Забегая вперед, скажем, что жена Мицкевича, в сущности, прекрасная и достойная женщина, родила ему пятерых детей, но страдала душевным расстройством, была постоянно больна и до смерти своей (1855) три раза сходила с ума и долго находилась в доме скорби.
С известием о женитьбе любимого тоненькая ниточка надежды оборвалась. Теперь Каролина всерьез задумалась об устройстве собственной судьбы. Ничего не известно об искателях ее руки и сердца – по-видимому, они были настолько незначительны, что биографы Каролины о них не упоминают. Только через три года приняла она предложение Николая Филипповича Павлова (1803–1864), известного литератора и человека во всех отношениях незаурядного.
Начать с того, что на его отцовство могли претендовать три человека. Граф Валериан Зубов, брат знаменитого фаворита Екатерины II Платона, вывез из Персидского похода 1797 года и подарил своему другу, генерал-аншефу Владимиру Михайловичу Грушецкому, юную пленницу – то ли грузинку, то ли армянку. Ребенка, рожденного у нее, записали сыном дворового мужика Филиппа Павлова. Источники расходятся в утверждениях, был ли Николай Павлов на самом деле сыном Филиппа Павлова, Грушецкого или Зубова. Известно, что мальчика растили как дворянского сына. Когда Грушецкий умер, Коле Павлову было восемь лет. Законный сын и наследник генерала Василий Владимирович дал мальчику и его сестре Клеопатре вольную. Он определил сводного брата (?) в Театральное училище в Москве. Видится какая-то мстительная насмешка в том, что князь Василий Владимирович Грушецкий наметил для мальчика сомнительного происхождения стезю комедианта. Может быть, гордый сын княжны Долгорукой не желал, чтобы в дальнейшем их жизненные пути каким-либо образом пересеклись? Но пытливый Коля Павлов стал совмещать обучение с посещением лекций профессоров Московского университета. В училище проявились его бойкий ум, переимчивость, смелость, его замечательные способности. Павлов выучился довольно порядочно по-французски и даже начал говорить очень недурно на этом языке… Он, кажется, занимался также и английским языком, доказательством чего служит его перевод «Венецианского купца» Шекспира. На способного ученика обратил внимание директор Императорского Московского театра Ф. Ф. Кокошкин.
Окончив училище в 1821 году, в течение нескольких месяцев молодой человек состоял актером в театральной труппе, дебютировав в балете. Кокошкин, принимавший самое близкое участие в судьбе юноши Павлова, выхлопотал ему под предлогом болезни в начале 1822 года увольнение от театральной службы и помог определиться в Московский университет на отделение нравственных и политических наук. Тогда же Николай женился по большой любви на мещанке А. Н. Харламовой, воспитаннице известной филантропки Н. П. Квашниной-Самариной. Брак оказался кратковременным – молодая жена вскоре умерла.
Современники вспоминали, что очень часто, по праздникам, когда у Кокошкина были званые обеды и вечера, тот брал Павлова к себе в дом и требовал, чтобы молодой человек неотлучно находился в гостиной. «Таким образом, Павлов с юных лет усвоил себе те изящные, внешние формы и ту художественную отделку живого слова, которою отличался всегда разговор его». Другие уточняли, что в доме Кокошкина Павлов прислуживал гостям за столом в качестве официанта, и это обстоятельство не могло не наложить отпечатка на миросозерцание юноши, его психологию, в которых своеобразно переплетались зависть и презрение к жизни света.
В годы учебы произошло его сближение с членами кружка любомудров, в особенности с В. Ф. Одоевским, С. П. Шевыревым, Н. А. Мельгуновым. По окончании университета в 1825 году (кандидатом права) Павлов поступил на службу в Московскую театральную дирекцию, где пробыл, однако, не долго. В 1827–1831 годах он служил заседателем 1-го департамента Московского надворного суда, а также в Тюремном комитете при московском военном генерал-губернаторе князе Д. В. Голицыне, защищая интересы людей низких сословий.
Но ощущал он себя не юристом, а писателем, поэтом.
Сын университетского друга Павлова Николая Чичерина Борис, впоследствии известный историк, философ и юрист, профессор Московского университета, «ввел его в круг оппозиционно настроенной дворянской интеллигенции, связанной с братьями Баратынскими, с которыми, в свою очередь, были близки Пушкин, Вяземский и другие литераторы». В имении Чичериных Павлов написал две повести – «Именины» и «Аукцион».
«Аукцион» – повесть-миниатюра из жизни света, критическое изображение нравов великосветского круга. История мести молодого светского человека замужней неверной возлюбленной подчеркивает «аукционность» светских отношений. «“Аукцион” есть очень милая штука, – писал Пушкин, – легкая картинка, в которой оригинально вмещены три или четыре лица. – А я на аукцион – а я с аукциона – черта чисто комическая». И позднее Пушкин напишет: «Павлов первый у нас написал истинно занимательные рассказы».
«Недавно я с истинным наслаждением прочитал три повести Павлова, особенно последнюю. Кроме художественного таланта, достигающего тут редкой зрелости, я был особенно поражен возмужалостью, совершеннолетием русской мысли. Она сразу направилась к самой сердцевине общества: мысль свободная схватилась прямо с роковыми общественными вопросами, и притом не утратила художественного беспристрастия. Картина верна, но в ней нет ни пошлости, ни карикатуры…», – восхищенно отзывался о «Трех повестях» Павлова Ф. И. Тютчев.
В правящих же сферах книга вызвала возмущение и тревогу. Николай I обратил особое внимание на повесть «Ятаган», в которой автор обращался к запретной для литературы теме произвола в армии и изображал нравы военной среды. В своей резолюции на докладной записке министра народного просвещения Уварова царь отметил, что в повести «смысл и цель прескверные» и «автору лучше было бы употребить свой талант на описание природы Кавказа». На виновных в пропуске книги цензоров было наложено взыскание, а книгу запрещено перепечатывать.
Многие исследователи, начиная с С. П. Шевырёва, видели отголоски «Ятагана» в лермонтовской «Княжне Мери», которая «заранее вообразила себе обиженного судьбой героя романа и хочет насильно воплотить его в каком-нибудь из своих обожателей».
В центре повести «Именины» оказалась судьба крепостного интеллигента, тема социального неравенства, лично близкая Павлову как человеку, прошедшему долгий и непростой путь общественного самоутверждения.
В 20-е годы в альманахе «Мнемозина», в журналах «Московский телеграф», «Московский вестник», «Галатея» и других печатались стихи Николая Павлова[24]. «Он был очень хорош с Аксаковыми, Хомяковым и Шевырёвым, хотя имел совершенно западное воззрение и не разделял нисколько их славянофилизм».
Если бы богатство его не испортило и в конце жизни он не стал оголтелым реакционером, его произведения, безусловно, изучали бы в советской школе.
Павлов не только считался чуть ли не лучшим русским беллетристом, но был хорош собой, воспитан, образован. Богатая Каролина могла выбирать себе мужа из первейших женихов Москвы. К несчастью, большинство привлекательных мужчин-ровесников были женаты. Но это не значит, что она выбрала от отчаянья что попало. С избранником она была знакома со времен салона Зинаиды Волконской. Павлов сумел обаять Каролину своей вкрадчивой убедительностью, и ей он, безусловно, нравился. Он же друзьям своим говорил, что женится «не из денег, но и не без денег». То есть оба супруга сделали выбор сознательно, но без безумств страсти. Хотя имеются скупые упоминания современников и туманные строки стихов самой поэтессы, говорящие за то, их близкие отношения начались задолго до свадьбы.
Конечно, она сомневалась – не в своих чувствах, а в своем будущем. Но ей удалось загнать сомнения в столь дальний угол, что их слабый ропот был почти не слышен. И, наверно, как умная здравомыслящая женщина Каролина понимала, что никаких особых «видений рая» супружеская жизнь ей не готовит. Достаточно будет пассивной привязанности. Но вдруг?..
За листком листок срывая
С белой звездочки полей,
Ей шепчу, цветку вверяя,
Что скрываю от людей.
Суеверное мечтанье
Видит в нем себе ответ
На сердечное гаданье —
Будет да мне или нет?
Много в сердце вдруг проснется
Незабвенно-давних грез,
Много из груди польется
Страстных просьб и горьких слез.
Но на детское моленье,
На порывы бурных лет
Сердцу часто провиденье
Молвит милостиво: нет!
Стихнут жажды молодые;
Может быть, зашепчут вновь
И мечтанья неземные,
И надежда, и любовь.
Но на зов видений рая,
Но на сладкий их привет
Сердце, жизнь воспоминая,
Содрогнувшись, молвит: нет!
Она трезво признавала: «Я создала себе другую судьбу», рассчитывая не только на семейную жизнь, взаимную привязанность, но и на возможность заниматься любимой работой – писательским делом. Творчество, писательство она рассматривала как труд, своего рода профессию, и это были не грезы наяву, не записывание под диктовку божественного откровения, а производство текстов, стихов – работа ума, интеллекта.
Но и Павлов, ощущая в себе неизрасходованный творческий потенциал, надеялся сменить тускло-жуирное существование на вдохновенный поэтический труд, на создание литературных шедевров. Накануне женитьбы он писал другу Николаю Чичерину: «Теперь, кажется, ожидает меня и деятельность, теперь я могу высвободиться от этих работ, от этих цепей, которые независимо от меня сковали ее и от которых я часто казался ленивым».
Поначалу все было действительно прекрасно: брак и обретенное богатство окрыляли Каролину. Она ощущала, что теперь ей доступно многое из того, о чем раньше только мечталось. Статус замужней женщины давал ей определенную свободу самовыражения: она поразила литературную общественность заявлением: «Я – не поэтесса, я – ПОЭТ!» А поэту позволено многое: