Мицкевич с жаром согласился и на следующий день вместе с другом Киприаном Дашкевичем посетил Карла Ивановича Яниша в квартире на Мясницкой улице, куда семейство перебралось с Сухаревки. Уроки начались.
Теперь уже невозможно установить, явилось ли такое быстрое согласие результатом материальных затруднений Мицкевича или следствием очарования Каролины.
Была ли девушка привлекательна? Наверно, это не имело большого значения – ведь «самой красе осьмнадцать лет замена».
На портрете этого времени художника В. Ф. Бинемана Каролина в красивом чепце на темных кудрях довольно мила и несколько игрива. По-девичьи пухлые щечки, еще не определившийся овал лица, довольно большие глаза – не образ, только заготовка. Но ничего того неприятного, что впоследствии под влиянием жизненных невзгод и трудностей появилось в ее лице, незаметно.
Учитель и ученица с энтузиазмом относились к занятиям. Пожалуй, благодаря этим урокам поэт, поначалу совсем не знавший русского языка, стал говорить по-русски почти без акцента. Каролина оказалась прекрасным педагогом и восприимчивой ученицей.
Она горячо ждала встречи с наставником. Скоро взаимный интерес перешел во влюбленность. Сам учитель при этом не слишком отдавал себе отчет в том, какие, собственно, чувства он питает к ученице. Зато его неразлучный спутник Дашкевич увлекся Каролиной всерьез.
В возрасте Мицкевича полагалось иметь семью, это было признаком респектабельности, положительности. Кроме того, сильно нуждавшийся поэт серьёзно задумывался о браке как о средстве поправить свое материальное положение. Ему весьма пришлась по сердцу Евдокия Бакунина, дочь сенатора, родственница М. И. Кутузова, живой ум которой очаровал поэта. Он рассказывал приятелю, что девушка очень нравится ему «по характеру и уму, ибо она совсем некрасива». Но он здраво полагал, что знатную и богатую невесту ему не отдадут.
Рассматривались и претендентки из польской колонии, которые были предпочтительнее как католички, но ничего особенного на его взгляд не представляли.
Известная пианистка Мария Шимановская (1789–1831), «царица звуков», как он ее называл, принадлежала ему и без венца, к тому же не намеревалась связывать себя узами брака. Кроме того, она была для него старовата. Ее дочь, прелестная Целина, – напротив, слишком юна.
Каролина Яниш в этом аукционе предполагаемых невест, бесспорно, стала фавориткой. Она слыла девицей, «одарённой самыми разнообразными и самыми необыкновенными талантами». Сейчас все ее дарования, вся привлекательность были брошены на покорение желанного мужчины. Она использовала не только милое кокетство и прелестные девичьи уловки. В разговорах с ним темы обсуждались самые разные, причём двадцатилетняя русская барышня выказывала редкий ум и незаурядную эрудицию. Она советовалась с Адамом по поводу стихотворных переводов, демонстрировала свою музыкальность, почти виртуозную игру на фортепьяно, показывала свои недурные акварели. Сохранился написанный ею портрет поэта (вообще-то из-под её кисти их вышло два, но один бесследно исчез); на нём молодой, остролицый, ещё не обзаведшийся знаменитой впоследствии гривой волос Адам Мицкевич сидит в романтической позе, вполоборота к зрителю, положив руку на спинку дивана. Небрежно свисает кисть с тонкими пальцами.
Рисунки настолько впечатлили Адама, что в его разговорах и переписке Каролина получила прозвище «Художница».
Принято считать, что Мицкевич сделал Каролине Яниш предложение. Предполагаемая дата этого события – 10 ноября 1840 года. Об этом говорят стихотворения Каролины «10 ноября 1840», «На 10 ноября» – оба 1841; «К тебе теперь я думу обращаю» – 1842. В них она спрашивает любимого, помнит ли он, как «при шуме бала безмолвно я назвалася твоей», не забыл ли он дня, «когда она ему навек без страха обреклась – в тот миг святой пред божьим провиденьем, – когда душа глубоко полюбя, с невольным скажет убежденьем – душе чужой: я верую в тебя?»
Родители, для которых желание дочери было законом, скрепя сердце, смирились. Резкое неприятие в качестве зятя нищего неблагонадежного поляка без определенных занятий выказал богатый дядя Каролины. Он всегда оказывал семье брата материальную поддержку, а свое немалое состояние намеревался завещать любимой племяннице – при условии, что она не совершит опрометчивого поступка и не свяжет свою жизнь с пустым человеком.
В отчаянье Каролина слегла с нервным расстройством.
Пока в семье Янишей кипели такие страсти, Мицкевич для устройства дел отправился в Петербург. Из северной столицы Адам вполне определенно писал другу Киприану Дашкевичу: «Нет сомнения, что Художница мне нравилась, но я не был настолько влюблен, чтобы ревновать или не представлять себе жизни без нее. Ты не прав, если считаешь, что дела между нами зашли слишком далеко. Я пока не признавался ей в любви. Один раз только, когда она начала жаловаться на различные свои неприятности и, с одной стороны, превозносить счастье жизни в родительском доме, а с другой – тревожиться за свое будущее, я спросил невзначай и как бы случайно: могла ли она быть счастлива, разделив судьбу с любимым человеком или что-то в этом роде. Она ответила: это совершенно невозможно, т. е. дала понять, что существуют непреодолимые препятствия, суть которых никогда не объяснила. Я думаю, что она никогда не смогла бы уйти из родительского дома, а я вряд ли мог бы навсегда остаться в Москве. Действительно все это разделяющие преграды. Как-то раз я сказал, что есть такая особа, которая подошла бы мне при счастливых обстоятельствах. Вот и вся история… Если она найдет себе хорошую партию, пусть пригласит меня на свадьбу; я со своей стороны тоже готов это сделать… Никаких взаимных обязательств между нами нет, да они и не нужны». А в одном из последующих писем есть такие слова: «Я ни разу не сказал ей, даже шутя, что люблю ее; никогда не говорил о женитьбе».
С другой стороны, впервые за много лет у него нет романов, чему он даже сам удивлён. Удивлён и встревожен: «Неужто же меня Художница настолько очаровала, что я стал отчаянно холоден к другим женщинам?» Киприана Дашкевича он наставлял: «Еще моя осада не снята, и кто знает, предприму ли я новый штурм… Помни, что ты должен приготовить рапорт и сообщить в своей обычной манере подробно и точно, что происходит на Мясницкой»?
Когда Адам и Каролина увиделись в Москве весной 1829 года, он вписал ей в альбом стихи:
Когда пролётных птиц несутся вереницы
От зимних бурь и вьюг и стонут в вышине,
Не осуждай их, друг! Весной вернутся птицы
Знакомым им путём к желанной стороне.
Но, слыша голос их печальный, вспомни друга!
Едва надежда вновь блеснёт моей судьбе,
На крыльях радости промчусь я быстро с юга
Опять на север, вновь к тебе!
Но ничего определенного он ей не сказал и своего предложения – если оно было сделано раньше – не повторил.
Могли ли присутствовать колебания религиозного характера? Для идеального сармата всегда была очень важна религиозная составляющая, в нее обязательно входил католицизм. Впрочем, вера претендентки смущала не очень: дочь лютеранина и католички, принявших православие, могла вернуться к вере матери. Так что дело было только в деньгах. Наперснику Дашкевичу он объяснял ситуацию: «Состояние вещей таково: если бы она была действительно настолько богата, чтобы сама себя содержать как жена могла (ибо, как знаешь, сам я себя еле могу прокормить), и если бы она со мной отважилась ездить, я женился бы на ней, хотя кое-что в ней мне не по душе… Но это, однако, возмещается её прелестными и добрыми качествами. Доведайся стороной (если возможно), есть ли у неё состояние. Никаких обещаний от моего имени давать не следует, ибо моё положение доныне сомнительное».
Адам Мицкевич. Художник И. Ф. Хруцкий
Дашкевич не долго «подробно сообщал» адресату о происходящем на Мясницкой – страдая от неразделенной любви к Каролине, любящей другого, от безысходности жизни мелкого чиновника и изводившей его чахотки, поздней осенью 1829 года, особенно мрачной и унылой в Москве, он покончил собой. Очень сомнительно, что, как считали некоторые, он делал Яниш предложение – что, кроме себя самого, находившегося при последнем издыхании, он мог предложить девушке с блестящим будущим?
Мицкевич встревоженно писал другому своему конфиденту Юзефу Ежовскому: «Хотел написать Каролине, но не знаю, что произошло после этого ужасного события, что она думает и что с ней творится. Если бываешь у нее, напиши мне откровенно свои мысли и советы. Я ничего ей не обещал, а теперь обстоятельства еще более нас разделили. Но все же я хочу услышать твой голос, напиши откровенно и без обиняков».
Неизвестно, ответил ли другу Ежовский, но позже Адам прислал письмо – не Каролине, а ее отцу. В нём Мицкевич расхваливал профессору его дочь, особенно отмечая её успехи в польском языке, «которые удивляют всех, кроме людей, знающих её необычайные способности ко всем наукам». И добавляет: «Как её бывший учитель польского языка, горжусь, что нашёл такую ученицу».
Каролина, не догадываясь о том, какого рода сомнения одолевают любимого, почти окончательно решила пойти своим путем и соединить жизнь с опальным польским поэтом – пусть даже и ценой отказа от наследства. Не получая от него известий, она написала сама: «Я не могу дальше выносить столь продолжительной неизвестности… Десять месяцев прошло со времени твоего отъезда… Я убедилась, что не могу жить без дум о тебе, убедилась, что моя жизнь всегда будет только цепью воспоминаний о тебе, Мицкевич! Что бы ни случилось, душа моя принадлежит только тебе одному. Если же мне суждено жить не для тебя, то жизнь моя похоронена, но и это я снесу безропотно». «Надобно, чтобы ты так или иначе решил мою судьбу» (19 февраля 1829 г.). Но Мицкевич уже понял, что воображение преувеличило его чувство к девушке. Взамен любви он предложил ей дружбу. Для Каролины это стало жестоким ударом, но она сумела сохранить достоинство: «Что бы ни случилось в будущем, жизнь для меня будет приятной: я часто буду искать в глубине своего сердца драгоценных воспоминаний о тебе, с радостью буду перебирать их, потому что все они для меня – алмаз чистой воды. Прощай, мой друг».