В глубинах ночных океана,
Куда не дотянемся мы,
Из черного дна неустанно
Крутые восходят дымы.
Среди закипающей черни,
Рождающей множество руд,
Огромные плоские черви
В горячих рассолах живут.
Едят они серу на ужин,
Вкушая от этих щедрот.
Здоровью их даром не нужен
Полезный для нас кислород.
И в час, когда вспыхнет пожаром
Земная недолгая плоть,
И ядерным смертным ударом
Людей покарает Господь,
И солнце погаснет, и реки
Покроются пепельным льдом,
Они лишь освоят навеки
В наследство доставшийся дом.
И ступят на цепкую лапу,
Что станет позднее ногой, —
Начало другого этапа,
И будущей жизни другой.
Филармония
Верни мне юность, баховская фуга
Студенческих необратимых лет.
Добро и зло не могут друг без друга,
И неразлучны, словно тень и свет.
Верни мне юность, хота Арагона, —
Вечерний город в розовом луче,
И крылышко горняцкого погона,
Мерцающего тускло на плече.
Неизлечимость ревности той первой
Морозной ленинградскою зимой,
В часы, когда удачливый соперник
Ее с концерта провожал домой.
Я понапрасну зябнул на канале, —
В любви мне постоянно не везло.
Ах, только у симфонии в финале
Добро обычно побеждает зло!
Верни мне, Брамс, нарядных платьев шорох,
Хрустальной люстры зыблющийся свет,
То место в филармонии на хорах,
Куда входной я покупал билет.
Там музыка мне сердце бередила
И в выси недоступные вела,
Где только Бог господствует единый,
Не ведающий ни добра, ни зла.
Памяти Евгения Клячкина (песня)
Сигаретой опиши колечко.
Снова расставаться нам пора.
Ты теперь в земле остался вечной,
Где стоит июльская жара.
О тебе поплачет хмурый Питер
И родной израильский народ.
Только эти песни на иврите
Кто-нибудь навряд ли запоет.
Со ступеней набережной старой
На воду пускаю я цветы.
Слышу я знакомую гитару.
Может, это вовсе и не ты,
Может, и не ты совсем, а некто
Улетел за тридевять земель,
Старый дом у Малого проспекта
Поменяв на город Ариэль.
Сигаретой опиши колечко,
Пусть дымок растает голубой.
Все равно на станции конечной
Скоро мы увидимся с тобой.
Пусть тебе приснится ночью синей,
Возвратив душе твоей покой,
Дождик василеостровских линий
Над холодной цинковой рекой.
Сентябрь
Осень устилает небосвод
Золотою лиственною тканью,
Ощущенье вольности дает
Легкое холодное дыханье.
Наступает время тишины.
Мрачным предсказаниям не верьте, —
Каждому каникулы даны
Между жизнью собственной и смертью.
Этих дней спокойна череда, —
Так болезни грозное теченье
Накануне кризиса всегда
Странное приносит облегченье.
Время завершения трудов,
Урожая, солнечных безветрий.
Яблоня, избавясь от плодов,
Распрямляет согнутые ветви.
И смотря поверх людских голов,
Вечную благословив природу,
Старый клен, как старый птицелов,
Отпускает листья на свободу.
«Сожалею об отроках, тихих, святых и убогих…»
Сожалею об отроках, тихих, святых и убогих,
Отношусь с недоверием к тем, кто себя заточал,
Ни любви, ни беседы застольной не знав по ночам,
О спасенье души размышляя всю жизнь и о Боге.
Пел каноны нам в уши арктический птичий базар,
Громыхали о борт океанов свинцовые волны.
Мы попутчицам нашим нахально смотрели в глаза,
Неразбавленным спиртом тяжелые кружки наполнив.
Неспособен покаяться тот, кто не ведал греха.
Неспособный покаяться вряд ли заслужит спасенье.
Мы сплавлялись по рекам, медвежьи доев потроха,
Уходили к любимым, бросая постылые семьи.
Напрягающий парус, не прячь перед ветром лица,
И не слушай святош, что грозят чернотой преисподней,
Лишь для блудного сына закалывают тельца,
Лишь грешивший при жизни к ноге припадает Господней.
Гаданье
Пахнул уксусом мангала
Городок Джалалабад,
Где цыганка мне гадала
Сорок лет тому назад.
Нагадала мне цыганка
Певчих птиц держать в руке.
Нагадала мне цыганка
Жить от дома вдалеке.
На базаре, у вокзала,
Где кирпичная стена,
Мне вдобавок предсказала
Смерть недобрую она.
Мне казалась та цыганка,
Обратившаяся в пыль,
Чернокрылою, как галка,
И седой, как Изергиль.
То гаданье слово в слово
Я запомнил наизусть,
Но его сегодня снова
Пересказывать боюсь.
Чтобы бледным звездным светом
Обозначивший финал,
Вездесущий Бог об этом
Лишний раз не вспоминал.
Мир плывет-кружится мимо,
Колыхаясь на волне.
Как замедленная мина,
Слово тикает во мне.
Но покуда день мой длится,
В небе теплится огонь,
И доверчивая птица
Греет правую ладонь.
Смутное время
Ничего не надо кроме
Развеселого питья.
Помнишь, друже, город Кромы,
Полный девок и шмотья?
От рождения до плахи
Нет покоя голове.
Говорят, сегодня ляхи
Разгулялись по Москве.
Учиним мы им побудку,
Встретим с кольями зарю,
Плясовую всунем дудку
В руку мертвому царю.
Мы его ударом в спину
Повалили на крыльцо
И напялили личину
На разбитое лицо.
Пусть над собственной кончиной
Посмеется государь.
Мы его разоблачили:
Он расстрига, как и встарь.
Голытьба и оборванцы,
Наш заветный пробил час, —
Все мы нынче самозванцы,
Разодетые в атлас.
Все цари мы ненадолго,
Свой ограбившие дом.
А потом бежать на Волгу,
За Урал или на Дон.
Затеряться в сизой дали,
Не оставивши концов,
Чтобы ноздри не спознали
Бело-розовых щипцов.
Не гляди, приятель, косо, —
Хочешь – пей, а хочешь – плачь.
Будет снова царь Московский
Скоморох или палач.
Будет вновь он, зубы скаля,
Выдавать за правду ложь.
Мы б другого отыскали,
Только где его возьмешь?
Кремлевская стена
В этих смертью пахнущих аллеях
Не дожить до ста.
Караул ушел от Мавзолея, —
Караул устал.
Лишь дождя натянутые лески
Ходят над стеной, —
То ли бунт кончается стрелецкий,
То ли соляной.
Там, где кленов сумрачное пламя
Тлеет над землей,
Дышит ночь заплечными делами,
Дыбой и петлей.
Дышит ночь предсмертным криком Стеньки.
Кто теперь в цене? —
Те ли, кто поставлен был у стенки,
Те ли, кто в стене?
Здесь знамена двигались, алея,
Громыхала сталь.
Караул ушел от Мавзолея, —
Караул устал.
Но кружит, готовый к обороне,
Застя горизонт,
Черных стай монашеских вороньих
Шумный гарнизон.
Сложенная дьяволу в угоду,
Красная стена,
Здесь всегда безрадостна погода,
Смутны времена.
Где река блестит с зубцами вровень
Синью ножевой,
Вечен цвет кирпичной этой крови,
Темной, неживой.
«То вождь на бронзовом коне…»
То вождь на бронзовом коне,
То старец в кресле золоченом.
Как много в маленькой стране
И полководцев, и ученых.
Любой вам лекцию прочтет
О них, и кажется порою, —
Чем малочисленней народ,
Тем многочисленней герои.
Припомню вновь, когда взгляну
На этот город, мне не близкий,
Свою бескрайнюю страну,
Где безымянны обелиски,
Где, монументы не щадя,
Под негодующие крики
Бурлит толпа на площадях,
Стирая память, как улики.
Беломорские церкви
Нелегко представить нам,
Над крыльцом увидев дату,
Что сосновый этот храм
Белоснежным был когда-то.
Свежеструганой доской
Меж лесов, не знавших ночи,
Он светился день-деньской,
Словно дева, непорочен.
Свежеструганой доской,
Бересты молочной пеной.
Ежедневною тоской
Наполнялись эти стены.
Сладким ладаном дыша,
Забывали здесь невзгоды, —
Чем светлей уйдет душа,
Тем темнее станут своды.
И стоят среди полей,
Исцелив людские раны,
Срубы черные церквей, —
Негативы белых храмов.
«Почему так агрессивны горцы…»
Почему так агрессивны горцы,
И спокойны жители равнин?
Все держа в своей огромной горсти,
Это Бог лишь ведает один.
Непокорны горские народы,
Крепкие нужны им удила.
Местная коварная природа
Им жестокий нрав передала.
На границе зноя и мороза,
Где ландшафт безрадостен и дик,
Полон неожиданной угрозы
Их гортанный яростный язык.
Между круч, беременных лавиной,