Его я снова вижу четко,
Хотя немало лет прошло, —
Слегка похожий на галчонка,
Задорным видом или челкой,
Напоминающей крыло,
Он затевал неосторожно
Диковинные виражи.
Он говорил, что он художник, —
Ему твердили: «Докажи».
Казались странными предметы
Его рисунков и поэм.
В его теории планеты
Реальной не найти приметы
Среди полуабстрактных схем.
Как было жить ему непросто
В кругу обыденных людей,
В стране неисправимых ГОСТов
И общепринятых идей!
Пусть говорят, что ни при чем тут
Его печальная звезда, —
Он был похожим на галчонка,
Что рано выпал из гнезда.
Никто из нас с ним рядом не был,
Когда при помощи петли
Рванулся он в чужое небо
И оторвался от Земли.
К ее неразрешимым тайнам
Добавил он еще одну,
Полетом ледяным летальным
Одолевая вышину.
Самодостаточность еврейства
Самодостаточность еврейства
Меня пугает всякий раз:
Взгляд немигающий и резкий
В пространство обращенных глаз,
Где неподвижные в подвижном
Они живут не первый век.
Их прежний дом пожаром выжжен,
Переменились русла рек.
На что им полосатый талес,
Когда они обречены?
От всех реликвий им осталось
Лишь основание стены.
Какой мечтой, какой надеждой,
В их судьбах горьких виноват,
Их Бог жестокосердный держит,
Им на земле устроив ад?
В эпоху межпланетных рейсов
И трансконтинентальных трасс
Самодостаточность еврейства
Меня смущает всякий раз.
Мне так несовременных жаль их
За беспощадные посты.
Утерянные их скрижали
Заметены песком пустынь.
Им не отмыть мазутных пятен
Того, что вслед им говорят.
Смешон другим и непонятен
Синагогальный их наряд.
Всегда за все они в ответе.
Их казней бесконечен срок.
Не сорок лет – тысячелетья
В пустыне водит их пророк.
Порой погромов и арестов,
Пустопорожних громких фраз,
Самодостаточность еврейства
Меня пленяет всякий раз.
В долине гнилостного Нила
Какой найдя себе родник,
Они одну читают Книгу,
Других не признавая книг?
Что им дает общенье с Богом,
Среди враждебных им держав,
Когда в быту своем убогом,
Неукоснительно сдержав
Ветхозаветные обеты,
Они вступают с ним в контакт,
Раскачиваясь, как поэты,
Словам, произнесенным в такт?
«Мне будет сниться странный сон…»
Мне будет сниться странный сон:
Кричащий за окошком кочет,
Самумом поднятый песок,
Что ноздри сфинксовы щекочет.
Разъединение культур,
Их позднее соединенье, —
Всеволод, храбрый багатур,
И князя Игоря плененье.
Египетский позорный плен,
И избавление от рабства.
Среди двенадцати колен
Поди попробуй разобраться!
Мне будет сниться до утра
Земли коричневое лоно,
Арап Великого Петра, —
Фалаш из рода Соломона,
И петербургская пурга
Среди окрестностей дубравных,
Где в ожидании врага
Стоял его курчавый правнук.
Мне будет сниться странный фильм:
Пустыня сумрачного вида
И шестикрылый серафим,
Слетевший со щита Давида.
Мертвое море
Мертвое море, Мертвое море,
Горько-соленое, словно горе.
Бездна литая небо качает.
Здесь не летают скопища чаек,
Здесь не синеют мокрые сети —
Нет солонее моря на свете.
Мертвое море, Мертвое море, —
Плачь по Содому и по Гоморре.
Рябь свою гонит море без рыбы
Над полигоном ядерных взрывов.
Кадиш хамсина кружит во мраке
Над Хиросимой и Нагасаки.
Мертвое море, Мертвое море, —
К рифам Эйлата, к склонам Хермона.
Трещиной в недрах, Господом данной,
Через Кинерет вдоль Иордана,
Вьется тугая светлая лента,
Разъединяя два континента.
Мертвое море, Мертвое море, —
Белые флаги с синей каймою,
Горечь осады, мертвое братство,
Место присяги для новобранцев.
Грозного Рима гнев и досада, —
Непокорима крепость Масада.
Зыблется сонно Мертвое море.
Жидкою солью руки омою.
Память о Боге, память о доме,
Дай опустить мне в воду ладони.
Может, не струшу перед бедою,
Вылечив душу мертвой водою.
«Опять разворочены мостовые…»
Опять разворочены мостовые,
И завтрашний день обещает беду.
Оркестры гремят у метро духовые,
Как перед войною в воскресном саду.
Опять добрались мы до самого края.
Грохочет и пенится круговорот,
И все же, покуда оркестр играет,
Надежда живет, и корабль плывет.
С асфальтовой палубы некуда деться,
Все ближе соленый клубящийся мрак.
Восторг и отчаянье те же, что в детстве:
«Врагу не сдается наш гордый «Варяг».
Пусть бездна, врываясь в кингстоны и люки,
Покинутый трюм заливает, кружась, —
Покуда слышны эти медные звуки,
Меж нами еще сохраняется связь.
Помедли, прохожий, старушки, не плачьте,
Замри, эскалатор, минута, постой!
…И кренится в небе высокая мачта,
Где ангел крылатый и крест золотой.
Античный век
Античный век – эпоха атеизма,
Не потому ли так и дорог он?
Венера златокудрая капризна,
И мстителен коварный Аполлон,
Которого опережает смертный,
Не разглядев над головою нимб.
Дары природы юные несметны.
Полузаросший невысок Олимп,
Где соком наливаются оливы.
Жив Прометей, прикованный к скале.
Поводит бык рогами похотливо,
Наложниц похищая на земле.
Клонятся лозы, побуждая к пьянству,
И мрамор бел, и зелен кипарис.
Не избежать ли нам войны Троянской, —
Не разделить ли яблоко, Парис?
Еще невнятны иудеев речи,
И летний сон спокоен и глубок.
Еще для всех покуда засекречен
Невидимый, неумолимый Бог.
Ахилл
На афинском базаре я эту картинку купил,
Под старинную фреску подделанный грубый лубок.
Вспоминаю тебя, быстроногий красавец Ахилл,
Полукровка ахейский, что был полугрек-полубог.
Понимаю тебя, неподвижно сидящий Ахилл.
Отражает твой профиль щита потускневшая медь.
Шлемоблещущий Гектор с тобою в сравнении хил:
Победил он Патрокла – тебя ему не одолеть.
На него регулярно садится ночами жена,
В нарастающем ритме сгибая раскрылия ног.
У троянца жена, у тебя же, увы, ни хрена, —
Вот убили Патрокла, и сделался ты одинок.
Вот убили Патрокла, и сразу не нужен успех,
Понапрасну связался ты с этой Троянской войной.
Почерневшая кровь его твой покрывает доспех
С золоченой насечкой коринфской работы ручной.
На троянские стены сырой опускается мрак,
Только крик часовых и собак несмолкающий лай.
Что тебе Агамемнон, надутый и старый дурак,
Хитроумный Улисс, рогоносец тупой Менелай?
Вот убили Патрокла, и жизнь тебе недорога.
Жадной грудью вдыхая рассола эгейского йод,
Ничего ты не видишь – лишь сильное горло врага,
Что, обняв Андромаху, из кубка тяжелого пьет.
Меншиков (песня)
Лошади каурые, крепка снасть,
Лишь мосток некрашеный трещит.
С перепою хмурый он князь, князь,
Государя нашего денщик.
Лошади по городу тук-тук,
Лошади по городу топ-топ.
А за ними ворона круг, круг,
На четыре стороны топь, топь.
Лошади по городу цок-цок,
А перед каретою цуг, цуг,
Жалован Ижорою герцог,
Государю Петеру друг, друг.
Государю Петеру камрад,
С голубою лентою камзол.
Если хама плетию – хам рад,
Ежели молебеном – хам зол.
Меж фасадов розовых вскачь, вскачь,
По снегу морозному вжик, вжик.
Кулинар березовых каш, каш,
Будешь ты в Березове жить, жить.
Скор за занавесками шаг, шаг,
Иноходи-поступи в лад, в лад.
Королевству Свейскому шах, шах,
Королевству Польскому мат, мат.
Сбруи позолочены, бренчат,
Колесо накатано, скрип, скрип,
А возле обочины – чад, чад,
Крепостных да каторжных хрип, хрип.
Им по свае молотом бить, бить,
Не сменив исподнее, пропасть,
Петербургу-городу быть, быть,
И на то Господняя власть, власть.
Колокол на Троице дон-дон,
Белая холодная пыль, пыль,
Скоро здесь достроится дом, дом,
А под ним болотная гниль, гниль.
По Неве над ребрами льдин, льдин
Крест могильный, веха ли – топ, топ.
Бубенец серебряный динь-динь,
Вот мы и приехали – стоп, стоп.
Ветер, словно леший, во лесах – лют,
Конские загубники, зима, стынь.
Седоку светлейшему салют,
Душам позагубленным – аминь.
Вьюгой завивается снег, снег,
По-над их могилами синь-наст.
Новый начинается век, век —
Господи, помилуй и спаси нас!
Вспоминая Лермонтова
Перелистывать газету