в шерстку бурую Маину, в черную – Реину.
То был я, я был маг, вы́кликал снег
первыми двумя строчками вышестоящего четверостишия!
Первый раз и последний за весь мой дурацкий век
смог я так. Здравствуй же, снег! Ты так тих, но скоро буду тише я.
Элегия последняя
Quid mihi uobiscum est, infelix cura, libelli…
(Разве до вас мне сейчас, до стихов и книжек злосчастных?
Ну что же, прощай, книжечка моя бедная! Оставляю
тебя шелестеть страничками, раздуваясь
и сдуваясь, как легкое или как мехá баяна;
сиротой среди братцев и сестриц, как и ты, горьких
си́рот, листьями шелестящих на этом береге Леты
в роще из óсокорей и осин.
Долго мне плыть на тот берег в скрежещущей плоскодонке —
пока не забуду, как тебя и звали,
и братцев твоих с сестрицами, родных и приемных;
пока не спрыгнý с лодочки, черным сéребром сердце oбрызгав,
и не скажу: не шелестите, проклятые книги,
я вас никогда не писал!
А ты – ты не грусти, и не плaчь, и не поминай лихом.
Ты забудь меня, дрожа в вечнозакатной роще
среди сестриц и братцев дрожащих, – как и ты, горьких си́рот…
…Но скоро, скоро зима станет, спадут листья,
в их ворохáх волглых зашуршат зайцы и лисы,
все белым покроется сном.