Стихи. Избранное — страница 1 из 3

Ирина ОдоевцеваСтихи

ТОЛЧЕНОЕ СТЕКЛО

К. И. Чуковскому

Солдат пришел к себе домой -

Считает барыши:

"Ну, будем сыты мы с тобой -

И мы, и малыши.

Семь тысяч. Целый капитал

Мне здорово везло:

Сегодня в соль я подмешал

Толченое стекло".

Жена вскричала: "Боже мой!

Убийца ты и зверь!

Ведь это хуже, чем разбой,

Они умрут теперь".

Солдат в ответ: "Мы все умрем,

Я зла им не хочу -

Сходи-ка в церковь вечерком,

Поставь за них свечу".

Поел и в чайную пошел,

Что прежде звали «Рай»,

О коммунизме речь повел

И пил советский чай.

Вернувшись, лег и крепко спал,

И спало все кругом,

Но в полночь ворон закричал

Так глухо под окном.

Жена вздохнула: "Горе нам!

Ах, горе, ах, беда!

Не каркал ворон по ночам

Напрасно никогда".

Но вот пропел второй петух,

Солдат поднялся зол,

Был с покупателями сух

И в «Рай» он не пошел.

А в полночь сделалось черно

Солдатское жилье,

Стучало крыльями в окно,

Слетаясь, воронье.

По крыше скачут и кричат,

Проснулась детвора,

Жена вздыхала, лишь солдат

Спал крепко до утра.

И снова встал он раньше всех,

И снова был он зол.

Жена, замаливая грех,

Стучала лбом о пол.

"Ты б на денек, — сказал он ей,-

Поехала в село.

Мне надоело — сто чертей!-

Проклятое стекло".

Один оставшись, граммофон

Завел и в кресло сел.

Вдруг слышит похоронный звон,

Затрясся, побелел.

Семь кляч дощатых семь гробов

Везут по мостовой,

Поет хор бабьих голосов

Слезливо: «Упокой».

— Кого хоронишь, Константин?

— Да Машу вот, сестру -

В четверг вернулась с именин

И померла к утру.

У Николая умер тесть,

Клим помер и Фома,

А что такое за болесть -

Не приложу ума.

Ущербная взошла луна,

Солдат ложится спать,

Как гроб тверда и холодна

Двуспальная кровать!

И вдруг — иль это только сон?-

Идет вороний поп,

За ним огромных семь ворон

Несут стеклянный гроб.

Вошли и встали по стенам,

Сгустилась сразу мгла,

"Брысь, нечисть! В жизни не продам

Толченого стекла".

Но поздно, замер стон у губ,

Семь раз прокаркал поп.

И семь ворон подняли труп

И положили в гроб.

И отнесли его туда,

Где семь кривых осин

Питает мертвая вода

Чернеющих трясин.


БАЛЛАДА ОБ ИЗВОЗЧИКЕ

Георгию Адамовичу

К дому по Бассейной, шестьдесят,

Подъезжает извозчик каждый день,

Чтоб везти комиссара в комиссариат -

Комиссару ходить лень.

Извозчик заснул, извозчик ждет,

И лошадь спит и жует,

И оба ждут, и оба спят:

Пора комиссару в комиссариат.

На подъезд выходит комиссар Зон,

К извозчику быстро подходит он,

Уже не молод, еще не стар,

На лице отвага, в глазах пожар -

Вот каков собой комиссар.

Он извозчика в бок и лошадь в бок

И сразу в пролетку скок.

Извозчик дернет возжей,

Лошадь дернет ногой,

Извозчик крикнет: «Ну!»

Лошадь поднимет ногу одну,

Поставит на земь опять,

Пролетка покатится вспять,

Извозчик щелкнет кнутом

И двинется в путь с трудом.

В пять часов извозчик едет домой,

Лошадь трусит усталой рысцой,

Сейчас он в чайной чаю попьет,

Лошадь сена пока пожует.

На дверях чайной — засов

И надпись: «Закрыто по случаю дров».

Извозчик вздохнул: «Ух, чертов стул!»

Почесал затылок и снова вздохнул.

Голодный извозчик едет домой,

Лошадь снова трусит усталой рысцой.

Наутро подъехал он в пасмурный день

К дому по Бассейной, шестьдесят,

Чтоб вести комиссара в комиссариат -

Комиссару ходить лень.

Извозчик уснул, извозчик ждет,

И лошадь спит и жует,

И оба ждут, и оба спят:

Пора комиссару в комиссариат.

На подъезд выходит комиссар Зон,

К извозчику быстро подходит он,

Извозчика в бок и лошадь в бок

И сразу в пролетку скок.

Но извозчик не дернул возжей,

Не дернула лошадь ногой.

Извозчик не крикнул: «Ну!»

Не подняла лошадь ногу одну,

Извозчик не щелкнул кнутом,

Не двинулись в путь с трудом.

Комиссар вскричал: "Что за черт!

Лошадь мертва, извозчик мертв!

Теперь пешком мне придется бежать,

На площадь Урицкого, пять".

Небесной дорогой голубой

Идет извозчик и лошадь ведет за собой.

Подходят они к райским дверям:

«Апостол Петр, отворите нам!»

Раздался голос святого Петра:

«А много вы сделали в жизни добра?»

— "Мы возили комиссара в комиссариат

Каждый день туда и назад,

Голодали мы тысячу триста пять дней,

Сжальтесь над лошадью бедной моей!

Хорошо и спокойно у вас в раю,

Впустите меня и лошадь мою!"

Апостол Петр отпер дверь,

На лошадь взглянул: "Ишь, тощий зверь!

Ну, так и быть, полезай!"

И вошли они в Божий рай.

БАЛЛАДА О ГУМИЛЕВЕ

На пустынной Преображенской

Снег кружился и ветер выл...

К Гумилеву я постучала,

Гумилев мне дверь отворил.

В кабинете топилась печка,

За окном становилось темней.

Он сказал: "Напишите балладу

Обо мне и жизни моей!

Это, право, прекрасная тема",-

Но я ему ответила: "Нет.

Как о Вас напишешь балладу?

Ведь вы не герой, а поэт".

Разноглазое отсветом печки

Осветилось лицо его.

Это было в вечер туманный,

В Петербурге на Рождество...

Я о нем вспоминаю все чаще,

Все печальнее с каждым днем.

И теперь я пишу балладу

Для него и о нем.

Плыл Гумилев по Босфору

В Африку, страну чудес,

Думал о древних героях

Под широким шатром небес.

Обрываясь, падали звезды

Тонкой нитью огня.

И каждой звезде говорил он:

— «Сделай героем меня!»

Словно в аду полгода

В Африке жил Гумилев,

Сражался он с дикарями,

Охотился на львов.

Встречался не раз он со смертью,

В пустыне под «небом чужим».

Когда он домой возвратился,

Друзья потешались над ним:

— "Ах, Африка! Как экзотично!

Костры, негритянки, там-там,

Изысканные жирафы,

И друг ваш гиппопотам".

Во фраке, немного смущенный,

Вошел он в сияющий зал

И даме в парижском платье

Руку поцеловал.

"Я вам посвящу поэму,

Я вам расскажу про Нил,

Я вам подарю леопарда,

Которого сам убил".

Колыхался розовый веер,

Гумилев не нравился ей.

— "Я стихов не люблю. На что мне

Шкуры диких зверей"...

Когда войну объявили,

Гумилев ушел воевать.

Ушел и оставил в Царском

Сына, жену и мать.

Средь храбрых он был храбрейший,

И, может быть, оттого

Вражеские снаряды

И пули щадили его.

Но приятели косо смотрели

На георгиевские кресты:

— «Гумилеву их дать? Умора!»

И усмешка кривила рты.

Солдатские — по эскадрону

Кресты такие не в счет.

Известно, он дружбу с начальством

По пьяному делу ведет.

Раз, незадолго до смерти,

Сказал он уверенно: "Да.

В любви, на войне и в картах

Я буду счастлив всегда!..

Ни на море, ни на суше

Для меня опасности нет..."

И был он очень несчастен,

Как несчастен каждый поэт.

Потом поставили к стенке

И расстреляли его.

И нет на его могиле

Ни креста, ни холма — ничего.

Но любимые им серафимы

За его прилетели душой.

И звезды в небе пели: -

«Слава тебе, герой!»

* * *

Нет, я не буду знаменита.

Меня не увенчает слава.

Я — как на сан архимандрита

На это не имею права.

Ни Гумилев, ни злая пресса

Не назовут меня талантом.

Я — маленькая поэтесса

С огромным бантом.

* * *

Январская луна. Огромный снежный сад.

Неслышно мчатся сани.

И слово каждое, и каждый новый взгляд

Тревожней и желанней.

Как облака плывут! Как тихо под луной!

Как грустно, дорогая!

Вот этот снег, и ночь, и ветер над Невой

Я вспомню умирая.


* * *

По набережной ночью мы идем.

Как хорошо — идем, молчим вдвоем.