П. Я. Корнилов вписал свое имя в летописи славы русского оружия. Его портрет находится в военной галерее Зимнего дворца, в числе сподвижников императора Александра I, победоносно пронесших русские знамена через всю Европу, а его имя было увековечено на мраморных стенах храма Христа Спасителя в Москве. Как писали его сыновья Федор и Иван, «П. Я. Корнилов был вполне русский человек, …цельная, верующая и любящая русская натура, до мозга костей преданный государю и родине; как большинство русских дворян того времени… рано посвятил себя военной службе, военное образование получил в боевой школе Суворова, Кутузова, графа Николая Каменского и Барклая-де-Толли; отличался безупречной храбростью и невозмутимым хладнокровием; был любим подчинёнными; умел возбуждать и одушевлять русского солдата в минуты опасности и, многократно в течение своей долговременной службы, жертвовал собою долгу чести и присяги»[17].
Печальную весть о смерти отца привез в Кострому старший сын покойного, гвардейский офицер Павел Петрович Корнилов. Двадцатипятилетний молодой человек, сам раненный, овеянный военной романтикой, разумеется, привлек к себе всеобщее внимание. Местные барышни «сходили по нему с ума», но ни одна из них не могла соперничать с умной, красивой и талантливой Анной Готовцевой. Завязавшийся вскоре роман Павла и Анны, счастливо разрешился браком. Ни отца, ни матери Павла Петровича Корнилова к моменту его женитьбы уже не было в живых, и многочисленные братья и сестры Корниловы полюбовно разделили наследство, оставшееся им от родителей. Родовое село Зиновьево отошло ко второму брату – Петру Петровичу.
Павлу Петровичу, как старшему, достался каменный двухэтажный родительский дом в Костроме на улице Ильинской (сейчас ул. Чайковского, д. 11). Дом пришел в род Корниловых от деда Павла Петровича по материнской линии – Федора Аристова, и был его подарком дочери Марии Федоровне Аристовой и ее мужу Петру Яковлевичу Корнилову в день их свадьбы. Он был уникален. Еще весной 1821 года, будучи в отпуске в Костроме, Петр Яковлевич надумал перестроить жилище на новый лад, тем более что к тому времени число его детей достигло восьми человек. План и фасад нового дома разработал архитектор Попов. На старой, но прочной основе возвели новый фронтон с колоннами и два крыльца. Экстерьер и интерьер дома богато декорировали лепными капителями и карнизами по образцам, выбранным хозяином дома. Нанятый у помещика Борщова живописец Поплавский мастерски расписал стены здания. Когда парадной лестницей хозяева и гости поднимались в зал, дух захватывало от красоты расписного плафона.
Двое сыновей семьи Корниловых, Аркадий и Евгений, отдали свои жизни на войне, трое заслужили высокие посты. Пятеро достойных представителей этого рода были Георгиевскими кавалерами. В отличие от братьев Павел Петрович после ранения намеревался делать карьеру по гражданской службе. Он имел не слишком высокий чин надворного советника, соответствующий воинским чинам подполковника в армии, войскового старшины у казаков и капитана 2-го ранга на флоте. Официальное обращение к нему было: «Ваше высокоблагородие».. В Костроме он занял должность управляющего удельной конторой.
Вероятно, здоровье Павла Корнилова было подорвано в военных экспедициях и в результате боевых ранений, и в дальнейшем он часто недомогал. Однако сначала молодые и жизнерадостные супруги устраивали в корниловском особняке поэтические вечера, на которые собиралось все культурное общество Костромы и окрестностей.
На одном из музыкальных вечеров под впечатлением игры на фортепиано сестры ее мужа Софьи Петровны Корниловой (1808–1877) Анна написала экспромт «Соф. Петр. К…вой»: «Отрада, горесть, упованье //Сменяются в душе моей. //Ты льешь в нее очарованье //Волшебною игрой своей».
Столица не забывала прекрасную костромчанку. Косвенно ее личность появилась на страницах «Денницы» М. А. Максимовича: в 1830 году там был помещен отрывок из письма П. А. Вяземского, адресованного А. И. Готовцевой, в котором князь выступал в качестве наставника начинающих поэтов. Он хвалил «педантов в рифмах». «Люблю эту звучную игрушку среднего века», – восклицал он. «Не пренебрегайте верностью рифмы, – советовал он поэтессе. – Уважайте истину поэзии, но соблюдайте свято истину и стихотворства… Чем рифма кажется маловажнее, тем рачительнее должно стараться о ней».
Признанной царицей Анна задавала тон костромского высшего общества. Кроме музыки и поэзии, обитатели были причастны и к любительскому театру. Стихийно возникшая любительская труппа молодежи из местных дворянских фамилий Карцевых, Перфильевых, Колюпановых ставила спектакли по пьесам А. А. Шаховского «Хороша и дурна» и «Своя семья» и др., которые пользовались неизменным успехом в городе. Корнилов, по-видимому, не разделял представлений, что брак кладет конец женскому увлечению музыкой, литературой, поэзией. Анна продолжала писать и своим поэтическим творчеством прочно вошла в круг таких костромских писателей, как А. Потехин, С. Максимов, А. Писемский.
Вяземский в письмах просил Бартенева передавать поклон «поэтической Готовцевой» и сам писал ей: «Жалею, что давно не знаю ничего о ваших стихотворных занятиях. Надеюсь, что вы не изменили им. Смею даже советовать вам упражняться постоянно и прилежно: пишите более и передавайте стихам своим как можно вернее и полнее впечатления, чувства и мысли свои. Пишите о том, что у вас в глазах, на уме и на сердце. Не пишите стихов на общие задачи. Это дело поэтов-ремесленников. Пускай написанное вами будет разрешением собственных, сокровенных задач. Тогда стихи ваши будут иметь жизнь, образ, теплоту, свежесть».
Анна отвечала: «Я робею, не знаю, с чего начать и что сказать вам, все мысли мои начинаются и оканчиваются благодарностью, – но все, что я ни сказала бы, слишком слабо изобразит ее: она равняется чувству удивления моего к вам» (…) «Я не один раз читала sta, viator! оно воскресило в памяти счастливую эпоху моей жизни, немногие часы, проведенные вместе с вами у почтеннейшего Юрия Никитича, который действительно был благодетельным временем, доставившим мне счастие видеть, слышать вас и получить впоследствии столько незабвенных знаков воспоминания вашего: портрет, книги (из числа которых две имею честь препроводить к вам), “Северные цветы”, “Галатея” и наконец стихи мои, удостоенные столь обязательного внимания, – все наполняет меня такою благодарностью, которая превышает выражение.
Я с благоговейным вниманием перечитываю письмо ваше и стараюсь запечатлеть в памяти драгоценные советы, в нем заключающиеся. Снисходительное внимание ваше ободряет меня к возобновлению некоторых занятий моих, которые совершенно прекратила продолжительная болезнь и разные sta, viator! В лучших надеждах моих и желаниях! Пользуясь позволением, столь обязательно вами мне данным, я повергну к стопам знаменитого духовника моего первый поэтический грех мой».
О костромской поэтессе говорили, ее обсуждали, на нее равнялись. Возможно, пример Анны вдохновил еще одну уроженку Костромы и почти ее ровесницу – Александру Осиповну Ишимову (1804/1805—1881) на творческое самовыражение. Впрочем, Ишимова давно уже не жила в Костроме и писательством занялась не от хорошей жизни. Ее способный и одаренный всеми талантами отец резко реагировал на несправедливость, которую постоянно встречал вокруг себя, и по мере сил боролся с нею. За это он прожил почти всю жизнь в ссылках, куда за ним следовала семья. Желая как-нибудь помочь отцу, Александра, владеющая несколькими европейскими языками, перевела для него с французского сочинение Жозефа Дроза «Искусство быть счастливым». Восторг, с которым близкие приняли перевод, подвиг ее на напечатание этого сочинения. Книга вышла в Санкт-Петербурге в 1831 году, довольно успешно продавалась и принесла переводчице некоторую прибыль. Успех вдохновил способную молодую женщину, она стала печатать свои произведения. Приобрели известность ее рассказы для детей, представляющие большей частью переложения исторических сочинений, в т. ч. «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Ишимова активно занималась журналистской деятельностью, потребовавшей от нее энергии и предприимчивости: издавала ежемесячный литературно-художественный журнал «Звездочка» для детей младшего и среднего возраста и «Лучи» (1850–1860), в которых поместила свыше 600 своих оригинальных и переводных произведений, впоследствии собранных в отдельные книги. Особенно популярной была «Звездочка» – первый частный и сумевший обеспечить себе продолжительное существование детский журнал.
В отличие от поэтесс-современниц, «бесстыдно обнажавших душу» перед целым светом, она в своих произведениях ставила задачу религиозно-нравственного воспитания детей, стремилась развить в юных читателях чувство добра и сострадания, которое внушала им языком живых примеров, не лишенных сентиментального обрамления. Взгляды Ишимовой на Русь и православную культуру были близки духовно-нравственным позициям Гоголя, высказанным им в книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Поэтому неудивительно, что ее книги были высоко оценены многими выдающимися деятелями русской культуры – Жуковским, Пушкиным, Гоголем, Тургеневым.
А Анна Корнилова-Готовцева оставалась верна выбранному направлению творчества – писала о том, что ее волновало, составляло смысл существования. Повседневная жизнь нередко преподносила не очень приятные сюрпризы. Оказалось, что здоровье ее супруга подорвано военной службой гораздо основательнее, чем представлялось сначала. Он все чаще недомогал. Анна почти каждый год рожала по ребенку, но дети долго не жили. А что может быть ужаснее для матери, чем смерть сына или дочери? Печалью окрашены ее стихотворения, появившиеся в 30-е годы в журнале «Галатея» и в альбоме «Подарок бедным». Но большинство из ее творений так и остались неопубликованными.
Охлаждению к поэтическому творчеству способствовало и удаление Ю. Н. Бартенева, который в 1833 году подал в отставку, долго путешествовал, а затем и вовсе уехал в столицу служить. Там он близко сошелся со многими писателями своего времени и сам стал автором нескольких историко-литературных работ (например, о М. М. Хераскове, 1850), вел дневник и записки, которые были напечатаны в 1886 и 1898 годах. С Пушкиным Бартенев познакомился, вероятно, вскоре после возвращения поэта из ссылки, во время своих наездов из Костромы в Петербург или Москву, скорее всего, через Вяземского. Говорить о близкой дружбе вряд ли возможно, но выезжая в Нижегородскую губерни