В дорогу собирается родня, —
Уже не эмиграция, а бегство.
А я вослед им говорю: «Пока, —
Я опасаюсь временных пристанищ
В безмолвии чужого языка,
Который мне родным уже не станет».
Меня пугают: «Худшей из смертей
Умрешь ты здесь, растерзанный и голый».
Мне говорят: «Пора спасать детей, —
Теперь не время думать про глаголы.
Недолгий срок тебе судьбою дан
Для нового открытия америк.
Когда вскипает штормом океан,
Не время выбирать удобный берег».
Уже последний отзвенел звонок,
Но медлю я, приникнув, как Овидий,
К родной земле, где я не одинок, —
Где есть кого любить и ненавидеть.
«Меня приучали, что здесь я чужой…»
Меня приучали, что здесь я чужой,
Что жить как и все – не мое это дело
В российских негостеприимных пределах,
Где места мне нет за любою межой.
Меня приучали стыдиться лица
И предков, себя ощущая уродцем, —
В стране, где доносит и сын на отца,
Не дай тебе, господи, быть инородцем!
«Здесь все не твое – и земля, и вода!» —
Сто раз повторяли мне голосом зычным.
Не русский поэт я, а русскоязычный, —
Мне русским поэтом не быть никогда.
И все-таки с детства люблю я, хоть плачь,
Проселки и серое небо над ними,
И эту любовь у меня не отнимет
Ни пьяный погромщик, ни Бог, ни палач.
Полукровка
Полукровка, полукровка,
Как живешь, свой грех тая?
Не помогут маскировка
И фамилия твоя.
Спросит строго пережиток,
Кто ты родом, чей ты сын, —
Полутурок, полужидок
Или полуармянин.
Полукровка, полукровка,
Неудачливый изгой,
Где проходит эта кромка —
Пол одной и пол другой?
Чьи в тебе сокрыты вины?
Чьи платить тебе долги?
Две твоих же половины —
Неизменные враги.
Полукровка, полукровка,
Песню общую не пой.
Ненадежным будет кров твой
На земле всегда чужой.
Одинок ты будешь вечно.
Всюду встретишь ты врага.
Ты везде – ни богу свечка
И ни черту кочерга.
Спрос идет с любой из наций, —
Ты в ответе за двоих.
Все к своим бегут спасаться, —
У тебя же нет своих.
Позабыли, видно, род свой
То ль отец твой, то ли мать.
Если кровь твоя прольется,
Где какая – не понять.
Гражданская война (песня)
Клубится за окном пожара едкий чад,
Не жаворонки в нем, а вороны кричат.
Голодная страна огнем обожжена, —
Гражданская война, гражданская война.
Гражданская война, гражданская война,
Где богу грош цена, и жизни грош цена.
Пылает за межой неубранная рожь,
Где свой и где чужой, никак не разберешь.
Гражданская война, гражданская война,
Где сыты от пшена и пьяны без вина,
Где ждать напрасный труд счастливых перемен,
Где пленных не берут и не сдаются в плен.
Гражданская война, гражданская война,
Земля у всех одна, и жизнь у всех одна.
А пулю, что летит, не повернуть назад:
Ты думал – враг убит, а оказалось – брат.
И кровь не смоешь впредь с дрожащих рук своих,
И легче умереть, чем убивать других.
Гражданская война, гражданская война,
Будь проклята она, будь проклята она!
Беженцы
Курчавая женщина сахар ссыпает в мешок
И хлеб со столов собирает в пустынной столовой
Для худенькой девочки, смуглой и черноголовой,
И грустного мальчика с именем звучным Ашот.
Им месяц назад предоставили временный кров,
Под зимнею Рузой в пустом санатории этом
На сто километров ни близких, ни родичей нету.
В ушах их проклятья, в глазах отражается кровь.
Крикливых и шумных, голодных и полубольных,
Куда их девать? Ни жилья им здесь нет, ни работы.
Уборщица Нина презрительно смотрит на них,
И окна в квартире им бьют по ночам «патриоты».
А я вспоминаю войною отмеченный год,
Где с матерью вместе, покинув разрушенный дом свой,
По улице шли мы и, встав у тесовых ворот,
Смотрели нам в спину угрюмые жители Омска.
Беспечные люди, чьи мысли пока далеки,
Поскольку подобное с ними стрястись не могло бы,
Не завтра ли утром завязывать вам узелки
И, в путь отправляясь, бежать от стремительной злобы?
Еще за столом собирается к чаю семья,
И вечер спокоен, и в кухне плита не остыла,
Но дымное пламя уже задевает края
Недолгих границ ненадежного вашего тыла.
Трофейные фильмы
Трофейные фильмы поры позабытой,
Окошко наружу из нищего быта
Эпохи мальчишеской послевоенной,
Жестокой, опасливой, неоткровенной.
Мы так вас любили, трофейные фильмы,
Где вина рекой, и закуски обильны,
Где брат расправляется с царственным братом,
И воля в морях королевским пиратам.
В краю не бывая заморском далеком,
Мы мир познавали из призрачных окон.
Не зная с младенчества Божьего храма,
Мы чувствам высоким учились с экрана.
Мы вам благодарны, трофейные фильмы,
Где счастье даровано смелым и сильным,
И движутся черных слонов вереницы
Под мраморным сводом Индийской гробницы.
Мы вас вспоминаем, трофейные фильмы,
Печальные дети погибших и ссыльных,
Мы шли, чтоб увидеть пространство иное,
В нетопленый зал с малолетней шпаною.
Мы вас не забудем, трофейные фильмы,
Тропический зной над колонною пыльной,
Шпионские нерасторжимые сети,
Рыдание саксов в неоновом свете.
Трофейные фильмы, трофейные фильмы,
Ваш давний навеки усвоили стиль мы.
До смерти от вас никуда нам не деться,
Трофеи голодного нашего детства.
«Горько соплеменнику скажу я…»
Горько соплеменнику скажу я,
Гнева и печали не тая:
Не влезай в историю чужую, —
Не твоя ведь это, не твоя!
Отшумят в местечке спозаранку
Конский топот и собачий лай.
Черную не надевай кожанку,
Маузер к бедру не прицепляй!
Не считай, что всем голодным равен
В мировом решительном бою,
Жизнь чужую отнимать ты вправе,
Если не жалеешь и свою.
Ну куда ты лезешь? Ну куда ты, —
Жидок, узкоплеч, сутуловат?
Все они не будут виноваты, —
Ты один лишь будешь виноват.
Не садись в чужие эти сани,
Жизнь свою не отдавай зазря, —
Пусть они приканчивают сами
Своего кровавого царя!
Спарта
Время шлемов золоченых,
Что оставило для нас ты?
В Спарте не было ученых, —
Лишь солдаты и гимнасты.
У Афин все ныли раны, —
Спарта ширилась и крепла.
От Афин остались храмы,
А от Спарты – кучка пепла.
Не поведают секретов
Полустершиеся плиты.
В Спарте не было поэтов, —
Были воины-гоплиты.
Где Пилаты и Оресты,
Эврипиды и Солоны?
От Афин остались фрески,
А от Спарты – пук соломы.
От Афин остался Фидий,
Разойдясь в десятках копий,
А от Спарты только фига —
Наконечники для копий.
Наступает век суровый,
Солнце в понт ныряет рыбой,
И умы морочит снова
Невеселый этот выбор.
Николаевский мост
А мне вспоминается снова
Ненастной порой дождевой
Часовня Николы Морского
Над хмурой осенней Невой.
Живущие рядом едва ли
Припомнят сегодня о том,
Как эту часовню взрывали
В забывшемся тридцать шестом.
Ее византийские своды
На глыбы разбил аммонал.
В ту пору мне было три года,
И мало я что понимал.
О взорванной церкви жалея,
Рукою касаясь перил,
Я: «Папа, когда ее склеят?» —
С наивностью глупой спросил.
А солнце, за облаком рея,
Смотрело на нас с высоты,
Над храмом Святого Андрея,
Где сорваны были кресты.
И странная взрослая шалость
Все длилась, соборам грозя,
И то, что кругом разрушалось,
Уже было склеить нельзя.
Старики
Мне жалко больных стариков,
Кончающих век в коммуналках,
Скупых ветеранских пайков,
Венков их общественных жалких.
В тайге зажигая огни,
Свой скарб умещая в котомке,
Горбатили спины они,
Чтоб счастливы были потомки.
Мне жалко больных стариков, —
Что в жизни они повидали? —
Лоснящихся их пиджаков,
Где звякают дружно медали.
Они умирали в бою,
Черняшку глотали на завтрак,
И жизнь оставляли свою
На завтра, на завтра, на завтра.
Мне жалко больных стариков,
Наивных и непримиримых,
За то, что удел их таков, —
Дожить до падения Рима.
Свои переживших года,
Упасть не успевших в атаке,
Которым уже никогда
Родной не увидеть Итаки.
Мне жалко больных стариков,
За то, что не короток век их,
Что сгинуть им не от штыков,
Осколков и ложных наветов.
Что рухнули их образа,
А время несется по кругу,