ИГОРЬ Моисеевич ИРТЕНЬЕВ
Стихи и проза
Стихи
1964
Элегия
Он тихо умер на рассвете
Вдали от бога и людей.
Светило солнце,
Пели дети,
Омыта струями дождей,
Планета мерно совершала
Свой долгий повседневный путь.
Ничто страдальцу не мешало
Спокойно ноги протянуть.
1978
Хозяйке на заметку
Нас ебут, а мы крепчаем
И того не замечаем,
Что, покуда нас ебут,
Годы лучшие идут.
1979
Вертикальный срез
Посвящается А. С.
Я лежу на животе
С папиросою во рте,
Подо мной стоит кровать,
Чтоб я мог на ней лежать.
Под кроватию паркет,
В нем одной дощечки нет,
И я вижу сквозь паркет,
Как внизу лежит сосед.
Он лежит на животе
С папиросою во рте,
И под ним стоит кровать,
Чтоб он мог на ней лежать.
Под кроватию паркет,
В нем другой дощечки нет,
И он видит сквозь паркет,
Как внизу другой сосед
На своем лежит боке
С телевизором в руке.
По нему идет футбол,
И сосед не смотрит в пол.
Но футбол не бесконечен -
Девяносто в нем минут,
Не считая перерыва
На пятнадцать на минут.
Вот уж больше не летает
Взад-вперед кудрявый мяч,
И служитель запирает
Расписныя ворота.
И сосед, разжавши пальцы,
Уроняет на паркет
Совершенное изделье
Из фанеры и стекла.
И, следя усталым взглядом
Телевизора полет,
Он фиксирует вниманье
На отверстии в полу.
Но напрасно устремляет
Он в него пытливый взор,
Потому что в нашем доме
Этажей всего лишь три.
Похвала движению
О. Чугай
По небу летят дирижабли,
По рельсам бегут поезда,
По синему морю корабли
Плывут неизвестно куда.
Движенье в природе играет
Большое значенье, друзья,
Поскольку оно составляет
Основу всего бытия.
А если в процессе движенья
Пройдешь ты, товарищ, по мне,
То это свое положенье
Приму я достойно вполне.
И, чувствуя вдавленной грудью
Тепло твоего каблука,
Я крикну: „Да здравствуют люди,
Да будет их поступь легка!“
Случай возле бани
Атос, Портос и Арамис
Однажды в баню собрались.
Они туда по вторникам ходили.
Атос принес с собой насос,
Портос – шампуня для волос,
А Арамис – мочалку (де Тревиля).
Стоял погожий банный день.
У Нотр-Дам цвела сирень,
А в Лувре тихо музыка играла.
И надо ж было в этот час
Случиться вдруг у банных касс
Гвардейцам господина кардинала.
Отвесив вежливый поклон,
Сказал гвардейцам дю Валлон,
Известный всем под именем Портоса:
– Я рад приветствовать вас здесь,
Но нам в парилку всем не влезть,
Там, господа, не хватит места просто.
Я предлагаю вам пока
Махнуть по кружечке пивка
Или по парку погулять немного,
А часиков примерно в пять
Вернетесь вы сюда опять
И парьтесь на здоровье, ради бога.
На что гвардеец де Жюссак,
Красавец в завитых усах,
Всегда подтянут, выбрит и надушен,
Ответил, взявшись за эфес:
– Раз в бане не хватает мест,
Придется, господа, вам мыться в душе.
В ответ на эту речь Атос
Мгновенно выхватил насос,
Портос – шампунь, а Арамис – мочало,
Встав в порядок боевой,
Атаковали вражий строй -
Решительность всегда их отличала!
Но в схватке ни один не пал -
По счастью, кто-то прочитал
Висевшее над входом объявленье:
„Сегодня в бане пару нет -
У нас котел не разогрет.
Месье, примите наши извиненья“.
Про это дело кардинал
Через миледи разузнал
И принял кардинальное решенье:
Чтоб понапрасну кровь не лить,
Он бани приказал закрыть,
А банщиков казнить для устрашенья.
Странный гость
А. Кучаеву
Как-то утром за обедом
засиделся я с соседом,
Что живет со мною рядом
на другом конце страны,
Был сырой осенний вечер
зимней скукою отмечен,
Но вплетались краски лета
в синь зеленой белизны.
Не в преддверье ли весны?
Помню, темой разговора
были тезы Кьеркегора
И влияние кагора
на движение светил.
Нить беседы прихотливо
извивалась и на диво
Обстановка климатила
и сосед был очень мил -
Он практически не пил.
Словом, было все прекрасно,
но, однако, не напрасно
Я от тяжести неясной
все отделаться не мог.
Тишину моей гостиной
вдруг нарушил очень длинный
И достаточно противный
электрический звонок.
Кто вступил на мой порог?
Кто же этот гость нежданный,
что с настойчивостью странной
В этот вечер столь туманный
нарушает мой покой?
Это кто возник из ночи
и на кнопку давит очень?
Неужели на мерзавца
нет управы никакой?
А милиция на кой?!
Звон меж тем раздался снова.
– Что за наглость, право слово?! -
И нахмурив бровь сурово,
повернул я ключ в замке.
Предо мною на пороге
неулыбчивый и строгий
Вырос странник одинокий
в старомодном сюртуке
С черной птицей на руке.
Позабытые страницы
мне напомнил облик птицы,
Утлой памяти границы
вдруг раздвинулись на миг,
Вспомнил я: все это было -
„…мрак, декабрь, ненастье выло…“
И как будто из могилы
доносился хриплый крик,
Вызывавший нервный тик.
Уловив мое смятенье,
он шагнул вперед из тени:
– Извините, вы Иртеньев?
У меня к вам разговор:
Мой кисет, увы, непрочен,
а табак дождем подмочен,
Что вы курите, короче?
Я ответил: – „Беломор“.
– Боже мой, какой позор, -
Прошептал он с возмущеньем
и, обдав меня презреньем,
Устремился по ступеням
темной лестницы во двор.
Хлопнув дверью что есть мочи,
из подъезда вышел прочь он
И исчез. Но с этой ночи
не курю я „Беломор“.
Никогда. О, nevermore!
1980
Пират дядя Петя
Дядя Петя, мамин брат,
По профессии пират,
Из-за слабого здоровья
Падал в обморок от крови,
А от качки килевой
Целый день ходил не свой.
Если дружный экипаж
Судно брал на абордаж,
Где был храбрый дядя Петя?
Ну конечно, в лазарете.
И пока свистели пули,
Потихоньку ел пилюли.
И, заслышав пушек гром,
Пил не ром, как все, а бром.
Но когда он в отпуск свой
Приезжал к себе домой,
То, едва надев камзол,
Становился дик и зол.
Он по городу гулял
И по вывескам стрелял,
На высоких каблуках
С острой саблею в руках.
Сияло солнце над Москвою
Сияло солнце над Москвою,
Была погода хороша,
И наслаждалася покоем
Моя уставшая душа.
Внезапно сделалось темно,
Затрепетали занавески,
В полуоткрытое окно
Ворвался ветра выдох резкий,
На небе молния зажглась
И долго там себе горела…
В вечернем воздухе, кружась,
По небу кошка пролетела.
Она летела, словно птица,
В сиянье грозовых огней
Над изумленною столицей
Великой Родины моей.
По ней стреляли из зениток
Подразделенья ПВО,
Но на лице ея угрюмом
Не отразилось ничего.
И, пролетая над Арбатом,
К себе вниманием горда,
Она их обложила матом
И растворилась без следа.
Страшная картина
Какая страшная картина,
Какой порыв, какой накал!
По улице бежит мужчина,
В груди его торчит кинжал.
– Постой, постой, мужчина резвый,
Умерь стремительный свой бег! -
Вослед ему кричит нетрезвый
В измятой шляпе человек.
– Не для того тебя рожала
На божий свет родная мать,
Чтоб бегать по Москве с кинжалом
И людям отдых отравлять!
Съедобное
Маша ела кашу,
Мама ела Машу,
Папа маму ел.
Ела бабка репку,
Лопал бабку дедка,
Аж живот болел.
Славно жить на свете.
Громче песню, дети!
Шире, дети, круг!
Ни к чему нам каша
На планете нашей,
Если рядом – друг.
1981
Блестят штыки, снаряды рвутся
Блестят штыки, снаряды рвутся,
Аэропланов слышен гуд,
Куда-то белые несутся,
За ними красные бегут.
Повсюду реки крови льются,
Сверкают сабли там и тут,
Куда-то красные несутся,
За ними белые бегут.
А в небе жаворонок вьется,
В реке играет тучный язь,
И пьяный в луже у колодца
Лежит, уткнувшись мордой в грязь.
Вожатый и трамвай
Что за ужас, ай-ай-ай!
Мчится под гору трамвай.
А за ним бежит вожатый
С головой в дверях зажатой.
Вышел он на остановке,
Чтобы выпить газировки,
Очень жажду иногда
Утоляет нам вода.
В это время тормоза ли
У трамвая отказали,
Или кто-то шутки ради
Подтолкнул беднягу сзади,
Только, с ходу взяв разгон,
Сам поехал вдруг вагон.
И за ним со страшным топом,
Не допив стакан с сиропом,
Но в руке его держа,
Наш вожатый побежал.
Вот бежит он за трамваем,
Вешним ветром овеваем,
И у самого кольца
Настигает беглеца,
Головой бодает дверь
И ревет, как дикий зверь:
– Граждане пассажиры,
Своевременно и правильно
Оплачивайте свой проезд.
Не имеющие разменной монеты,
Покупайте абонементные книжечки.
Удивились пассажиры:
– Ты чего кричишь, служивый?
Опустили мы монеты,
Оторвали мы билеты,
Едем тихо, честь по чести,
На своем законном месте.
И вообще, ты кто такой,
Чтоб тревожить наш покой?!
Мы тебя не знаем даже,
Мы вожатому все скажем.
Тут вожатый входит в раж.
– Я, – кричит, – вожатый ваш.
Вышел я на остановке,
Чтобы выпить газировки,
Но пока я сдачу брал,
От меня трамвай удрал,
И от Яузских ворот
Я бежал, смеша народ.
Я догнал вас еле-еле,
Рад, что все вы уцелели,
Все прекрасно, но теперь
Я прошу открыть мне дверь.
У вожатых, как известно,
Есть положенное место,
И, прошу меня понять,
Я спешу его занять.
Обещаю, что кабину
Я отныне не покину,
Газированную воду
Позабуду на три года
И даю себе зарок -
Пить один морковный сок.
Тут старушка рядом с кассой
Говорит приятным басом:
– Мы тебе, вожатый, верим,
Мы тебе откроем двери.
Ты внутри трамвая нужен
Даже больше, чем снаружи.
Раз уж ты частично здесь,
Так и быть, присутствуй весь.
И когда ведешь трамвай
Больше рот не разевай.
Конечно, это горько, но…
Конечно, это горько, но
Бессмертье мне не суждено -
Оно великим лишь награда.
Нет, не воздвигнут мавзолей
Во славу памяти моей,
Да мне, признаться, и не надо.
И двое строгих часовых,
От холода едва живых,
Но неподвижных, словно камень,
Не будут около меня,
Судьбу курсантскую кляня,
Стоять с примкнутыми штыками.
Мне предстоит иной покой,
Я знаю, кажется, какой -
Простая гипсовая урна
Да ниша в каменной стене,
Пусть не престижно будет мне,
Но в остальном вполне недурно.
Портрет
На стене висит картина,
Холст, обрамленный в багет,
Нарисован там мужчина
Тридцати примерно лет.
У него густые брови
И холеные усы,
Он отменного здоровья
И невиданной красы.
На груди его медали
В честь немыслимых побед.
Да, друзья,
Вы угадали,
Это мой висит портрет.