Потаенные окна сырых петербургских подвалов.
Гемофилия
Фазилю Искандеру
Злополучный царевич из угличских смутных времен,
Что в припадке падучей упал на подставленный ножик,
Был убит или нет он? – Никто нам ответить не может,
Но легенда злодейства московский разрушила трон.
А в уральском лесу, под колючей январской пургой,
В шурфе брошенной шахты, с убитыми сестрами рядом,
Безымянно лежит убиенный царевич другой, —
Детский череп расколот армейским тяжелым прикладом.
По голодному Питеру странствуют полчища крыс.
На шрапнельном ветру догорает донская станица.
Полысевшему гению мальчик кровавый не снится
В полуночных видениях, так как Ильич – не Борис.
Но поросшие щеткой обильной и рыжей травы,
Под ковшом экскаватора, шрамами старых ранений,
Открываются вдруг неизвестные ранее рвы,
Потаенные рвы неопознанных захоронений.
И почти уже век, появляясь негаданно вновь,
На просторах империи, – что Магадан, что Фили ей, —
Проступает сквозь снег убиенного мальчика кровь,
Неспособная высохнуть вследствие гемофилии.
Молитва Аввакума (песня)
Боже, помоги, сильный,
Боже, помоги, правый,
Пастырям своим ссыльным,
Алчущим твоей правды.
Стужа свирепей к ночи,
Тьмы на берега пали.
Выела вьюга очи —
Ино побредем дале.
Боже, помоги, крепкий,
Боже, помоги, святый.
Глохнут подо льдом реки.
Ужасом сердца сжаты.
Плоть мою недуг точит,
Грудь мою тоска давит,
Нет уже в ногах мочи —
Ино побредем дале.
Господи, твой мир вечен —
Сбереги от соблазна;
Льстивые манят речи,
Царская манит ласка:
«Много ли в цепях чести?
Покаянье беда ли?
Три перста сложи вместе!» —
Ино побредем дале.
Впору наложить руки.
Воют за плечом черти.
Долго ли сии муки?
Аж до самыя смерти.
Жизнь, моя душа, где ты?
Дышишь ли ты, жива ли?
Голос мой услышь с ветром! —
Ино побредем дале.
Тлеет ли свеча в храме,
Ангел ли в ночи трубит,
В мерзлой ли гнием яме,
В черном ли горим срубе,
Душу упокой, Боже, —
Долго мы тебя ждали.
Век наш на Земле прожит —
Ино побредем дале.
Баррикада на Пресне
Не чаял я с седою головой
Впервые в жизни строить баррикаду,
Вытаскивая зябкими руками
Булыжники из мокрой мостовой.
Я два часа сооружал ее
Старательно, как все, и неумело,
Военного значенья не имело
Непрочное строение мое.
Но знал я, что дороги нет иной,
Что станут, пусть недолгою стеною,
И этот камень, переданный мною,
И песенка, придуманная мной.
Я праздновал над грудою камней
В тревожном и веселом этом гаме
Победу не над внешними врагами, —
Над внутренней покорностью своей.
И танковый перемещался гром
Под тучами сгущающейся ночи,
И было страшновато, но не очень,
Скорее любопытно, а кругом,
Не уточняя «против» или «за»,
Клубилась жизнь обычная чужая,
Гудел привычно Киевский вокзал,
Мешочников в дорогу провожая.
Сновали обыватели Москвы,
От встреченных глаза пустые пряча,
И женщины с воззванием горячим
В метро к ним обращались, но – увы.
И исказив кривой ухмылкой рот,
По-воровски подмигивая глазом,
Топтун, переодетый под народ,
Срывал листовку с ельцинским указом.
А в высоте светился надувной
Аэростат, и, как в блокадном детстве,
Я понимал, что никуда не деться,
Что мы в кольце за этою стеной.
И надо мною всматривались в ночь
Защитники той баррикады гордой
Ноль пятого забывшегося года
Не в силах ни себе, ни нам помочь.
Но недоступен ярости атак,
Нацелив курс на будущие годы,
Вздувался на ветру российский флаг,
Как парус непривычной мне свободы.
Не разбирай баррикады у Белого дома
Александру Хочинскому
Белого дома защитник, коллега мой славный,
Где ты сегодня? Тебя повстречаю едва ли.
Время меняется – нынче февраль, а не август.
Смолкли оркестры, цветы на могилах увяли.
Снег обметал ненадежной свободы побеги,
В темном краю появляется свет ненадолго.
Не обольщайся бескровной и легкой победой,
Не разбирай баррикады у Белого дома.
Вязнут в ушах о недавнем геройстве былины.
Всем наплевать на смешную твою оборону.
Вслед за игрушечным заговором Катилины
Цезарь идет, открывая дорогу Нерону.
Снова в провинции кровь потекла, как водица, —
Дым на Днестре и ненастье в излучине Дона.
Памятник этот еще нам, дружок, пригодится —
Не разбирай баррикады у Белого дома.
Пусть говорят, что рубеж этот больше не нужен, —
Скорбь о погибших, обманутых злая досада.
Всюду измена – противник внутри и снаружи, —
Нас одолела ползучая эта осада.
«Вечно добро» – объясняли тебе не вчера ли?
Пообветшала наивная детская догма.
Бывший стукач обучает сегодня морали —
Не разбирай баррикады у Белого дома.
Скоро ли снова мы танковый грохот услышим,
Ранней весной или поздним засушливым летом?
В небе московском у края заснеженной крыши
Дымный закат полыхает коричневым светом.
Старых врагов незаметно сменили другие,
Сколько ни пей, эта чаша черна и бездонна.
Не изживай о победной поре ностальгии,
Не разбирай баррикады у Белого дома!
«Снова слово старинное «давеча»…»
Снова слово старинное «давеча»
Мне на память приходит непрошено.
Говорят: «Возвращение Галича»,
Будто можно вернуться из прошлого.
Эти песни, когда-то запретные, —
Ни анафемы нынче, ни сбыта им,
В те поры политически вредные,
А теперь невозвратно забытые!
Рассчитали неплохо опричники,
Убежденные ленинцы-сталинцы:
Кто оторван от дома привычного,
Навсегда без него и останется.
Слышен звон опустевшего стремени
Над сегодняшним полным изданием.
Кто отторгнут от места и времени,
Тот обратно придет с опозданием.
Над крестами кружение галочье.
Я смотрю в магазине «Мелодия»
На портреты печальные Галича,
На лихие портреты Володины.
Там пылится, не зная вращения,
Их пластинок безмолвная груда…
Никому не дано возвращения,
Никому, никуда, ниоткуда.
Горный институт
Владимиру Британишскому
Наш студенческий сборник сожгли в институтском дворе,
В допотопной котельной, согласно решенью парткома.
Стал наш блин стихотворный золы неоформленным комом
В год венгерских событий, на хмурой осенней заре.
Возле топкого края василеостровской земли,
Где готовились вместе в геологи мы и в поэты,
У гранитных причалов поскрипывали корабли,
И шуршала Нева – неопрятная мутная Лета.
Понимали не сразу мы, кто нам друзья и враги,
Но все явственней слышался птиц прилетающих гомон,
И редели потемки, и нам говорили: «Не ЛГИ»
Три латунные буквы, приклепанные к погонам.
Ветер Балтики свежей нам рифмы нашептывал, груб.
Нас манили руда и холодный арктический пояс.
Не с того ли и в шифрах учебных студенческих групп
Содержалось тогда это слово щемящее «поиск»?
Воронихинских портиков временный экипаж,
Мы держались друг друга, но каждый не знал себе равных.
Не учили нас стилю, и стиль был единственный наш:
«Ничего кроме правды, клянусь, – ничего кроме правды!»
Не забыть, как, сбежав от занятий унылых и жен,
У подножия сфинкса, над невскою черною льдиной,
Пили водку из яблока, вырезанного ножом,
И напиток нехитрый занюхивали сердцевиной.
Что еще я припомню об этой далекой поре,
Где портреты вождей и дотла разоренные церкви?
Наши ранние строки сожгли в институтском дворе
И развеяли пепел – я выше не знаю оценки.
И когда вспоминаю о времени первых потерь,
Где сознание наше себя обретало и крепло,
Не костры экспедиций стучатся мне в сердце теперь,
А прилипчивый запах холодного этого пепла.
Матфей
«Поднявшие мечи
Погибнут от меча», —
Не князь сказал в ночи,
Доспехами бренча.
Так говорил Матфей,
Уже немолодой,
В предчувствии гвоздей,
Пронзающих ладонь.
Его тащил на смерть
Подвыпивший эскорт.
Небес синела твердь,
И был он духом тверд.
Твердили: «Замолчи», —
А он все шел, ворча:
«Поднявшие мечи
Погибнут от меча».
Три облака вдали
Клубились над водой:
Конь черный – прах Земли,
Конь бледный и гнедой.
И намечалась связь
Разрядов грозовых,
Которые, светясь,
Пришпоривали их.
«Поднявшие мечи
Погибнут от меча», —
Смеялись палачи
И крест сползал с плеча.