Этой песенки старинной
Мне припомнились слова.
Я иду по Уругваю,
Где так жарко в январе,
Про бомбежки вспоминаю,
Про сугробы на дворе.
Мне над мутною Ла-Платой
Вспоминаются дрова,
Год далекий сорок пятый,
Наш отважный пятый «А».
Малолетки и верзилы
Пели песню наравне.
Побывать нам не светило
В этой сказочной стране.
Я иду по Уругваю,
В субтропическом раю,
Головой седой киваю,
Сам с собою говорю.
Попугаев пестрых перья,
Океана мерный гул…
Но линкор немецкий «Шпее»
Здесь на рейде затонул.
И напомнит, так же страшен,
Бывшей мачты черный крест,
Что на шарике на нашем
Не бывает дальних мест.
Я иду по Уругваю
В годы прошлые, назад,
Вспоминаю, вспоминаю,
Вспоминаю Ленинград…
«Я иду по Уругваю,
Ночь – хоть выколи глаза.
Слышны крики попугаев
И мартышек голоса».
Возвращение
Зимний ветер на пирсе жесток,
Бухта грязная рябью измята.
Возвращение. Владивосток.
Безысходность российского мата.
Уроженцы великой страны,
Как привычно мы держим в рассудке,
Что отсюда до невской волны
Долететь невозможно за сутки.
Но, вернувшийся издалека,
Всякий раз я смотрю удивленно,
Как отчизна моя велика
После Дании или Цейлона.
Накорми ее всю и одень,
Обойди от конца до начала, —
Эти толпы усталых людей,
Эти сотни судов у причала!
Посиди в электричке хоть час,
Слух склоняя к случайной беседе,
И подумаешь с грустью, что нас
Не напрасно боятся соседи.
Почему только выпало мне
Неразрывною связью утробной
Быть привязанным к этой стране —
Необъятной, голодной и злобной?
Индийский океан (песня)
Тучи светлый листок у луны на мерцающем диске.
Вдоль по лунной дорожке неспешно кораблик плывет.
Мы плывем на восток голубым океаном Индийским
Вдоль тропических бархатных благословенных широт.
Пусть, напомнив про дом, догоняют меня телеграммы,
Пусть за дальним столом обо мне вспоминают друзья, —
Если в доме моем разыграется новая драма,
В этой драме, наверно, не буду участвовать я.
Луч локатора сонный кружится на темном экране.
От тебя в стороне и от собственной жизни вдали
Я плыву, невесомый, в Индийском ночном океане,
Навсегда оторвавшись от скованной стужей земли.
Завтра в сумраке алом поднимется солнце на осте,
До тебя донося обо мне запоздалую весть.
Здесь жемчужин – навалом, как в песне Индийского гостя,
И алмазов в пещерах – конечно же, тоже не счесть.
Пусть в последний мой час не гремит надо мной канонада,
Пусть потом новоселы мое обживают жилье,
Я живу только раз – мне бессмертия даром не надо,
Потому что бессмертие – то же, что небытие.
Жаль, подруга моя, что тебе я не сделался близким.
Слез напрасно не трать, – позабудешь меня без труда.
Ты представь, будто я голубым океаном Индийским
Уплываю опять в никуда, в никуда, в никуда.
Эгейское море (песня)
Остров Хиос, остров Самос, остров Родос, —
Я немало поскитался по волнам.
Отчего же я испытываю робость,
Прикасаясь к вашим древним именам?
Возвращая позабывшиеся годы,
От Невы моей за тридевять земель
Нас качают ваши ласковые воды —
Человечества цветная колыбель.
Пусть на суше, где призывно пахнут травы,
Ждут опасности по десять раз на дню, —
Черный парус, что означить должен траур,
Белым парусом на мачте заменю.
Трудно веровать в единственного бога:
Прогневится и тебя прогонит прочь,
На Олимпе же богов бессмертных много,
Кто-нибудь да согласится нам помочь.
Что нам Азия, что тесная Европа —
Мало проку в коммунальных теремах.
Успокоится с другими Пенелопа,
Позабудет про папашу Телемах.
И плывем мы, беззаботны как герои,
Не жалеющие в жизни ничего,
Мимо Сциллы и Харибды, мимо Трои, —
Мимо детства моего и твоего.
На Маяковской площади в Москве (песня)
На Маяковской площади в Москве
Живет моя далекая подруга.
В ее окне гнездо свивает вьюга,
Звезда горит в вечерней синеве.
Судьбы моей извилистая нить
Оборвана у этого порога.
Но сколько ни упрашивай я Бога,
Нам наши жизни не соединить.
На Маяковской площади в Москве,
Стремительностью близкая к полету,
Спешит она утрами на работу,
Морозный снег блестит на рукаве.
Наш странный затянувшийся роман
Подобен многодневной катастрофе.
Другим по вечерам варить ей кофе,
Смотреть с другими в утренний туман.
Но в час, когда подводный аппарат
Качается у бездны на ладони,
Ее печаль меня во тьме нагонит
И из пучины выведет назад.
Но в час, когда, в затылок мне дыша,
Беда ложится тяжестью на плечи,
Меня от одиночества излечит
Ее непостоянная душа.
На Маяковской площади в Москве,
За темною опущенною шторой
Настольной лампы свет горит, который
Мерцает мне, как путеводный свет.
Пусть седина змеится на виске,
Забудем про безрадостные были,
Пока еще про нас не позабыли
На Маяковской площади в Москве.
Прощание с каютой
Осенний норд-ост виноградную клонит лозу.
Уходит таможня, довольная сделанным сыском.
Цементное небо клубится над Новороссийском.
Прощаюсь с каютой, земля ожидает внизу.
Прощаюсь с каютой. Домой сувениры везу.
Земная усталость в моем ошвартованном теле.
Окончены сборы. Стенные шкафы опустели.
Получены деньги. Земля ожидает внизу.
Прощаюсь с каютой. Внезапной соринкой в глазу
Царапает веки пустяшная эта утрата.
Уложены вещи. Машина чернеет у трапа.
Прощаюсь с каютой, земля ожидает внизу.
Какие пейзажи мне виделись в этом окне! —
Мосты над Килем, золотые огни Лиссабона,
Гавайские пальмы, Коломбо причальные боны,
Снега Антарктиды в негаснущем желтом огне.
Прощаюсь с каютой, где помню я штиль и грозу,
Мужские беседы и шепот опасливый женский,
Где ждал телеграммы и мучился скорбью вселенской.
Уходят минуты, земля ожидает внизу.
Прощаюсь с каютой. Лежалый сухарик грызу.
Закон о питье напоследок еще раз нарушу.
Я вещи собрал, но свою оставляю здесь душу.
Прощаюсь с каютой, земля ожидает внизу.
Прощаюсь с каютой. Скупую стираю слезу.
Не ради валюты, не ради казенного хлеба
Поднялся и я в океана соленое небо.
Полет завершился, земля ожидает внизу.
«Из Ленинграда трудно видеть мир…»
Из Ленинграда трудно видеть мир
Устроенным не так же, а иначе,
За Гатчиной, за Комендантской дачей,
Вне улиц этих серых и квартир.
Когда на Мойке смотришь из окна,
И видишь шпиль, мерцающий над крышей,
И грохот пушки полудневный слышишь,
Тебе другая местность не нужна.
Когда сырые ветры в феврале
Парадное распахивают настежь,
Покажется, что и на всей Земле
Такие же простуда и ненастье.
Из Ленинграда трудно видеть мир,
Живущий в примирениях и ссорах,
Смятениях и войнах, о которых
Кричит с утра навязчивый эфир.
Здесь нереален жизни быт иной
В Днепропетровске или Антарктиде.
Так человек из комнаты не видит
Того, что происходит за стеной.
Из Ленинграда трудно видеть мир —
Он ограничен ближних станций кругом.
За Сестрорецком, Вырицей и Лугой
Кривые превращаются в пунктир.
Но все же хуже, что ни говори,
Реальности жестокой вопреки нам,
Жить вдалеке, давно его покинув,
А видеть мир – как будто изнутри.
Комарово
Время, на час возврати меня в молодость снова,
После вернешь мою душу на круги свои!
Дачная местность, бетонный перрон, Комарово, —
Низкое солнце и запах нагретой хвои.
Снова сосна неподвижна над рыжею горкой,
Снова с залива, как в юности, дуют ветра.
Память, как зрение, делается дальнозоркой, —
Помню войну – и не помню, что было вчера.
Пахнет трава земляникой и детством дошкольным:
Бодрые марши, предчувствие близких утрат,
Дядька в буденовке и полушубке нагольном,
В тридцать девятом заехавший к нам в Ленинград.
Он подарил мне, из сумки коричневой вынув,
Банку трески и пахучего мыла кусок.
Все же неплохо, что мы отобрали у финнов
Озеро это и этот прозрачный лесок.
Дачная местность, курортный район Ленинграда.
Тени скользят по песчаному чистому дну.
Кто теперь вспомнит за дымом войны и блокады