А тогда мне — ни жена, ни мать,
Ничего, никто — одна погибель.
Я смирился было. Я постиг
Что не страшно перевоплощенье.
Я руками слабыми настиг
Всеприятие и всепрощенье.
А теперь сначала. Каждый грамм
Погружать в себя, пока не станет тонна.
Стать опять помостками для драм,
Облегчения не ждать от стона.
И опять понять, что я —
Продолжающееся явленье.
Непосилен груз выздоровленья,
Непосильно счастье бытия.
60-е гг.
Романс
Среди равнины снежно-белой
Хозяйка красная живёт.
У ней, как гроздь рябины спелой,
Коралловый и горький рот.
Забыв пленительные чары,
Она гадает ввечеру
И смотрит, полная печали,
В окно, как в чёрную дыру.
Не жди, хозяйка молодая,
К тебе любимый не придёт,
И охлади, в ночи гадая,
Коралловый и горький рот.
Не зря с тобою целовались
Его коварные уста.
Чтобы надежды не сбывались.
Чтоб зря текли твои лета.
1978 г.
" Ну вот и мы с тобой стоим "
Ну вот и мы с тобой стоим
У самой грани расставанья.
И сосчитать не в состояньи
Всё, что нам дорого двоим.
Глухие к голосу молвы,
Почти враждебные друг другу,
И чувство, близкое испугу,
В себе старательно таим.
Перечисляем сто обид
(Увы! Они ещё живые!),
И судим, может быть, впервые
Свой странный дом,
свой странный быт.
И слово прежней доброты
Захлёбывается и тонет.
Нас что-то друг от друга гонит,
А что-то стонет и скорбит.
Неужто я был впрямь незряч
И всё могло пойти иначе.
И я усмешки неудачи
Считал улыбками удач.
Неужто я сошёл с пути
И где-то заплутал по тропкам
И заробел на месте топком?
Теперь поди, переиначь!
Теперь аукайся, зови,
Когда и след почти потерян.
И где-то он, высокий терем
Моей удачи и любви!
Теперь уж лучше напролом
Брести по бурелому ночью,
Одежду раздирая в клочья
И сердце раня до крови.
Идти! А там уж поглядим!
Уж лучше расшибиться в доску,
Чем возвращаться к перекрёстку,
Где я покинут был один.
Один! Тогда я не судил.
Ведь я любил и был доверчив.
И даже душу изувечив,
Я не судил. И не судим.
60-е гг.
" Здесь в доме умер мой отец. "
Здесь в доме умер мой отец.
Мне с давних пор знаком и дорог
Здесь каждый шум, и каждый шорох,
И стон дверей, и скрип крылец.
Нет, он не крепость, этот дом.
Он просто слишком много значит.
Здесь по утрам шумит и плачет
И радуется мой малец.
А летом здесь гостей полно
И щёлкает пингпонный мячик.
При ветре тополь, как незрячий,
Неловко тычется в окно.
Дичают яблони. Цветёт
Шиповник около забора.
И пьют друзья для разговора
Коньяк и кислое вино.
Здесь осень — время тишины —
Играет в соснах под сурдинку.
Мелькнёт на солнце паутинка,
Как первый проблеск седины.
И дятел бьёт о ствол сухой,
Как одинокий цеп по току.
И облака плывут к востоку,
Как полногрудые челны.
60-е гг.
Двое
В освещенье нескольких свечек
Прокурор сидит и ответчик,
И ответчик и прокурор.
Постоянно меняются роли
На театре крови и боли —
Повелось это с давних пор.
Подают друг другу бокалы —
И неистовы и усталы,
Доливают друг другу вино.
А потом, друг друга жалея,
Подливают в вино елея.
Началось это так давно.
А вокруг, вкушая напитки,
Восседают свидетели пытки
И снимают нагар со свечей.
И не знают, что сбились с круга
Эти двое, друг из-за друга
Потерявшие смысл речей.
80-е гг.
" «Года-Любовь». Я там себя узнал "
С.Е.
«Года-Любовь». Я там себя узнал,
В твоём наброске. Или же ошибся?
Но тот обломок гипса
Меня напоминал.
Нет, он скорей напоминал тебя тех лет,
Когда писала, надышав на гладь стекла,
Прощальный бред.
Разлукам не было числа.
Я не любил тебя,
Как сорок тысяч братьев.
Томился, не любя.
И полюбил, утратив.
Я виноват, что не хотел тебя лепить
И что твоим страстям тебя я продал в рабство,
Что, не умев любить,
Поверил поцелуям братства.
«Года-Любовь». Года, любовь и боль,
И память всё смиренней.
Лишь слышны отзыв и пароль
Двух судеб, двух стихотворений.
80-е гг.
Сопротивленье
Так наступает нелюбовь.
Сопротивляется всё тело,
Всё содержание души,
Устройство плоти и скелета,
И даже — господи спаси! —
Глаза, не видящие света.
Сопротивляется мечта,
Сопротивляется безверье,
Сопротивляются уста,
Печаль, безумство и веселье.
Сопротивляется перо,
Сопротивляется бумага,
Сопротивляется нутро,
Сопротивляется присяга.
Сопротивляется рука,
Вся в ярости неукротимой,
Натруженная, как река,
Пересечённая плотиной…
И все ж, не в силах побороть,
Смиряются душа и плоть.
80-е гг.
" Прости мне горькую досаду "[5]
Прости мне горькую досаду
И недоверье к чудесам.
За неименьем адресатов
Я изредка тебе писал.
И знал, что широко отверсты
Глаза бессонные твои,
Что разгадала ты притворство
Несуществующей любви.
Но как бы мог в рассветный иней
Идти по наледи шальной,
Когда бы книжной героиней
Ты не таскалася за мной.
И что ни виделось, ни мнилось
Моей кочующей судьбе,
Ты принимала всё, как милость,
Не помышляя о себе.
январь 1944
" Я верю в нас. И это свято. "
Я верю в нас. И это свято.
Мне этот стяг незаменим.
Мне всё равно, какую дату
Подарят нам для именин.
Весной вздуваются овраги,
Бурлят и корчатся снега.
В исписанном листе бумаги
Ты видишь первого врага.
Ты шаришь ошалевшим взором,
Кладёшь пространство на ладонь.
Пруды сливаются в озёра,
Висят скворешни над водой,
Висят деревья вверх ногами,
Кричат в деревне петухи.
Родится истина нагая
И начинаются стихи.
Вот так же мы. И это свято.
Измучив рифмами мечты,
С войны пришедшие солдаты
Прорвём плотины немоты.
5 января 1946
" Когда я умру, перестану "
Когда я умру, перестану
Любить, ненавидеть, дышать,
Хочу, чтобы много народу
Явилось меня провожать.
Пускай похоронные трубы
Рыдают о том, кто усоп.
Пусть всё будет очень прилично:
Цветы, и карета, и гроб.
Поставят мой гроб на карету,
Заметят, как дом опустел.
А я даже бровью не двину,
Я всех огорчить захотел.
Мне будет до ужаса странно,
Когда зарыдают друзья.
Кого это нынче хоронят?
Неужто в гробу — это я?
Тот я, что болел скарлатиной,
И видел, как падает снег,
И папа читал мне: “Как ныне
Сбирается вещий Олег”.
Тот я, что с домашней котомкой
Однажды ушёл на войну.
А ты на дорогу глядела,
Припав головою к окну.
Не я ли стихи о России
Записывал в старый блокнот.
Не я ли в лихую атаку
Водил пулемётный расчёт.
Не я ли в дырявой шинели
Тревожно дремал у огня.
И польские панны любили
Неужто совсем не меня!
Мне будет до ужаса странно,
Что я был счастли’в и любим,
Что был совершенно не этим,
Что был совершенно другим.
Ведь я же не всё ещё сделал!