После поздравлений веселье достигло своего апогея и к двум часам пошло на убыль.
Вечер кончился.
4. I. Честная борьба за идею — выше всего! Выше любви, выше ненависти, выше страданий, желаний, стремлений; выше благородства и чести. (…)
Если же после долгих страданий ты добудешь желанное ценой своей крови и души, ты испытаешь высшее счастье, ты испытаешь полную меру наслаждения.
5. I. Несколько дней тому назад был у меня Зигель. (…) Еще в прошлом году он начал увлекаться религией. (…) Мы устраивали споры до ужаса схоластичные, спорили до одурения, тысячу раз повторяли одно и то же, торчали под снегом, дождем и градом целые часы. Спорили мы, забывая основную тему спора, отклоняясь к ненужным деталям; то упирались, то соглашались, не понимая того, что говорим на разных языках. Возможно, что тут сыграло известную роль упрямство, но Зигель утвердился в своих идеалистических взглядах. Он стал посещать церковь. Сначала критиковал и отрицал христианство, но потом постепенно стал принимать его. Мы с Жоркой ничего не могли сделать благодаря его упрямству.
Часто ходил он на проповеди митрополита Введенского, который некогда полемизировал с Луначарским и является теперь главой “обновленческой” церкви! (Церковь всегда умеет приспособиться к обстоятельствам).
Введенский этот несомненно человек убежденный и к тому же замечательный оратор. Я раз присутствовал на его проповеди. Говорил он убежденно, спокойно, несколько туманно. Глаза его блистали каким-то фанатическим огнем.
Под влиянием этого проповедника Зигляша ударился в Евангелие и… “докатился”.
Теперь он принимает христианство целиком, не рассуждая и не критикуя. (…)
Говорили мы очень много. Наши с Жоркой рассуждения неважны, т. к. могут быть всегда изложенными. Сейчас я изложу выводы Зигеля в виде кратких положений, прибавив к ним некоторые свои примечания.
1. Вселенная — создание бога. Бог — дух вне пространства и времени. Мы являемся частицей его.
2. Христос — бог, перевоплотившийся в образ человека, чтобы спасти человечество. Своими страданиями он искупает грех.
Здесь много нелепостей. Во-первых, как может верить астроном нелепому мифу о создании вселенной? Во-вторых, явное противоречие в понятии бога. Кроме того, курьезы: как может бог страдать? Почему, если он всемогущ, он не может освободить человечество от греха?? И еще нелепость: значит, Зигель должен верить и в черта, и в ад, и в сковородки?
3. Единственная цель жизни человека — любовь, вера и служение Христу и христианству.
Примечание: полнейший пессимизм и фанатизм. Что лучше — неверующая в Христа добродетель или любящий его грешник? Что будет, если все станут добродетельными?
4. Единственная этика человека — христианская добродетель.
Примечание: что может быть подлее этого: брачная мораль, иезуитизм и др. подлейшие вещи?
Правила, противоречащие всякому чувству, человеческой природе. Не гнусно ли все это?
И, наконец, самый вредный и гадкий вывод:
5. Все неверующие — полулюди! (…)
Кем-то он будет? По каким каналам потечет его мысль? Утонет ли он в узком фанатизме или дойдет до атеизма?
Мы с Жоркой, рассуждая после, не могли решить этого. Время покажет. (…)
Взгляды Зигеля угрожают нашей дружбе. (…)
А все же я преклоняюсь перед его верой и честностью.
6. I. Утром отправился к Червику, но не застал его дома. Желая освежиться, отправился бродить по улицам с тайной надеждой встретить “ее”.
Блуждая по улицам, люблю я наблюдать людей: их движения, выражения лиц. Порой выискиваю смешных, похожих на действующих лиц знакомых пьес.
Сегодня я стал искать осмысленные лица, дающие впечатления ума и проницательности.
К удивлению своему, на всех почти лицах читал я отпечатки тупости и животности. Попадались люди и с умными лицами, но не было на них осмысленности. Поразило меня только одно лицо (не пугайся, милейший дневник: оно принадлежало не девушке), лицо ребенка лет пяти. Умные коричневые глаза его смотрели спокойно и понимающе, будто прост был им весь этот огромный, непостижимый мир, который их окружает.
Но кто знает! Может быть, ребенок проницательнее мудреца, может быть, ему понятно многое, что непонятно нам. Ведь осмысленность — это соединение ума и души. А у кого самый чистый ум и самая непорочная душа, если не у ребенка?
“Пора понять, что в мирозданьи, куда ни оглянись — вопрос, а не ответ”.
(…)
10. I. Истинное остроумие должно вызывать не грубый смех, а тонкую улыбку. (…)
Последний день каникул! Завтра школа, занятия, ребята, она! Скорее!
Сегодня был на заключительном вечере детского “Фестиваля искусств”.
Хорошо было, радостно.
Артисты все хорошие, добрые, видно, что выступают с удовольствием.
Как жаль, что не умею я выразить тех радостных чувств и дум, которые возникли у меня на этом вечере.
О, наша чудная, единственная, счастливая страна!
(…)
13. I. (…) В школе весело. Я, Вовка и Слепян выпускаем рукописный “Веселый альманах”.
Халдеи и фискалы, конечно, не будут в него посвящены.
14. I. Вчерашний вечер был для меня знаменательным. Давно не испытывал я чувства такого глубокого счастья, которое испытано мною было вчера!
Но я лучше попытаюсь рассказать все по порядку, вдобавок и мне нужно разобраться во всем, что было сказано, решено, прочувствовано.
Итак…
Вчера к нам пришла Е.В. и привела с собой критика Ярополка Семенова. Это— молодой человек (лет около 30), высокий, красивый, с живыми глазами. Пришел он к нам впервые и сразу внушил к себе всеобщие симпатии. Судя по виду его и речам он кажется человеком искренним, живым, увлекающимся. Я, по крайней мере, просто влюблен в него. Он первый судил меня и указал мне мое место, мое призвание и мой путь.
Я начал читать ему стихи. Первыми прочел я песни из “Спартака”. Он прослушал внимательно и сказал: “В этих песнях мне нравятся две вещи. Во-первых, честная работа. Эти песни похожи на хороший перевод, кропотливо и честно сделанный. В них не видно еще самостоятельности, но если эта честность останется у тебя и впредь, то ты сможешь много сделать. Во-вторых мне понравилась сама подача Рима. Обычно он изображается в напыщенно-торжественных строках, а тут видно действительное нутро его”.
Я принялся читать дальше. Прочел “Жакерию”. Она тоже вызвала благосклонный отзыв (…)
После эпики я принялся за лирику. Прочитав “Блуждания”, я взглянул на него. Лицо его было сурово. “Знаешь что, а это хуже, гораздо хуже. Стихотворение это звучит протестом против всех блестящих формальных достижений. Я согласен, что современная поэзия тенденциозна, но не следует игнорировать хорошего. Эти мысли твои вложены в рамки традиционного классического стиха. Ты сбился с пути. (…) Вот, например, твои анапесты идут к Надсону. Если ты пойдешь слепо — ты пропал”.
Ну разве не прав он? Я обещался ему сойти с дорожки и протаптывать ее сам.
Мы долго говорили еще потом. Я не могу описать всего того, что сказал он. Я приведу только отрывки, которые запомнились мне, которые я поставил себе как вехи к достижению своей цели.
“У тебя несомненно глубокий дар, но если ты хочешь чего-нибудь добиться, то должен честно и упорно работать. Ты будешь велик только тогда, когда потомство сможет сказать: он был образованнейшим человеком своей эпохи…”
(…)
“Поэт должен быть так же недоверчив к себе, как и самоуверен”.
“У тебя, мне кажется, большая воля. Хорошо, что ты веришь в себя”.
“Принимай во внимание все мнения, но знай себе цену”.
Папа спросил: “Ну что? Можно ли пить за будущего поэта?” И он ответил: “Да”.
Так значит — я поэт!!! Хо-хо! ПОЭТ!
Расстались мы лучшими друзьями. Вот человек, который дал мне мой катехизис.
Талант мой он охарактеризовал так: “У тебя талант не как у Есенина. У того он бил ключом. В тебе он скрыт. Его талант — самородок, твой — золотой песок. Много труда и времени нужно, чтобы извлечь из него золото. Ты не будешь как Есенин, ты будешь как Гете”.
Я и Гете! Прекрасное сочетание! (…)
15. I. Ух! Сегодня я зол и взбешен, как дикий кабан. Как всегда в такие моменты наружно спокоен и холоден. Проклятая химичка! Я еще проучу ее! Спросив меня сегодня с места, за правильный ответ поставила “плохо”. Она объявила мне войну? Ладно, я ее принимаю. Это будет и интересно и полезно для всех. Не знаю, как держат таких учителей в школе? Все гадкое и подлое находит в ней покровительство. Она поощряет сплетни, фискальство, самодурство. Но мы еще посмотрим. У меня достаточно воли, чтобы сказать ей правду в глаза. (…)
Не менее подл у нас и чертежник, но к нему, как и к его предмету я чувствую глубочайшее отвращение. (…)
16. I. (…) Если женщина, заметив привлекательную силу своей женственности, начинает выставляться напоказ, искусственно культивировать ее, прелесть ее теряется. Она переходит в сознательное кокетство и от такой женщины веет какой-то противной, развратной чувственностью.
20. I. Школа глотает дни, часы, минуты. Все время одни занятия. Утром Софья и музыка, потом школа. Вечером приходишь совершенно обессиленный, не имея возможности ничем заняться.
Неужели это жизнь? Неужели всегда будет она такой, скучной, как алгебраическая формула?
Наука! Я обожаю науку! Но не школьную, скучную, сухую, порой просто ненужную, ту, которую насильно вкладывают в наши мозги. (…) Я люблю впитывать в себя науку сам. Величайшее наслаждение заниматься тем, что тебя интересует. (…)
24. I. Позавчера был у Ярополка. Он читал свою новую повесть. Он хороший критик, но плохой писатель. Я думаю через него познакомиться с Кирсановым.
Вчера произошел случай, возмутивший меня до глубины души. Были перевыборы старостата в школе. Выдвинули мою кандидатуру (…) Я отказался, мотивируя свой отказ тем, что я занят на пионерской работе. Но все запротестовали и пришлось смириться. Я прошел почти единогласно, и все были в полной уверенности, что я избран по большинству голосов. Но (…) вместо меня был посажен тип, едва набравший сорок голосов. Вот она, демократия!