А в ее стихах часто встречается слово «блаженство». Что же считала блаженством эта неординарная и не очень счастливая женщина? Неужели единение с Божеством? Но она не была замечена в излишней религиозности. Сейчас слово «блаженство» приобрело несколько утилитарный оттенок. Например, блаженство съесть вкусное пирожное; после долгой ходьбы погрузить усталые ноги в горячую воду и т. п. Конечно, Екатерина писала не об этом. В словаре русского языка В. Даля блаженство – «высшая степень духовного наслаждения». «Жить для других – значит жить для себя. Доброжелательность, бесконечная любовь к себе подобным – вот истинное блаженство; иного нет» – полагал Петр Чаадаев. Человеку невозможно достичь блаженства без страданий, его необходимо выстрадать. Стихи Тимашевой местами являют как раз такую готовность к страданиям.
Н. М. Языков. Старинная гравюра
Родня у нее была великосветская. Как уже говорилось, она была каким-то образом родственно связана с семейством Киндяковых. Интересно свидетельство умной и талантливой Веры Ивановны Анненковой, рожденной Бухариной (1813–1902), красавицы «с младым раздумьем на челе». За долгую жизнь ей довелось общаться со многими интереснейшими людьми – писателями, актерами, музыкантами. Она вспоминала: «Два гостеприимных дома взяли на себя миссию оживлять Москву и собирать лучший цвет общества – это были дом Пашковых и дом Киндяковых. Летом и зимой там собирались несколько раз в неделю, танцевали и, редкая вещь! разговаривали!» Между постоянными посетителями этих домов Бухарина особо отмечает появлявшихся здесь в каждый приезд из северной столицы Александра Тургенева и «очаровательного и умного поэта Петра Вяземского».
Представители семейства Киндяковых, вращавшиеся в кругу известных писателей, стали прототипами многих литературных героев. Лев Васильевич Киндяков с женой Анной Владиславовной и дочерью Аделаидой лечились в Пятигорске «на водах». Там же оказался их знакомый Н. М. Сатин – товарищ молодого М. Ю. Лермонтова по московскому университетскому пансиону, который познакомил Киндяковых с поэтом. Знакомство оказалось не только продолжительным, так как семья пробыла в Пятигорске до конца июля, но и результативным. Предполагают, что с Аделаиды, дочери Льва Васильевича, была списана княжна Мэри в «Герое нашего времени», а с ее матери Анны Владиславовны – княгиня Лиговская. Профессор Висковатов, исследователь творчества Лермонтова, рассказывал: «Видели прототипы княгини и княжны в госпоже Киндяковой с дочерью из Симбирска, лечившихся в Пятигорске».
И. А. Гончаров тоже нашел героинь «Обрыва» в семье Киндяковых. Предание рода гласит, что для создания образа Т. М. Бережковой писатель заимствовал некоторые черты Анны Владиславовны, а Марфенька и Верочка списаны с ее внучек от рано умершей дочери Натальи Львовны.
П. А. Вяземский именовал первых красавиц Москвы «московскими розами» (1826). Это были сестры Римские-Корсаковы и сестры Киндяковы. Средней сестре Киндяковой Елизавете посвящено стихотворение Вяземского «Запретная роза». Судьба Елизаветы на довольно продолжительное время стала предметом нескромного интереса света.
Прелестный цвет, душистый, ненаглядный,
Московских роз царица и краса!
Вотще тебя свежит зефир прохладный,
Заря златит и серебрит роса.
Судьбою злой гонимая жестоко,
Свой красный день ты тратишь одиноко,
Ты про себя таишь дары свои:
Румянец свой, и мед, и запах сладкой,
И с завистью пчела любви, украдкой,
Глядит на цвет, запретный для любви.
Тебя, цветок, коварством бескорыстным
Похитил шмель, пчеле и розе враг;
Он оскорбил лобзаньем ненавистным,
Он погубил весну надежд и благ.
Счастлив, кто, сняв с цветка запрет враждебный
И возвратив ее пчеле любви,
Ей скажет: цвет прелестный! Цвет волшебный!
Познай весну и к счастью оживи!
Современному читателю не вполне понятен смысл этого стихотворения, но тогда оно было весьма злободневным. В феврале 1824 года Елизавета Киндякова была выдана за обер-прокурора князя И. А. Лобанова-Ростовского (1789–1869), происходящего от ростовских Рюриковичей, – человека высокого роста, худого, бледного, с крупными чертами лица, с суровым взглядом, с жидкими белокурыми волосами («шмель»). Особенность физического здоровья Ивана Александровича не позволяла ему завершить брак. Интимная жизнь молодоженов стала предметом нездорового любопытства общества. Вяземский писал 9 апреля 1825 года А. И. Тургеневу: «Ты знаешь или не знаешь, что обер-прокурор Лобанов женат на Киндяковой, но что она, говорят, не замужем» и пр. Большим успехом пользовался следующий анекдот (распространяемый тем же Петром Андреевичем): получив орден Владимира, князь сказал своей теще: «Поздравьте меня, я кавалер», а она ему ответила: «Слава Богу, стало быть, и дочь моя будет дама».
Светские остряки намекали, что супружеская судьба Лобановой-Ростовской соотносима с судьбой богородицы, девы Марии. Собственно, как считает исследователь этого вопроса А. Фомичев, выражение sancta rosa в более позднем пушкинском стихотворении «Жил на свете рыцарь бедный» можно перевести как «святая», «неприкосновенная», «целомудренная» роза. И именно в соотнесении с девой Марией наполнялся смыслом лукавый мадригальный смысл стихотворения Вяземского, воспевающего земную, греховную красоту женщины в противовес выпавшей ей судьбе. В то же время все с интересом наблюдали за чувствами гусарского командира А. В. Пашкова («пчелы любви»), влюбленного в Запретную розу.
Возможно, в наше время удивляет некий ботанико-энтомологический уклон стихотворения, но современники хорошо понимали подобные аллегории. Достаточно вспомнить мысли взбешенного Ленского, который собирался вызвать на дуэль Онегина, дабы не допустить, «чтоб червь презренный, ядовитый// точил лилеи стебелек, // чтоб полуутренний цветок// увял еще полураскрытый».
К. Полевой в статье «Взгляд на русскую литературу 1825 и 1826 гг.» в «Московском телеграфе» 1827 года уподобил «запретной розе» русскую литературу и писал, что «только рои пчел и шмелей высасывают мед из цветочка, который ни вянет, ни цветет, а остается так, в каком-то грустном состоянии…». По поводу этой статьи Булгарин написал донос в III Отделение на «Московский телеграф», усмотрев в пчелах и шмелях намеки на свою «Северную пчелу» и на самого себя.
Но скоро повод острословия и возмущения умов исчез: в 1825 году князь и княгиня Лобановы-Ростовские фактически разошлись по причине физического недостатка мужа.
К этому времени относится стихотворное послание Тимашевой, стремившейся поддержать племянницу.
К Лизе
Как минута наслажденья,
Как счастливых дней мечты,
Как блаженства упоенье,
Очаровываешь ты.
Как певца «Весны» искусство,
Как младенец красотой,
Как святой свободы чувство,
Всех пленяешь ты собой.
Светские сплетники быстро провели забавную параллель между двумя красавицами. В обстоятельствах личной жизни обеих находили сходные черты. Муж Елизаветы не мог, а Екатерины не желал сделать жену счастливой. Весь свет с увлечением занимался сравнением красоты тетушки и племянницы. В обсуждение включился даже запертый в Михайловском Пушкин. Много наслышанный о внешности Екатерины Тимашевой, он называл ее «соперницей Запретной розы».
Российское законодательство о разводе в XIX в. было намного строже, чем в других европейских странах, где почти повсеместно наряду с церковным был введен и гражданский брак. По существовавшему законодательству развод мог разрешить только Святейший Синод и только по строго ограниченным поводам, которые следовало подробно описать. Можно представить, насколько унизительной оказалась для женщины эта процедура и как широко и с какой язвительностью она обсуждалась в обществе!
В 1828 году Святейший синод официально разрешил супругам Лобановым-Ростовским развод. У Лизы начался роман с Александром Васильевичем Пашковым (1792–1868), и в этом же году она вышла за него замуж. Ее избранник был весьма значительной исторической фигурой. Совсем молодым человеком принимал участие в Отечественной войне 1812 года, Русско-турецкой войне 1828–1829 годов и в подавлении Польского восстания 1830–1831 годов. Будучи боевым офицером, а затем и генералом, Александр Васильевич имел множество государственных наград за свои подвиги. Если Лиза и потеряла в плане знатности, то на ее положении в обществе это не сказалось. Древний дворянский род Пашкова, известный в России со времён Ивана Грозного, в XVIII столетии приобрел громадное состояние вследствие брака прадеда Василия Александровича – Александра Ильича с Дарьей Ивановной, дочерью купца Мясникова. Этот союз принес ему 19 000 крепостных, 4 завода, и, что называется, «позолотил герб». После нескольких семейных разделов за отцом В. А. Пашкова числилось 2150 крепостных в Московской, Нижегородской и Оренбургской губерниях. В родовом имении с. Крекшино Звенигородского уезда находилось 1000 десятин земли, на Южном Урале имелись несколько железоделательных (металлургических) заводов. Представители семьи занимали видные военные и гражданские посты.
А. В. Пашков. Миниатюра Лагрене
Все знатные коренные москвичи знали и уважали Пашковых. Этому богатому роду принадлежал и знаменитый «Дом Пашкова», построенный в 1784–1786 годах в Москве, напротив Кремля. Считается, что это одно из самых роскошных московских «палаццо» XVIII века на высоком бугре против Кремля на стыке улиц Моховой и Никитской (ныне ул. Герцена) создано гениальным русским зодчим Баженовым в пору расцвета его творческих сил.
А. С. Пушкин был хорошо знаком с семьей В. А. Пашкова. Согласно данным пушкиноведения, знакомство началось в Царском Селе в 1815–1817 годах, продолжалось в послелицейское время в петербургском и московском великосветском обществе, в салонах А. О. Смирновой, Д. Ф. Фикельмон и др. Исследователи-пушкинисты высказали предположение о том, что запись поэта «Семья Пашковых» в планах «Р