И мы приходим в райвоенкоматы,
Стоим у неуютного стола.
— Ну что ж! Пускай запишут нас
в солдаты,
Когда такая надобность пришла.
" Так рубят лозу на скаку, "
Так рубят лозу на скаку,
Так гнётся струя голубая,
Так прежнюю нашу тоску
Событья навек обрубают.
Не стоит на сытость менять
Бездомье и чистую совесть.
Нам хватит о чём вспоминать,
Но этим не кончилась повесть.
Пять дней тарахтел эшелон,
Деревни в потёмках чернели,
И били погосты челом
Бесчисленным серым шинелям.
Курили зловредный табак,
Уже помирать приготовясь.
Так было. И помнится так.
Но этим не кончилась повесть.
На годы покой потерять
В горячем, всемирном потопе.
Солдаты судьбу матерят
В простреленном мокром окопе.
И пуля собьёт на бегу.
Атака — и это не новость!
Застывшие трупы в снегу.
И этим не кончилась повесть.
В начале такого-то дня
Очнуться в дыму окаянном,
Услышав, что в море огня
Сдаётся Берлин россиянам.
И скинуть гранаты с ремня,
От сердца отринуть суровость.
Ты дожил до судного дня.
И этим не кончилась повесть.
1945
Бандитка
Я вёл расстреливать бандитку.
Она пощады не просила.
Смотрела гордо и сердито.
Платок от боли закусила.
Потом сказала: “Слушай, хлопец,
Я всё равно от пули сгину.
Дай перед тем, как будешь хлопать,
Дай поглядеть на Украину.
На Украине кони скачут
Под стягом с именем Бандеры.
На Украине ружья прячут,
На Украине ищут веры.
Кипит зелёная горилка
В белёных хатах под Березно,
И пьяным москалям с ухмылкой
В затылки тычутся обрезы.
Пора пограбить печенегам!
Пора поплакать русским бабам!
Довольно украинским хлебом
Кормиться москалям и швабам!
Им не жиреть на нашем сале
И нашей водкой не обпиться!
Ещё не начисто вписали
Хохлов в Россию летописцы!
Пускай уздечкой, как монистом,
Позвякает бульбаш по полю!
Нехай як хочут коммунисты
В своей Руси будуют волю…
Придуманы колхозы ими
Для ротозея и растяпы.
Нам всё равно на Украине,
НКВД или гестапо”.
И я сказал: “Пошли, гадюка,
Получишь то, что заслужила.
Не ты ль вчера ножом без звука
Дружка навеки уложила.
Таких, как ты, полно по свету,
Таких, как он, на свете мало.
Так помирать тебе в кювете,
Не ожидая трибунала”.
Мы шли. А поле было дико.
В дубраве птица голосила.
Я вёл расстреливать бандитку.
Она пощады не просила.
1946 г.
Божена
Нас обнимали украинки,
Нас целовали польки…
Кто сосчитает, сколько
Было их, нежных и грустных:
Бандитские жинки под Сарнами,
Под Ковелем — брови чёрные,
Под Луковым — очи чарные,
Под Седлецом — косы русые.
Но всё равно не утолить
Душе бессмертной жажды.
И как болело, так болит
У любящих однажды.
От переправ
Левей Пулав,
Вперёд передовых застав
Врывался на броневиках
Отряд, кося заслоны.
И нам полячки на руках
Тащили крынки молока
И хлеб недосолённый.
На третий день нам отдых дан:
Расположиться по домам,
Оставив караулы.
И спирта выдать по сту грамм,
Чтоб выпили и отдохнули.
Закон войны суров и строг:
Вот хлеба чёрствого кусок,
Вот спирта синего глоток.
Но входит женщина к тебе —
И к чёрту сыплется закон,
Хотя бы на короткий срок…
Был смех её, как тихий снег:
Слегка слепил и жёг.
И сыпался с ресниц и век,
И я заснуть не мог,
Хотя без отдыха и сна
Три дня нас мучила война.
Божена! Здесь бы обрубить
Пути. Влюбиться наповал.
Чтоб только дальше не идти,
Чтоб только губы целовал.
Забыть, что нас сжимает сеть
Порядков и примет,
Что отступает по шоссе
Четвёртый регимент,
Что отдых — несколько часов,
А после — сердце на засов…
И вдруг парабеллум пролаял
Где-то за пологом ночи.
И сразу пошла удалая
Косить пулемётная очередь.
И мы по-солдатски вставали,
Вмиг забывая про губы.
И мы на бегу надевали
Тяжёлые наши тулупы.
Нас властно хватала за ворот война:
Мужская работа — да будет она!
Прощай, моя радость, Божена, Божена!
Я мог быть блаженным —
Да воля нужна!
Сер. 40-х гг.
" Тебя узнают по моим стихам, "
Тебя узнают по моим стихам,
Тебя полюбят за мою тоску.
Я как к воде припал к твоим рукам —
Который день напиться не могу!
40-е гг.
Двое[2]
В районном ресторане
Оркестрик небольшой —
Играют только двое,
Но громко и с душой.
Один сибирский малый,
Мрачнейший из людей.
Его гармошке вторит
На скрипке иудей.
Во всю медвежью глотку
Гармоника ревёт,
А скрипочка визгливо —
Тирли-рирлим — поёт.
И музыка такая
Шибает до слезы.
Им смятые рублёвки
Кидают в картузы’.
Под музыку такую
Танцуют сгоряча.
И хвалят гармониста,
И хвалят скрипача…
Когда последний пьяный
Уходит на покой,
Они садятся двое
За столик угловой
И выпивают молча
Во дни больших удач —
Стакан сибирский парень
И рюмочку скрипач.
Кон. 40-х гг.
И. Л. С. [3]
Как узнаёт орёл орлят,
Вы узнавали нас по писку.
Пускай вам снова не велят
Отдаться пламенному риску!
У будней жёсткая кора.
Льстецы довольствуются малым.
Война окончена. Пора
На отдых старым генералам.
Но вам не удаётся так.
Вы видите в клубке метаний
Картины будущих атак
И планы будущих кампаний.
И в кабинете пол дробя,
Руками скручивая главы,
Вы вновь осмотрите себя
И убедитесь в том, что правы.
Вы правы, может быть, не в том,
Что в нас бессмертны заблужденья.
Но в том порука — каждый том
И ваше столпное сиденье,
Что к вам поэзия строга
За исключением балласта.
Любая точная строка
Одной лишь истине подвластна.
1946
Сибирь
Сибирь! О, как меня к тебе влечёт,