– Это соответствует портрету, – сказал доктор Марс.
– А вы не могли бы порассуждать, почему убийца просто не вырубает сердце жертвы? Зачем тратить время на перерезание ей горла?
Последовала пауза.
– Возможно, чтобы не дать жертве закричать, – ответил наконец доктор Марс.
– Есть другие способы добиться этого, не прибегая к дополнительным действиям, требующим использования двух видов оружия. Возможно ли, что убийца – который, как мы признали, более заинтересован в получении сердца, чем в совершении убийства, – пытается принести жертве как можно меньше страданий?
– Это… не соответствовало бы стандартному портрету.
– Но вы бы не стали отрицать, что такое возможно?
Доктор Марс нахмурился:
– Да. А теперь, если у вас больше нет…
– Еще один вопрос, – невозмутимо перебил его Пендергаст. – Немногим ранее ответственный заместитель директора Пикетт упомянул прозвище, которое убийца выбрал себе сам: мистер Брокенхартс. Мне кажется, что тут аллюзия на роман Натанаэла Уэста «Мисс Лонлихартс»[24] или на газетную колонку с объявлениями о пропавших близких. Вы не исследовали такую связь?
– Мм… я не знаком с этим романом.
– Я бы советовал вам познакомиться. Это роман об отчуждении от современного мира… и убийстве. Главного персонажа романа, мисс Лонлихартс (кстати, мисс Лонлихартс – мужчина), преследуют страдания, о происхождении которых он прекрасно знает, но никак не может от них избавиться.
– Этого романа нет в нашей базе данных, – сказал доктор.
Пендергасту такой ответ явно не понравился, и он смерил Марса сверкающим взглядом:
– Есть многое на свете, чего нет в вашей базе данных, доктор Марс[25].
– Сомневаюсь, что наш убийца такой уж читатель, – раздраженно вмешался Пикетт.
– Напротив, он цитирует Т. С. Элиота в первой записке и перефразирует Шекспира во второй.
– Хорошо, хорошо, отдел поведенческого анализа рассмотрит дело и в таком ракурсе. Есть еще вопросы или комментарии?
Дискуссия продолжалась еще некоторое время. Колдмун помалкивал. Он ненавидел такие заседания: люди здесь собирались не для обмена информацией, а для того, чтобы произвести впечатление на начальство или услышать собственный голос.
Наконец Пикетт поднялся.
– Если это все… – сказал он, как бы подытоживая.
– Один маленький вопрос, – перебил его Пендергаст, поднимая палец.
Колдмун ощутил укол адреналина. Было что-то такое в ровном голосе Пендергаста, что он уже научился распознавать, – возникающий время от времени скрытый намек на задиристость.
– Да?
– Я прошу разрешения на эксгумацию тела Флейли.
– Мы уже говорили об этом применительно к Бакстер, – заметил Пикетт. – Какой это может послужить цели? Дело о том самоубийстве было открыто и закрыто одиннадцать лет назад… и вдали от того штата.
– И все же я настаиваю на эксгумации.
– Позвольте вам напомнить, что тело было подвергнуто аутопсии, как и положено в случаях самоубийства.
– Я в курсе. Я видел отчет коронера по миз Флейли. Он составлен в туманных выражениях и ни о чем не говорит, как и отчет по Элизе Бакстер.
Пикетт вздохнул:
– Что конкретно вы надеетесь найти?
– Не могу сказать точно. Именно поэтому я и хочу посмотреть. Доступ к ее останкам не вызовет никаких затруднений. И в данном случае, кажется, нет семьи, которая стала бы возражать.
Пикетт посмотрел на Колдмуна, и у агента промелькнула неприятная мысль, что сейчас ему предложат высказать свое мнение. Но это явно было бы неуместно, и наконец Пикетт уступил:
– Хорошо, агент Пендергаст, если вы так настаиваете и поскольку вы ведущий агент в данном деле, я дам свою санкцию.
– Очень вам признателен, – сказал Пендергаст. – И моя признательность не будет знать границ, если это случится в кратчайшие сроки.
16
Пикетт сдержал слово. «В кратчайшие сроки», к удивлению Колдмуна, оказалось «этим же вечером». Колдмун не сомневался, что Пикетт устроил все таким образом, чтобы сделать процесс максимально неудобным. Но если Пендергаст и был раздражен, то никак этого не демонстрировал. Даже напротив: он казался довольным, если только можно назвать довольным человека с непроницаемым лицом сфинкса. Зато персонал кладбища был глубоко возмущен, и, когда все собрались у склепа, Колдмун чувствовал холод, не имевший ни малейшего отношения к вечерней прохладе.
– Приятный вечер, – сказал Пендергаст. – Какое впечатляющее изобилие звезд. Я не в первый раз замечаю, что небеса здесь кажутся ближе, чем в Нью-Йорке.
Это вознесение в миниатюре поразило Колдмуна. Небо очистилось, и, несмотря на луну и свет окружающего города, широкий поток полуночных звезд действительно образовывал арку над головой. На глазах у Колдмуна метеор прорезал темноту. Когда агент был ребенком, бабушка рассказывала ему, что при рождении человек получает дыхание жизни от Вакан Танки, а после смерти оно возвращается в мир призраков вспышкой света. Может быть, этот вичахпи, пролетевший по небу, был Дженнифер Розен, может быть, это ее дыхание жизни возвращалось в вечность.
Наблюдать за происходящим явился директор кладбища, коротышка с ямочками на щеках и пухлыми губами. Колдмун не уловил его имени, но ему послышалось что-то вроде Фэттерхед[26]. Машина для перевозки гробов подошла к самым дверям склепа, въехать внутрь ей мешали гранитные ступени. Четверо рабочих с брезентовыми стропами должны были извлечь гроб из ниши, вынести и установить в кузов. На дорожке ждал санитарный автомобиль, чтобы отвезти останки в морг в здании судмедэкспертизы. В свете фар длинные тени ложились на погребальные ниши внутри.
– Ну, – сказал Фэттерхед, – приступаем.
Рабочие вошли в склеп и встали у темной ниши, Колдмун и Пендергаст остались снаружи. Сердце-маятник удалили еще днем. Рабочие не воспользовались медной ручкой, видимой на торце гроба. Вместо этого они длинным шестом завели одну из строп за дальний торец гроба, потом легонько потянули концы на себя. Показался край гроба. Под него подвели вторую стропу и вытащили еще на пару футов, добавили еще одну стропу снизу – и так, пока в нише не остался только дальний конец гроба.
– Похоже, они делают это уже не в первый раз, – пробормотал Колдмун.
Когда весь гроб выскользнул из ниши, все четверо – по двое с каждой стороны – напряглись под его грузом, надувая мышцы под футболками. Теперь, когда гроб извлекли полностью, Колдмун увидел, что, несмотря на относительно недавнее захоронение, это вместилище тела превратилось в развалину: с протекающей крыши на него непрерывно капала вода, а потому дерево распухло, петли и медные ручки оказались сорваны, днище почти сгнило.
Заученным приемом четверка рабочих развернула гроб. Они замерли на секунду, после чего одновременно сделали шаг, другой и медленным маршем двинулись со своей ношей к двери, словно участники похоронного кортежа.
Когда гроб миновал дверь, рабочие приготовились спуститься по ступеням на землю. Но как только идущие впереди сделали первый шаг, послышался такой звук, словно кто-то смял бумагу, и в прогнившей части гроба появилась вертикальная щель. Днище начало проседать в середине.
– Легче, легче! – крикнул директор. – Стойте!
Они остановились, на их лицах выступил пот. Но зловещим образом трещина продолжала с нарастающим хрустом увеличиваться посреди днища и с выходом на боковины.
– Быстро! Еще один строп посередине! – крикнул директор, и другие рабочие бросились исполнять указание.
Но было поздно: две половинки гроба разделились, и в расширяющейся щели появилось содержимое гроба – средняя часть тела.
– Закройте щель! – завопил Флэттерхед.
Но две половинки гроба словно зажили каждая своей жизнью – они разошлись, как сломанная пополам плитка шоколада. И само тело, распавшееся на две части, выскользнуло наружу в облаке сгнившего шелка и разложившейся одежды. Тело, просолившееся за десятилетие протечек, принадлежало женщине с копной каштановых волос, в черном платье и жемчугах.
Колдмун был глубоко потрясен. Его воспитали в предельном уважении к мертвым.
– Проклятье! – прокричал Фэттерхед.
Все остальные смотрели в испуганном оцепенении.
Молчание. Наконец директор пришел в себя и сказал более спокойным голосом:
– Пожалуйста, принесите саван и поместите в него останки.
Рабочие взяли похоронный мешок, лежавший на тележке, положили его параллельно телу и все вместе, подхватив останки снизу, переместили обе части в мешок, закрыли его на молнию и погрузили в машину для перевозки гробов.
– А что с гробом? – спросил один из рабочих.
– Мы перевезем его в следующую ездку, – ответил Флэттерхед. Он повернулся к Пендергасту. – Прошу прощения, сэр. Такое просто впервые… исключительные обстоятельства…
Он стоял, заламывая руки, не в силах подобрать слова.
– Я бы на вашем месте не стал переживать, – сказал Пендергаст и положил ему на плечо руку, желая его утешить. – Вряд ли какая-либо из частей миз Флейли будет на вас в обиде.
17
Доктор Шарлотта Фоше не любила работать в присутствии зевак, будь то местные копы или федералы. Новички часто производили непроизвольные шумы, громко дышали, некоторых даже рвало. А привычные к таким зрелищам вели себя еще хуже: пытались продемонстрировать свое безразличие, отпуская шутки и делая идиотские замечания.
Сложив руки на груди, она ждала возле каталки с предметом исследования, все еще находившимся в транспортировочном мешке. Первым вошел главный агент ФБР. Типичный федерал, под халатом свежий синий костюм, коротко подстриженные волосы с сединой, квадратная челюсть, широкие плечи. За ним шел поразительно бледный человек в черном костюме, необычайно похожий на множество владельцев и агентов компаний по предоставлению ритуальных услуг, с которыми она имела дело, вот только ни у одного из них не было таких пронзительных серебристо-голубых глаз. Эти двое явно принадлежали к высшему звену, что указывало на огромную важность дела. К высшему или нет, но в морге у них не было никаких привилегий. И никаких дружеских представлений или рукопожатий, которые в любом случае запрещены в секционной.