– Хорошо. Шарлотта, вы можете остаться и наблюдать. Для вас это будет ценным учебным опытом.
На лице Фоше, когда она стянула вниз маску, сменилась череда выражений, и ни одно из них не было приятным. Она открыла было рот, но, видимо, передумала, сделала шаг назад и снова надела маску.
– Ножницы, пожалуйста.
Ассистент подал шефу ножницы.
– Прошу прощения, доктор Моберли, – произнес Пендергаст тихим голосом.
Колдмун неожиданно почувствовал, что волоски у него на шее встают дыбом. В голосе Пендергаста он услышал что-то такое, что уже слышал раньше, только еще хуже.
– Да, агент Пендергаст? – сказал через плечо Моберли.
– Положите инструмент, повернитесь и посмотрите на меня.
Эти слова были произнесены негромким, вкрадчивым голосом, но он почему-то звучал очень неприятно.
Моберли выпрямился и повернулся, не понимая, что происходит:
– Простите?
– Вскрытие будет производить доктор Фоше. Вы можете остаться и наблюдать и, возможно, получите ценный учебный опыт.
Моберли уставился на агента, лицо его посерело, когда он осознал оскорбление.
– Чего вы хотите добиться, разговаривая со мной подобным образом?
Пендергаст вперился своими сверкающими серебристыми глазами в лицо старшего патологоанатома:
– Я попросил доктора Фоше провести эту судебно-медицинскую аутопсию, и проводить вскрытие будет она.
– Это неслыханно! – повысил голос Моберли. – Как вы смеете отдавать приказы в моем патологоанатомическом отделении?
Пауза. Затем Пендергаст спросил:
– Доктор Моберли, вы уверены, что хотите, чтобы я ответил на ваш вопрос?
– Что, черт побери, это должно означать? – сердито спросил Моберли. – Это что, угроза? Пикетт предупреждал меня касательно вас. Что это вы о себе возомнили?
– Я агент ФБР с допуском к отличным источникам.
– Мне на это наплевать. Убирайтесь из моего морга!
– Я использовал эти источники, чтобы заглянуть в ваше прошлое. И оно – как это говорится? – пестрое.
Он замолчал. Моберли уставился на него, замерев.
– Например, проведенная вами в две тысячи восьмом году аутопсия шестнадцатилетней Анны Гутьеррес, по результатам которой вы указали, что она умерла от инфекции крови, была опровергнута второй аутопсией, назначенной судом, и вторая аутопсия показала, что девушка стала жертвой изнасилования и удушения. Или проведенное вами в две тысячи десятом году вскрытие восьмимесячной Гретхен Уорли, по результатам которого вы указали, что причиной ее смерти был синдром детского сотрясения, тогда как…
– Хватит! – оборвал его Моберли, побагровев. – Каждый патологоанатом совершает ошибки.
– Правда? – сказал Пендергаст своим прежним вкрадчивым голосом. – Из вашего личного дела я узнал, что, подавая заявление на должность старшего патологоанатома, вы не сообщили, что в тысяча девятьсот девяносто третьем году вас уволили в Индианаполисе.
Молчание.
– Уволили, могу я добавить, после ареста и приговора за пьяную езду… по пути на работу.
Последовавшее молчание было насыщено невидимыми электрическими разрядами.
– Это, конечно, не все, – произнес Пендергаст все так же тихо. – Вы хотите, чтобы я продолжал?
Невыносимое молчание продолжалось несколько секунд. Потом Моберли просто покачал головой. Колдмун, пораженный таким поворотом событий, обратил внимание, что лицо Моберли утратило все свои краски. Глаза доктора устремились в верхний угол помещения. Колдмун проследил за его взглядом и увидел поблескивающую линзу камеры.
– Ах! – воскликнул Пендергаст. – Видеокамера! Господи боже, неужели то, что я сейчас говорил, записано? Как неловко! Полагаю, придется начать официальное расследование. А пока, доктор Моберли, мы и так потеряли много времени на болтовню. Думаю, вам уже не терпится уйти. Доброго вам утра.
Моберли дрожащими руками медленно стащил с лица маску, потом халат, уронил их в корзину и поплелся к дверям. Дверь за ним закрылась с пневматическим шипением. Два ассистента стояли неподвижно, раскрыв рот. Никто не произнес ни слова.
Наконец Колдмун, все еще ошеломленный неожиданным поворотом фортуны Моберли, проговорил:
– Не могу поверить, как быстро вы его уничтожили. Я в том смысле, что он даже слова сказать не мог.
– Когда взрывают атомную бомбу, – сказал Пендергаст, – тени, оставшиеся на стене, редко способны протестовать. – Он обратился к доктору Фоше, которая тоже выглядела потрясенной: – Сожалею, что нарушил вашу работу так драматично. Пожалуйста, продолжайте.
Фоше набрала полные легкие воздуха, потом, не говоря ни слова, взяла инструменты и начала работать.
26
Тело Элизы Бакстер сохранилось гораздо лучше, чем тело Агаты Флейли, а потому аутопсия была гораздо более сносной. Колдмун вынес ее со своим обычным стоицизмом, радуясь тому, что с утра у него во рту не было ничего, кроме его любимого кофе. Фоше продолжала с исключительной осторожностью, непрерывно сопровождая свои действия комментариями на видеокамеру. Пендергаст, со своей стороны, хранил молчание. В десять часов Фоше все еще продолжала работу, она медленно рассекала тело, удаляла органы, помещала их в контейнеры. Никаких сюрпризов не случилось. Тело Бакстер, как и тело Флейли, имело все признаки самоубийства.
До одиннадцати оставались считаные минуты, когда у Колдмуна в кармане завибрировал сотовый телефон. Он вытащил его так быстро, что из кармана на пол высыпались монетки. Звонил Пикетт. Фоше предупреждала их не отвечать на звонки в ее присутствии, поэтому Колдмун выскочил в тамбур.
– Да?
– Я звонил Пендергасту, – сказал Пикетт. – Он не отвечает. Только что старший патологоанатом Моберли сообщил мне, что Пендергаст, вопреки моим указаниям, эксгумировал тело. Я хочу поговорить с вами обоими. Немедленно.
– Пендергаст все еще наблюдает за аутопсией.
– Колдмун, вы слышали, что я сказал?
– Я пойду за ним.
– Уж будьте добры.
– Ждите.
Колдмун проскользнул в секционную. Фоше уже приближалась к концу, работала над головой и плечами, а Пендергаст внимательно наблюдал. Колдмун подал ему знак, и тот, нахмурившись, подошел.
– Пикетт на телефоне. Он хочет поговорить с нами.
Судя по виду Пендергаста, он почти готов был отказаться от разговора, но все же кивнул. Они вышли из секционной, и Пендергаст протянул напарнику мелочь, минуту назад выпавшую у того из кармана на пол.
– Ваши тридцать сребреников, – сказал он.
Колдмун ничего не ответил на это. Он перевел смартфон в режим громкой связи.
– Агент Пендергаст? – раздался голос Пикетта. – Вы меня слышите?
– Да.
– Агент Колдмун?
– Да, на связи.
– Хорошо. Потому что выслушать должны вы оба. Специальный агент Пендергаст, насколько я понимаю, вы санкционировали эксгумацию останков Бакстер, получили судебный ордер и в настоящий момент проводите аутопсию.
– Верно.
– Таким образом, вместо того, чтобы вести следствие в таком важном направлении, как убийство этой девицы по вызову, которое, как я понял, произошло прямо под окнами вашего отеля на другой стороне улицы, вы, в нарушение моего приказа, предприняли аутопсию. В нарушение моего прямого приказа.
– Да.
Пауза.
– Мне только что звонил адвокат семьи Бакстер. Вы предприняли эксгумацию, несмотря на их возражения. Они собираются подавать в суд.
– Прискорбно.
– И это все, что вы можете сказать? «Прискорбно»?
– Поскольку это дело федеральных правоохранительных органов, разрешения родственников не требовалось.
– Я знаю. Но мы живем в реальном мире, и такого рода судебный иск выглядит некрасиво. Итак, выявило ли вскрытие какие-либо важные новые улики?
В его голосе слышалась изрядная доля сарказма.
Никто не ответил.
– Агент Колдмун?
– Нет, сэр, не выявило.
– Вскрытие завершено?
– Подходит к концу.
– Понятно. Агент Пендергаст, я несколько раз говорил вам, что это будет бесполезной тратой времени, тем не менее вы нарушили мой приказ. Ваше неподчинение привело лишь к тому, что мы имеем судебный иск и проблемы в области пиара.
– Мне жаль это слышать, – ответил Пендергаст.
– Мне тоже. Потому что, как вы, конечно, понимаете, подобное поведение со стороны федерального агента недопустимо. Вам известно, что неподчинение в ФБР является одним из серьезных служебных нарушений. Я снимаю вас с дела. Я уже привел в действие формальный механизм отстранения. Новым ведущим агентом становится Колдмун, ему в подчинение передаются три младших агента, два из Майами, один из Нью-Йорка. Как выясняется, у нас есть вакансия в офисе ФБР в Солт-Лейк-Сити.
Молчание.
– Позвольте мне подчеркнуть, что это не понижение в должности и не наказание. Это даже не вопрос для рассмотрения службой внутренней безопасности. Офис в Солт-Лейк-Сити контролирует территорию штатов Юта, Айдахо и Монтана. Ваша зона ответственности будет не менее широкой, чем здесь.
Пикетт сделал паузу. Молчание продолжалось.
– Суть в том, агент Пендергаст, что ваше представление об этике противоречит моему. Я просто не могу руководить офисом, в котором работает фрилансер вроде вас и делает все, что взбредет ему в голову, наплевав на иерархию. Вы меня понимаете?
– Понимаю.
– Вы можете сказать что-нибудь в свою защиту?
– Нет.
– Агент Колдмун, если у вас есть какие-то соображения в связи с тем, что вы сейчас услышали, изложите их.
Колдмуна удивила мягкая уступчивость Пендергаста. Если она и в самом деле была такой мягкой, то как объяснить язвительное замечание минутной давности о тридцати сребрениках? Но, слушая торжествующий голос Пикетта, Колдмун еще больше удивился тому, что с ним самим происходило что-то непонятное. Он начинал злиться: на себя – за то, что позволил собой манипулировать и оказался в такой ситуации; на Пендергаста – за его скрытный характер и неординарные методы; но более всего на Пикетта – за то, что вынудил его нарушить один из самых священных кодексов ФБР – кодекс преданности напарнику. Это было неправильно. Как бы на него ни давили, он не должен был соглашаться на игру Пикетта, и винить в своем согласии он мог только себя. Но для начала Пикетт не должен был ставить его в такое положение.