А между тем то был жестокий век,
Кровавых войн и сумрачных метелей.
Мы вряд ли бы вернуться захотели
К лучине и скрипению телег.
Минувшее. Не так ли древний грек,
О прошлом сожалея бесполезно,
Бранил с тоскою бронзовый свой век,
Еще не помышляя о железном.
Николай Гумилев
От неправедных гонений
Уберечь не может слово.
Вам помочь не в силах небо,
Провозвестники культуры.
Восемь книг стихотворений
Николая Гумилева
Не спасли его от гнева
Пролетарской диктатуры.
Полушепот этой темы,
Полуправда этой драмы,
Где во мраке светят слабо
Жизни порванные звенья —
Петропавловский застенок,
И легенда с телеграммой,
И прижизненная слава,
И посмертное забвенье.
Конвоир не знает сонный
Государственных секретов, —
В чем была, да и была ли
Казни грозная причина.
Революция способна
Убивать своих поэтов,
И поэтому едва ли
От погрома отличима.
Царскосельские уроки
Знаменитейшего мэтра,
Абиссинские пустыни
И окопы на Германской…
И твердят мальчишки строки,
Что соленым пахнут ветром,
И туманный облик стынет
За лица бесстрастной маской.
И летят сквозь наше время
Горькой памятью былого,
Для изданий неуместны,
Не предмет для кандидатских,
Восемь книг стихотворений
Николая Гумилева,
И как две отдельных песни —
Два Георгия солдатских.
Рембрандт
В доме холодно, пусто и сыро.
Дождь и вечер стучат о порог.
«Возвращение блудного сына»
Пишет Рембрандт. Кончается срок.
Сын стоит на коленях, калека,
Изможденных не чувствуя ног,
Голова – как у бритого зэка, —
Ты откуда вернулся, сынок?
Затерялись дороги во мраке.
За спиною не видно ни зги.
Что оставил ты сзади – бараки?
Непролазные дебри тайги?
Кто глаза твои сделал пустыми, —
Развратители или война?
Или зной Иудейской пустыни
Все лицо твое сжег дочерна?
Не слышны приглушенные звуки.
На холсте и в округе темно, —
Лишь отца освещенные руки
Да лица световое пятно.
Не вернуться. Живем по-другому.
Не округла, как прежде, Земля.
Разрушение отчего дома —
Как сожжение корабля.
Запустение, тьма, паутина,
Шорох капель и чаячий крик,
И предсмертную пишет картину
Одинокий и скорбный старик.
Питер Брейгель. Шествие на Голгофу
О чем он думал, Питер Брейгель,
Какими образами бредил,
Когда изобразил Христа
На фоне северной равнины,
Сгибающим худую спину
Под перекладиной креста?
Фламандские вокруг пейзажи, —
Взгляните на одежды стражи,
На эти мельницы вдали!
Еще один виток дороги,
И он, взойдя на холм пологий,
Увидит в море корабли.
Еще не бог он. На мольберте
Он человек еще, и смертен,
И явно выглядит чужим
В долине этой, в этом веке,
Где стужа сковывает реки
И над домами вьется дым.
Светало. Около отлива
Кричала чайка хлопотливо.
Тяжелый дождь стучал в окно.
О чем он думал, Младший Питер,
Когда лицо устало вытер,
Закончив это полотно?
О чем он думал, старый мастер?
В ночном порту скрипели снасти,
Холодный ветер гнал волну.
Об одиночестве пророка,
Явившегося позже срока,
Попавшего не в ту страну?
Толпа в предчувствии потехи.
Мерцают золотом доспехи,
Ладони тянет нищета.
Окрестность – в ожиданье снега,
И туча провисает с неба,
И над Голгофой – пустота.
Около площади (песня)
К спектаклю по пьесе Бориса Голлера «Вокруг площади»
Ветер неласковый, время ненастное, хмурь ленинградская.
Площадь Сенатская, площадь Сенатская, площадь Сенатская.
Цокали, цокали, цокали, цокали, цокали лошади
Около, около, около, около, около площади.
Мысли горячие, мысли отважные, мысли преступные.
Вот она – рядом, доступная каждому и – недоступная.
Днями-неделями выйти не смели мы, – время нас не щадит.
Вот и остались мы, вот и состарились около площади.
Так и проходят меж пьяной беседою, домом и службою
Судьбы пропавшие, песни неспетые, жизни ненужные…
Цокали, цокали, цокали, цокали, цокали лошади
Около, около, около, около, около площади.
Иван Пущин и Матвей Муравьев (песня)
За окнами темно,
Закрыты ставни на ночь.
Ущербная луна
Струит холодный свет.
Раскупорим вино,
Мой друг Иван Иваныч,
Воспомним имена
Иных, которых нет.
Сырые рудники
Хребты нам не согнули.
И барабанный бой
Над нашею судьбой.
Острогам вопреки,
Штрафной чеченской пуле,
Мы выжили с тобой,
Мы выжили с тобой.
Кругом колючий снег,
Пустыня без предела.
За праздничным столом
Остались мы вдвоем.
Идет на убыль век,
И никому нет дела,
Что мы еще живем,
Что мы еще живем,
Свечей ложится медь
На белые затылки.
Страшней стальных цепей
Забвения печать.
Лишь прятать нам под клеть
С записками бутылки
Да грамоте детей
Сибирских обучать.
Не ставит ни во что
Нас грозное начальство,
Уверено вполне,
Что завтра мы умрем.
Так выпьем же за то,
Чтоб календарь кончался
Четырнадцатым незабвенным декабрем!
Иосиф Флавий
В бесславье или славе
Среди чужих людей
Живет Иосиф Флавий,
Плененный иудей?
Глаза его печальны,
И волосы – как медь.
Он был военачальник,
Но медлил умереть.
Рать воинов суровых
Ушла навеки в ночь,
Всесильный Иегова
Не в силах ей помочь.
Ему лишь для мученья
Недоставало сил, —
Ценою отреченья
Он жизнь свою купил.
Живет Иосиф в Риме,
И римлянам претит,
Что ласковей, чем с ними,
Беседует с ним Тит.
Не знает Цезарь тучный,
За ум его ценя,
Что ввез он в Рим могучий
Троянского коня.
Твердят про иудея,
Что «Флавий» наречен,
Что он пером владеет
Искусней, чем мечом.
Невольник этот дерзкий
Латынь уже постиг
Сильней, чем иудейский
Свой варварский язык.
Отравленною спорой
Упав на жесткий склон,
Начало диаспоры
Положит первым он.
Прилипчив по натуре,
Приникнет он, изгой,
К чужой литературе,
К истории чужой.
Живет он не затем ли,
Чтоб, уцелев в бою,
Врасти в чужую землю
Надежней, чем в свою?
Мифы Древней Греции
Я перечитываю Куна
Весенней школьною порой.
Мне так понятен этот юный
Неунывающий герой,
За миловидной Андромахой
Плывущий к дальним берегам —
Легко судьбу свою без страха
Вручить всеведущим богам!
Я перечитываю Куна.
Июль безоблачный высок,
И ветер, взбадривая шхуны,
Листает воду и песок.
Сбежим вослед за Одиссеем
От неурядиц и семьи!
В далеких странствиях рассеем
Земные горести свои!
Я перечитываю Куна.
В квартире пусто и темно.
Фонарный свет струится скудно
Через закрытое окно.
Ужасна смерть царя Эдипа,
Язона горестен финал.
Как этот мир устроен дико!
Как век наш суетен и мал!
Когда листва плывет по рекам,
У осени на рубеже,
Читайте мифы древних греков. —
Там все написано уже.
Судьба души твоей и тела —
Лишь повторенное кино,
Лишь вариация на тему,
Уже известную давно.
Дух времени
Кто за грядущее в ответе,
Монгол, усатый ли грузин?
Дух времени не есть ли ветер,
Как утверждает Карамзин?
Орошено какою тучей,
Из чьих краев принесено,
Взошло на почве нашей тучной
Холопства горькое зерно?
Страшнее нет господней кары,
Не отмолить ее в ночах,
Опричнина или татары
В нас воспитали этот страх?
Стране, где рабство выше нормы
Укоренилось за года,
Вредны внезапные реформы,
Как голодающим еда.
Земля в вечернем освещенье,
И понимается не вдруг,
Что не способно просвещенье
Сей тяжкий вылечить недуг.
Откуда брать исток надежде,
Где корень нынешних потерь?
Как мы вперед смотрели прежде,
Так смотрим в прошлое теперь!