В плетеном тильбюри. Душистый сумрак парка
Пронизан был вокруг, томительно и ярко,
Прозрачным золотом полуденных лучей.
Впервые жизнь весны ему казалась полной.
Любовью светлою, надеждами богат,
Он мир благословлял, и зелени был рад.
Но ей в лицо глядел, счастливый и безмолвный;
Как удочка, поник склоненный хлыст
В ее руке, обтянутой перчаткой, —
Порой с ветвей, как бы склонясь украдкой,
Ее щеки касался свежий лист.
Вдруг на одном из поворотов сада
Раздался топот, мчалась кавалькада,
Вздымая пыль, и стройный бег коней
Перебивал звучащий говор звонко
И резвый смех: то мчались в глубь аллей
Три всадника, и с ними амазонка.
Один из них, учтиво приподняв
Лоснящийся цилиндр, смеялся Фанни взглядом
И, удержав коня, поехал с нею рядом.
"Ах, боже мой, вы здесь, опять в России,
граф”, —
Смущенно просияв, она ему сказала.
А граф на юношу прищурился сначала,
Потом, в своей руке держа ее ладонь,
Он медленно прижег на ней два поцелуя.
Меж тем, под седоком волнуясь и танцуя,
Расчесанным хвостом махал горячий конь.
"Я здесь всего три дня, и вновь уеду скоро”.
И полился родник живого разговора,
Парижского "козри” изысканный язык.
И Фанни, оживясь, как птица щебетала,
Ее влюбленный паж алел, как мак, сначала,
Потом он побледнел, нахмурился, поник,
И трепет и борьба в душе его тревожной, —
Сменилася любовь тоской ревнивых дум,
Какой он стал смешной, какой он стал ничтожный!
Уж он не друг ее, он только жалкий грум.
Граф обещал бывать у Фанни на обедах
И вечер проводить по-прежнему в беседах,
Припомнить старину, забытую в пять лет.
А юный паж ее молчал, чело нахмуря.
От ревности бледней, чем лилий внешний цвет,
Темнее, чем волна, когда кипит в ней буря,
Он молча хоронил в душе своей упрек,
Он ревности своей робел, как первой ласки,
А Фанни делала приветливые глазки
И юношу влекла в свой летний уголок,
Где за плетнем живым подстриженных акаций
Палаццо высится, сверкает чистый пруд,
Где розы ранние пестреют и цветут
Перед подножием окаменелых граций.
4
И вот они втроем. Весенний мрак — прозрачен.
В румяных небесах сошлась заря с зарей.
Граф ласков и шутлив, но паж влюбленный
мрачен,
А Фанни — весела… Небрежною рукой
Ей граф открыл рояль. Склоняясь к Фанни нежно,
Ой просит, чтоб она сыграла что-нибудь
Из прежнего, когда так дружно, безмятежно
Они вступали в жизнь, как на победный путь.
И Фанни, бледная, очей не поднимая,
Садится за рояль в прозрачном блеске мая.
В окне открытом упоенный сад
Задумчиво дремал в ночном покое;
К ним в комнату струили аромат
Росистые сирени и левкои.
И вот, из мрака выпорхнув стремглав,
Покинув ложе благовонных трав,
В окно влетел веселый мотылек,
И биться стал о белый потолок,
И, очертив волнообразный круг,
На пламень свечки налетел он вдруг.
Он налетел, — раздался звук глухой —
Так чикают ружейные осечки, —
И мертвым пал, обманутый мечтой,
На стеарин обтаявшейся свечки.
А музыки торжественный прилив
Всё выше рос… кипел и волновался…
Над смертью звук ликующий смеялся
И жизнь будил, надежды схоронив.
В своем углу, угрюм и одинок,
Как бурею расшатанный челнок,
Весь ревностью мучительной окован,
Весь звукам, и разбит и очарован,
Влюбленный паж томился и молчал.
И блеск свечей, все дальше уплывая,
Его очам денницу зажигал
Прекрасного, но гибельного рая…
И вот аккорд… Еще один аккорд,
И смолкло все! Как изваянье бледный,
Он все молчал, угрюм мечтой победной
И ревностью мучительною горд…
Все кончено! Яснеет небосклон.
Шатаяся, от Фанни вышел он, —
И ночь не спал: всё плакал, всё томился,
И утром, на заре, он с жизнию простился,
И с громом выстрела исчезла жизнь, как сон.
Рассеялся дымок, и вместе с синим дымом
Исчезла страсть пажа в дыму неуловимом,
Как греза бледная, как звук из-под курка, —
Развеялась любовь, развеялась тоска!
Он умер! Почему? У всех один ответ,
Мучительный, как ложь: причина — неизвестна!
Ужели юности в просторном мире тесно?
Ужели тесным дням простора в жизни нет?
5
И вот пришла весна… За той весной сияет
Весна, еще весна. Промчалося пять лет.
Надгробный крест подгнил, и насыпь оползает,
Где юноша зарыт, едва увидев свет.
О нем забыли все; любовь родитель нежный,
Вздыхая, перенес на младших сыновей.
Товарищ молодой кончиною мятежной
Недолго волновал изменчивых друзей,
Как утренний туман он в памяти их таял…
Косясь на ветхий крест, могильщик говорил
Другому: "Мне отец Порфирий ноне баял —
Могилку эфту срыть, вишь дождик всю размыл!”
Весна живила все чарующим приходом,
Но каждая весна, под ясным небосводом
Даря свои мечты, даря свою любовь,
С уходом все брала, все скупо уносила.
И каждая весна, как новая могила,
Надежды хороня, цветы рождала вновь…
Апрель 1892
ОЧАРОВАННЫЙ ПРИНЦ
Жил маленький принц в позлащенном чертоге,
Его осеняла с младенческих дней
Счастливая доля; не знал он тревоги,
Ни строгих упреков, ни робких детей.
Без сверстников рос он, не видел он сверстниц,
Его замыкал очарованный круг;
Он видел лишь стражу на мраморе лестниц
И видел поклоны блистающих слуг.
Прелестные рощи дворец окружали.
В душистой прохладе тенистых аллей
Из каменных гротов каскады журчали,
И шум их падучий был вихря звучней.
Над зеркалом вод, окаймленных цветами,
Мосты выгибали узоры перил.
Из вазы бассейна, сребрясь под лучами,
Фонтан поднимался и брызги дробил.
Все было забавой для юного принца:
Лужайки, и гладь серебристых озер,
И кроткие звери, под сенью зверинца,
Ему услаждали и тешили взор.
Где высились пихты на мягких пригорках,
Бродила кудрявых барашков семья,
Ручные лисицы в искусственных норках
Пугливо дремали, лукавство тая.
Под алой, попоной ушатый осленок
С веселой газелью неловко играл.
Задумчивый аист, и важен и тонок,
У плетня резного как сторож дремал.
Отбившись от рук замечтавшейся няни,
Царевич бежал к бессловесным друзьям.
К нему подбегали покорные лани,
И корм подносил он к их влажным губам.
Бежал он к озерам, где стройно темнели
Кусты молодые, теснясь в полукруг,
Где, быстры, как змейки, стекались форели
И крошки ловили из царственных рук.
Как весело было малютке теребить
Росою обрызганный куст у пруда,
Где вдруг был разбужен испуганный лебедь,
И шумно от крыльев вскипала вода.
Но только все чаще, асе больше с годами
Счастливого принца темнили мечты.
Он думал: зачем за моими садами
Возвысились стены, как вражьи щиты?
Те стены его ограждали от мира,
От гневной борьбы, от несчастных людей,
А принц жил для счастья: венец и порфира
Должны быть невинней небесных лучей.
Со взором ребенка, с душою поэта,
Смиренный наставник ему говорил,
Что там, за стеною, сокрыта от света
Толпа светозарных, таинственных сил.
Они ему ткут кружева на подушки,
И шелк для одежды, и ткань на ковры.
И феи оттуда приносят игрушки
Ему с недоступной, высокой горы.
"А можно их видеть?” — принц спрашивал робко.
"Нельзя, недоступно!” — он слышал в ответ.
И детским разбегом пробитая тропка
Все шире к стене пролагала свой след.
Чуть ветер вершины дерев зарумянит,
Ребенок бежит к неприступной стене,
На цоколь статуи задумчиво встанет
И долго мечтает в немой тишине.
Какие счастливцы живут за стеною?
О, если хоть раз заглянуть бы туда!
И много видений лучистой толпою
В уме проплывают, бегут без следа.
И долго сидит у стены он, вздыхая.
Он мнит, что под вечер взойдет за стеной
Луна в небесах, но луна не такая,
Какую он видит всегда над собой.
А там, за стеной, суетою и торгом
Жизнь дико шумела, как в море гроза.
Он ждал, он кипел непонятным восторгом,
Уста улыбались, пылали глаза.
На пряжках чулок развязалися банты.
Темнело. Туман поднимался с земли.
Вечернюю зорю играли куранты;
И звуки, как слезы, в затишье текли.
День снова ушел. Он, как прежде, не знает,
Что скрыл так ревниво стеною чертог?
Когда ж он загадку свою разгадает,
Когда же отпустят за темный порог?
И слышит в ответ он: увидит, поспеет!
Увидит, что скрыто за крепкой стеной
Тогда лишь, как пух над губой зачернеет
И ростом он будет с дубок молодой.
И вот над губою усы затемнели,