Она не догадывалась, что Мицкевич решил покинуть Россию навсегда. При помощи влиятельных друзей и покровителей ему удалось, хотя не без труда, получить заграничный паспорт, с которым он и отплыл 13 мая 1829 года из Кронштадта. Московские приятели Мицкевича: Сергей Соболевский, Иван и Петр Киреевские, Евгений Баратынский, Степан Шевырев, провожая поэта, поднесли ему на прощанье серебряный кубок с вырезанными на нём стихами И. Киреевского, исполненными духом дружбы и данью его таланту.
Перед ним лежал весь мир. Черноглазая Художница была забыта.
Вместе с другим польским поэтом, Антонием Одынцом, он путешествовал по Германии, по Рейну, спустились в Италию через Шплюген, были в Милане, Флоренции, Венеции, и когда приехали в Рим, то увидели себя в кругу старых знакомых, среди которых им приходилось жить в Литве и в России. Тут были и польские магнаты, и знаменитые европейские художники, и русские аристократы, и учёные… Среди этого в высшей степени приятного общества, жизнь Мицкевича и Одынца потекла очень приятно. Рауты, литературные вечера, прогулки по римским развалинам в обществе археологов и профессиональных знатоков искусства – всё увлекало молодых поэтов и заставляло забывать о действительности.
История, похожая на московскую, произошла с Мицкевичем и в Риме. Дочь графа Анквича-Скорбека, Генриетта Эва, напомнила поэту первую мечту его юности, Марылю, и он влюбился в неё не на шутку. Эва отвечала Адаму полной взаимностью, их роман длился почти два года. Но гордость графа поставила непреодолимую преграду между влюблёнными: о браке с бедным литовским шляхтичем граф не хотел и слышать.
Осенью 1830 года разразилось восстание в Царстве Польском, столь сильно изменившее положение Польши… Отчасти под влиянием грозных исторических событий, происходивших на родине, отчасти из-за страданий от романтического чувства, которое не находило себе исхода, Мицкевич стал вдаваться в религиозный мистицизм, который совершенно изменил его мировоззрение.
А Каролина? Что делает покинутая женщина, если с отчаянья не топится? Она меняет прическу и заполняет образовавшуюся пустоту будней разнообразными занятиями. Для такой образованной и одаренной девушки долго искать приложения талантов не пришлось. У нее была светская жизнь, была литература, были ее переводы. Исключительно верно сказал П. А. Вяземский о таинстве творчества: «Чернила соблазнительны. Они имеют нечто общее с вином, чтобы не сказать с кровью».
Литературное мастерство юной поэтессы крепло, обогащаемое жизненным опытом. Особенного успеха она достигла в переводах русских стихотворений на немецкий язык. Сами переводимые авторы безоговорочно доверяли поэтическому вкусу Каролины. Евгений Баратынский, которого она почитала как своего учителя, писал И. Киреевскому: «Поблагодари за меня милую Каролину за перевод «Переселения душ». Никогда мне не было так досадно, что я не знаю по-немецки. Я уверен, что она перевела меня прекрасно, и мне бы веселее было читать себя в ее переводе, нежели в своем оригинале: так в несколько флатированном портрете охотнее узнаешь себя, нежели в зеркале».
Известный французский писатель А. Ламартин, рассуждая о переводах, как-то сказал, что это самое трудное и почти невозможное искусство человеческого разума. Он говорил о переводах, сделанных знаменитыми поэтами, обладавшими языком, достойным восхищения. «Сколько красот языка, в самом деле, пропадает при переводе с одного языка на другой. Поэзия – это, в некотором роде, летучая эссенция; она содержится в запечатанном флаконе, куда заботливо поместил ее поэт. И если попытаться перелить ее в другой сосуд, то она может и испариться. Подобно душе, меняющей тело, она зачастую теряет нечто неуловимое и божественное, что было ей присуще в ее первозданном состоянии».
Каролине был дан редкий талант сохранять в переводах весь «аромат» авторского стиха, все «неуловимое и божественное».
Проездом в Москве известный немецкий ученый Александр Гумбольдт познакомился с семейством Янишей. Он был поражен общими познаниями, строем и изяществом немецких и французских стихов Каролины и, возможно, увлекся самой девушкой. Он пригласил молодую поэтессу посетить его в Берлине. Посещение это состоялось лишь в 1858 году, за несколько месяцев до смерти ученого. Как принято считать, встретил он Каролину Карловну следующими словами: «Согласитесь, сударыня, что я любезен: я ждал вас тридцать лет; другой, на моем месте, давно бы умер…»
Рукопись ее стихотворений и переводов А. Гумбольдт взял с собой, чтобы показать их Гёте. Главный идеолог течения «Буря и натиск» одобрил их и прислал авторессе лестное письмо. По словам его невестки, «тесть всегда хранил эту тетрадь на своем столе».
В 1833 году в Германии вышел первый сборник Каролины Яниш «Das Nordlicht… Proben der neueren russischen Literatur» («Северное сияние. Образцы новой русской литературы») – переводы из А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, А. А. Дельвига, Баратынского, Н. М. Языкова, Д. В. Веневитинова, русских и малороссийских народных песен, образцы новой русской прозы, а также десять оригинальных стихотворений поэтессы на немецком языке. Ее переводы из Пушкина на немецкий непревзойдены до сих пор – таковы «Пророк», «Я помню чудное мгновенье…».
Это было время ее сближения со славянофилами. Славянофильство представляло собой определенный центр идейного тяготения, и притяжение к нему испытывали люди, отстоящие на разные, порой значительные расстояния от этого центра. Каролина находилась в добрых уважительных отношениях едва ли не со всеми ведущими идеологами славянофильства: братьями Аксаковыми, А. С. Хомяковым, С. П. Шевыревым и другими. Но особенно сблизили Каролину с ведущими идеологами славянофильства те поэтические диалоги, которые она вела с Языковым. Удивительно, что ксенофоб Языков причислял Каролину Яниш, в которой не было ни капли русской крови, к единомышленникам-славянам.
Началось с того, что Каролина перевела на немецкий язык стихи Языкова, которые вошли в выпушенный годом позже ее сборник «Nordlicht». Она сумела это сделать точно и тонко, хотя произведения не укладывались в обычные рамки. Пушкин говорил, что кастальский ключ, из которого пил Языков, течет не водой, а шампанским. Почти физическое опьянение, производимое стихами Языкова, было хорошо знакомо его читателям. Вяземский писал: «Языков был влюблен в Россию. Он воспевал ее, как пламенный любовник воспевает свою красавицу ненаглядную, несравненную. Когда он говорит о ней, слово его возгорается, становится огнедышащим, и потому глубоко и горячо отзывается оно в душе каждого из нас». Именно эти настроения и сумела передать молодая переводчица.
Языков, очевидно, ознакомившийся с переводами Каролины в рукописи, откликнулся на них такими строками:
Вы, чьей душе во цвете лучших лет
Небесные знакомы откровенья,
Все, чем высок полет воображенья,
Чем горд и пламенен поэт, —
И два венка, один другого краше,
На голове свилися молодой:
Зеленый лавр поэзии чужой
И бриллианты музы вашей!
Вы силою волшебной дум своих
Прекрасную торжественность мне дали,
Вы на златых струнах переиграли
Простые звуки струн моих.
Между ними возникли достаточно близкие личные отношения: есть свидетельства, что Языков был влюблен в пригожую поэтессу. Косвенно он подтвердил это сам, когда, вспоминая свой первый приезд в Москву (1829) в одном из посланий 1844 года, написал
…
В те дни, когда мечты блистательно и живо
В моей кипели голове,
И молодость мою поканчивал гулливо
Я в белокаменной Москве…
В те дни по долгу и по праву,
По преимуществу был ваш…
В Москве, где вас, я помню, я
Не раз, не два и всенародно
Пел горячо и превосходно…
В ту пору вами моя кружилась голова…
Впрочем, Языков был весьма влюбчив. Ему и принадлежало первое слово в их поэтическом диалоге. В альманахе «Северные цветы на 1832 год», изданном Пушкиным в память недавно скончавшегося Дельвига, Языков напечатал несколько стихотворений, одно из которых называлось «К-е К-е Я-ъ», т. е. Каролине Карловне Яниш.
Приблизительно к этому времени относится еще один портрет Каролины работы того же живописца В. Ф. Бинемана. На нем она изображена в стилизованном русском сарафане с косой, уложенной венцом вокруг гладко причесанной головки. На милом личике нежная полуулыбка. На этом полотне художник показал почти красавицу.
Литературная деятельность захватила Каролину и приносила немалое удовлетворение. Сыпавшиеся со всех сторон похвалы ее достоинствам поднимали самооценку, несколько нарушенную разрывом с Мицкевичем и продолжающимся женским одиночеством.
Но жизнь, как волна, то сбрасывала вниз, то поднимала вверх, удивляла разнообразием событий. Одновременно с выходом ее первого сборника «Das Nordlicht» умер тот самый дядя, что возражал против ее замужества с польским поэтом. Каролина получила огромное наследство. Она стала хозяйкой большого дома в Москве на Рождественском бульваре и обладательницей немалого капитала. Ей досталось имение в Подмосковье с тысячью душ крепостных, с годовым доходом в сорок тысяч рублей и несколько имений поменьше, тоже приносящих изрядный доход. Теперь 26-летняя поэтесса перешла из разряда старых дев в категорию завидных невест. Ах, все свое обретенное богатство она бы с радостью отдала бы избраннику сердца, далекому Адаму. Стороной она узнала, что Мицкевич женился в Париже на дочери пианистки Шимановской, в доме которой он так часто бывал в Петербурге. Девушка осиротела – Мария Шимановская умерла к этому времени от холеры. Невесту свою, Целину, Мицкевич давно не видел. Слыша похвалы девушке, он как-то заметил, что не прочь бы жениться на ней… Друзья выписали Целину в Париж – и «устроили дело». В июне 1834 года состоялось венчание.