Колокол медный звонит по погибшему судну.
Где ты, мое ленинградское давнее детство?
Тоненький Киплинг, затерянный между томами?
Тусклая Темза мерцает со мной по соседству,
Тауэр тонет в томительно темном тумане.
Как же я прожил, ни в Бога, ни в черта не веря,
Вместо молитвы запомнивший с детства «Каховку»?
Кто возместит мне утраты мои и потери?
Кто мне оплатит печальную эту страховку?
Сходство с судами любому заметить нетрудно
В утлом гробу или в детской тугой колыбели.
Колокол Ллойда звонит по погибшему судну, —
Не по тебе ли, любезнейший, не по тебе ли?
В час, когда спим и когда просыпаемся смутно,
В час, когда время сжигаем свое безрассудно,
В лондонском Сити, практически ежеминутно,
Колокол Ллойда звонит по погибшему судну.
«Как прежде незлопамятен народ…»
История злопамятнее народа!
Как прежде незлопамятен народ,
История – куда его суровей.
Он как стрелец, устало хмуря брови,
На плаху со свечой в руках идет.
Еще он вспомнит взятие Казани,
Азовское сражение в дыму,
Меж тем как высшей меры наказанье
Ему уже готовят самому.
Всегероизм и всепрощенье рядом.
Привыкли так: три пишем, пять в уме, —
И памятник стоит под Сталинградом,
И памятника нет на Колыме.
Шумит толпа. Кричать недолго всласть ей
И палачей умерших обличать,
В то время как тоска по сильной власти
Уже по кругу нас уводит вспять.
Бесцелен этот путь, несметны беды,
Чему и улыбается слегка
Злодей усатый с орденом Победы
На ветровом стекле грузовика.
Камиль Коро
Разрушение Содома
На картине у Коро, —
Угол каменного дома,
Дуб с обугленной корой.
Красный дым на небосводе,
Сжаты ужасом сердца,
Дочь из города уводит
Престарелого отца.
На лету сгорает птица
Меж разрядов грозовых,
И темны от страха лица
Прародителей моих.
Разрушение Содома
На картине у Коро.
Нет людей в долине Дона,
Нет на Темзе никого.
Обгорят у лавров кроны,
В реках выкипит вода, —
Нет гражданской обороны
От Господнего Суда.
Разрушение Содома
На картине у Коро.
Возле ног, как ад, бездонно
Разверзается метро.
Долго после вернисажа
Будит в полночи меня
Жаркий воздух в дымной саже,
Пляска темного огня.
И до самого рассвета
Сотрясает блочный дом
Небо Ветхого Завета
С черным атомным грибом.
Песни западных славян
Песни западных славян
Не поют сегодня боле.
В них тоска сиротской доли
И в мужья нелюбый дан.
В них ведется бедам счет,
Словно яхонтам в шкатулке.
Мать-старушку режут турки,
По березе кровь течет.
Песни западных славян —
Ни надежды, ни просвета.
Иссушит колосья лето,
И юнак умрет от ран.
Молодой душе пропасть
В поле боя опустелом.
Волк наелся белым телом,
Ворон крови попил всласть.
Песни западных славян
Нетипичны для Европы, —
В них голодный слышен ропот,
Черный стелется туман.
Их лесной дремучий бог
Христианством лишь затронут.
Так речной не скроет омут
Тонкий временный ледок.
В песнях западных славян
Нет струны любовной тонкой, —
Рубят надвое ребенка,
Полонянок гонит хан,
Убивает сын отца,
Манит глупых небылица…
Не поют, а песня длится,
И не видно ей конца.
Русская церковь
Не от стен Вифлеемского хлева
Начинается этот ручей,
А от братьев Бориса и Глеба,
Что погибли, не вынув мечей.
В землю скудную вросшая цепко,
Только духом единым сильна,
Страстотерпием Русская церковь
Отличалась во все времена.
Не кичились седые прелаты
Ватиканскою пышностью зал.
На коленях стальных император
Перед ними в слезах не стоял.
Не блестел золотыми дарами
Деревенский скупой аналой.
Пахло дымом в бревенчатом храме
И прозрачной сосновой смолой.
И младенец смотрел из купели
На печальные лики святых.
От татар и от турок терпели,
Только более всех – от своих.
И в таежном скиту нелюдимом,
Веру старую в сердце храня,
Возносились к Всевышнему с дымом,
Два перста протянув из огня.
А ручей, набухающий кровью,
Все бежит от черты до черты,
А Россия ломает и строит,
И с соборов срывает кресты.
И летят над лесами густыми
От днепровских степей до Оби,
Голоса вопиющих в пустыне:
«Не убий, не убий, не убий!»
Не с того ли на досках суровых
Все пылает с тех памятных лет
Свет пожара и пролитой крови,
Этот алый пронзительный свет?
Избиение младенцев. Питер Брейгель
Избиение младенцев в Вифлееме.
В синих сумерках мерцает свет из окон.
Где оливковые рощи? Снег и темень
В этой местности, от Библии далекой.
Избиение младенцев в Вифлееме.
Но заметить я, по-видимому, должен:
От влияния позднейших наслоений
Неспособен был избавиться художник.
Перепутав географию и даты,
Аркебузы ухватив, как автоматы,
Скачут грузные испанские солдаты,
Шуба жаркая напялена на латы.
И стою у полотна, не зная – где я?
Вифлеем ли это, право, в самом деле?
Снег кружится в этой странной Иудее,
И окрестные свирепствуют метели.
Прячут головы несмелые мужчины,
Плачет женщина пронзительно и тонко, —
Двое стражников, одетых в меховщину,
Вырывают у нее из рук ребенка.
Вьюга темная младенцев пеленает.
Снег дымится, от горячей крови тая…
То не ты ли, Белоруссия родная?
То не ты ли, Украина золотая?
Пизанская башня
Падение Пизанской башни,
Замедленное на века,
День нынешний и день вчерашний,
Неразличимые пока.
Ах, этот столб из белых кружев,
Ценителей берущий в плен,
Где очевиден лишь снаружи
Внутри неощутимый крен!
На лестнице, крутой и затхлой,
Ты убедишь себя не раз,
Что упадет она не завтра,
Еще не завтра, не сейчас.
На лестнице, крутой и затхлой,
Где все гуськом идти должны,
Тебе припомнятся внезапно
Просторы собственной страны.
На лестнице, крутой и затхлой,
Ты убедишь себя не раз,
Что упадет она не завтра,
Еще не завтра, не сейчас.
«Как случилось, что я – это я?…»
Как случилось, что я – это я?
Не в варяги попал и не в греки?
Что достался мне в нынешнем веке
Лотерейный билет бытия?
Что я этот разучивал гимн,
И болезнями этими болен,
Что судьбою своею не волен
Поменяться я с кем-то другим?
Как случилось, что я – это я?
Ни Христу не молюсь, ни Аллаху,
И ношу я цветную рубаху,
А не плащ золотого шитья?
Неуклонно движение вниз.
Сны цветные ночами не снятся.
Я снижаюсь, как парашютист,
Что обратно не может подняться.
Мой недолгий сегодняшний срок
Не продлят валидол или грелка.
Годовая вращается стрелка,
И бесшумный струится песок.
Что же все-таки будет потом?
Мне не верится, честное слово,
Что бесследно исчезну, и снова
Не возникну в обличьи другом.
Скоро стропы обрежут ножом,
И закончится век мой короткий.
И, в последний свой рейс снаряжен,
В деревянной безвесельной лодке
К берегам неизвестных морей
Поплыву я сквозь низкие двери,
До последней минуты не веря
Однократности жизни моей.
«Из всех поэтов Кушнера люблю…»
Из всех поэтов Кушнера люблю,
Он более других мне интересен,
Хотя гитарных не выносит песен,
Которые поем мы во хмелю.
Мне нравится традиционный строй
Его стихов, гармония неброских
Полутонов, которые порой
Милее мне, чем гениальный Бродский.
Быть может, переехавший в Москву,
Я оттого люблю их, что другие
Во мне не вызывают ностальгии
Туманную и вязкую тоску.
Из всех поэтов Кушнера люблю,
За старенький звонок у старой двери,
За то, что с детства он остался верен
Плывущему над шпилем кораблю.
За то, что не меняет он друзей,
Что и живет он там как раз, где надо —
На берегу Таврического сада,
Близ дома, где Суворовский музей.
И я опять стремлюсь, как пилигрим,
Туда, где он колдует над тетрадкой,
И кажется не горькою, а сладкой
Вся жизнь моя, написанная им.
Лагерные поэты
Вас позабыть могу ли,
Дети земли болотной, —
Здравствующий Жигулин,
Умерший Заболоцкий,
Клещенко и Шаламов,