Ее, как день безоблачный, светло.
Года прошли… Погибли все давно
Под легкою секирою Сатурна.
Всем поровну забвение дано,
Но не у всех промчалася жизнь бурно,
Не каждым все земное свершено,
Не каждого оплакивалась урна,
И люди вновь родились, чтоб опять
Злословить, петь, влюбляться и страдать.
Да, жизнь — вечна, хоть бродит смерть кругом!
Не знает мир, состарившись, утраты…
На рубище природы роковом
Мы — новые, непрочные заплаты.
В нас даже пятница, старые притом:
Из лоскутков отброшенных мы взяты.
Ах, экономна мудрость бытия:
Всё новое в ней шьется из старья!
И снится сон другой душе моей:
Mнe чудится — во мгле аллей старинных,
На радостном рассвете юных дней
Один, весной, при кликах лебединых,
Мечтатель бродит… Блеск его очей
Из-под бровей, густых и соболиных,
Загар лица, курчавый пух ланит…
Всё в нем луше так много говорит!
Рассеянно к скамье подходит он,
С улыбкою он книгу раскрывает,
Задумчивостью краткой омрачен,
Недолго он внимательно читает…
Из рук упал раскрытый Цицерон…
Поэт поник, и что-то напевает.
И вот, смеясь, набросил на листе
Послушный станс невинной красоте.
Святая тень великого певца!
Простишь ли мне обманчивые грезы?
Уж ты погиб, до горького конца
Сокрыв в груди отчаянье и слезы.
Но — вечен луч нетленного венца
Во тьме глухой житейских дум и прозы,
И славные могилы на земле,
Как звезды в небе, светят нам во мгле.
Счастливые! Их сон невозмутим!
Они ушли от суетного мира,
И слава их, как мимолетный дым,
Еще пьянит гостей земного пира.
И зависть зло вослед смеемся им,
И льстивый гимн бренчит небрежно лира.
Но клевета и лесть, как жизнь сама,
Не тронут им ни сердца, ни ума!
А сколько лиц без славы в глубь могил
Ушло с тех пор, как этот парк унылый
Гостеприимно сень свою раскрыл!
Здесь мальчиком когда-то брат мой милый
Гулял со мной… Расцвел — и опочил!
Он, нежный друг, согретый юной силой,
Желавший жить для дружбы и добра,
Он смертью взят от кисти и пера…
Прости, прощай, товарищ детских лет!
Под бурями мучительного рока
Слабею я, в глазах темнеет свет:
Я чувствую, что срок мой недалеко!
Когда в душе предсмертный вспыхнет бред,
Увидит ли тебя больное око?
Придешь ли ты, чтоб в мир теней вести
Усталого на жизненном пути?!
1889
Царское Село
РЕВНИВЫЙ МУЖ
Не заря с зарей сходилася,
Синим морем заглядясь;
На красавице боярышнике
Молодой женился князь.
Да недолго с нею нажился,
В очи ясные глядел;
Променял он ложе брачное
На колчаны вражьих стрел.
Подступила к стогнам киевским
Печенежская орда,
И поехал князь на ворога
Тратить силы и года.
Бьется долго ли, коротко ли,
Возвращается домой.
Растерял дружину верную,
В мыле конь его лихой.
Повстречалися две странницы,
Молвят: "Здравствуй, славный князь!
Ты к княгине-бесприданнице
Поезжай не торопясь.
Там не много встретишь радости,
Мы из терема сейчас.
В честь твоей ли, княже, младости
Меды пили там не раз?
Ты оставил много золота,
Mного всякого добра…
Да в недобрый час случилося
Ехать князю со двора!
Из подвалов клады ценные,
Из конюшен кони все
Утекли куда — неведомо,
Словно грезы по росе.
Свет-княгиня платья красные
Износила без тебя,
Жарче солнца разгоралася,
Друга нового любя!”
Князь нахмурил брови черные,
Шлем надвинул на глаза.
То не волны расшумелися —
В сердце вспыхнула гроза.
Он быстрее ветра буйного
В терем княжеский идет
И затворы самодельные
Размыкает у ворот.
Спят покои сном таинственным,
Только грустная луна
Смотрит в окна, как преступница
Уличенная, бледна.
Входит князь во дверь дубовую,
По царьградскому ковру —
В спальню, к пологу желанному,
К заповедному одру.
Крепко спит княгиня юная,
В грезах дышит горячо.
Точно змеи, косы черные
Упадают на плечо.
Славный князь глядит, нахмурился,
В сердце холод и тоска,
И взялась за меч воинственный
Задрожавшая рука.
Он глядит и думу думает,
Злобу темную тая:
"Ты ждала ль меня, изменница,
Подколодная змея?
Наложу печать я мертвую
На горячие уста,
Побледнеешь ты, румяная,
Как венчальная фата”.
И на шею лебединую
Тяжко рухнул княжий меч.
И, не белая жемчужина —
Голова упала с плеч!
А красавица княгинюшка
Честь, как схимница, блюла,
Всё ждала супруга милого,
Всё до нитки сберегла.
В кладовых лежит нетронутым
Все хозяйское добро:
В бочках пиво, меды крепкие,
Жемчуга и серебро.
Красны платья не изношены,
Утварь звонкая цела,
И шелками скатерть вышита
Для дубового стола.
Спят покои сном таинственным,
Только тихая луна
Светит в окна, как покойница
Неподвижная, бледна.
Грустно князю одинокому,
Ретивое жжет укор.
Он коня седлает быстрого,
Выезжает на простор.
Выезжает в поле чистое,
Пышет жизнью вольный конь.
А у князя взор туманится,
Душу высушил огонь.
То не призраки холодные,
Не туманы от земли —
Две наветчицы, две странницы
Показалися вдали.
"Стойте, лютые разлучницы!
Здесь устанете вы навек!” —
Молвил князь и вещим странницам
Гневно головы отсек!
Март 1892
ВЕСЕННЯЯ ПОЭМА
1
Когда они сошлись, ей было двадцать три.
Ему — семнадцать лет… Расшпилив темный локон
И тканями гардин завесив стекла окон,
Она делила с ним восторги до зари.
Ей нравилося в нем неловкое смущенье,
Невинность важная, и первые томленья,
И слезы ревности в потупленных очах,
Когда она друзей, смеясь, именовала
И медленной рукой альбом перебирала,
Где лица строгие во фраках, в орденах
Таились: все дельцы, артисты и вельможи,
Иные лысые, в задумчивых очках,
Непогрешимостью на схимников похожи.
А он в ней все любил, все нравилось в ней, нежной,
Порой мечтательной, капризной иль небрежной:
Ее язвительный и скромный разговор,
Душистый будуар, ковры и занавески,
И ваз затейливых расписанный фарфор
Восточной прихотью в цветные арабески.
И нравилось ему, что, скрытая от всех,
Их страсть была полней в таинственном романе,
Что негою звучал ее картавый смех,
Что имя у нее ласкательное — Фанни.
Как часто проводил, бывало, с ней вдвоем
Он, юный, влюбчивый, зимою вечер длинный.
И было все полно в мерцающей гостиной
Ее присутствием, как тихим божеством.
Порой ее черты мгновенная тоска
Темнила: прошлое ль вставало из тумана?
Она, смотря в камин, молчала и слегка,
Как спугнутым крылом, смущенная рука
Играла веером с решеткою экрана.
И вдруг, согнав с чела, как облако, печаль,
Садилась весело за томную рояль.
Он подымал пюпитр, спешил раскрыть ей ноты,
Накинуть на плечи оброненную шаль.
И вот мелодия, исполнена дремоты,
Сперва едва слышна, как тайная печаль.
Потом она журчит, рыдает и трепещет,
Как в наслаждении изнывшая любовь,
И снова чуть звенит и, разгораясь, плещет
И тихой жалобой вдали смолкает вновь.
2
А утром снова был он в корпусе, счастливый,
С улыбкой тихою на розовых устах,
С горячей бледностью в взволнованных щеках,
В движеньях медленный, как лень — неторопливый;
И как он был хорош, влюбленное дитя,
Когда, склонив чело, угрюмо сдвинув брови,
Забывши свой урок, смолкал на полуслове,
Ресницы темные, как дева, опустя.
Наставник хохотал, тряслися аксельбанты:
"Должно быть, с барышней вчера играли
в фанты”, —
Он говорил, смеясь, и, потрепав шутя
За робкое плечо, он прибавлял: "Довольно!”
Но, добродушием смущенный старика,
Виновный юноша краснел до слез невольно,
И горечь слез глотал, стыдясь духов платка.
3
Расцвел зеленый май. Он ехал вместе с ней