Осенним вечером ненастным
Недосчитались мы Петра.
Похоронили над Днепром
Его под звуки канонады,
И пионерские отряды
Давали клятву над Петром.
Прощай, Чайковский, наш отец!
Тебя вовек мы не забудем.
Спокойно спи
На радость людям,
Нелегкой музыки творец.
Про Семена
Есть у нас в квартире дядя,
Он известен в доме всем.
У него во лбу семь пядей.
На неделе пятниц семь.
Семимильными шагами
По квартире ходит он,
За семью живет замками
И зовут его Семен.
Про Федота
Был Федот хороший слесарь,
Им гордился весь завод,
„Вечный двигатель прогресса“
Называл его народ.
В цех придя без опозданья,
Он трудился день-деньской
И за смену три заданья
Выполнял одной рукой.
На Доске висел почета,
Был по шашкам чемпион,
И с идеей хозрасчета
Всей душой сроднился он.
Если б так и дальше длилось,
Стал бы он Герой Труда,
Но однажды приключилась
С нашим Федею беда.
Как-то раз в конце недели,
А точней, под выходной,
Он смотрел программу теле
На диване в час ночной.
И хоть ту программу кто-то
Окрестил невинно „Взгляд“,
Оказался для Федота
Этот „Взгляд“ страшней, чем яд.
Охмурили неформалы
Трудового паренька,
Стал читать он что попало,
Начиная с „Огонька“.
Из семьи уйдя рабочей,
Позабыв родной завод,
На тусовках дни и ночи
Он проводит напролет.
За версту бывает слышно,
Как подкуренный Федот
С диким криком „Хари Кришна!“
Вдоль по улице идет.
От его былого вида
Не осталось ничего,
Он вот-вот умрет от СПИДа,
И не только от него.
И не зря в народе люди
Меж собою говорят:
— Так с любым Федотом будет,
Кто программу смотрит „Взгляд“!
„Провел я молодые годы…“
Провел я молодые годы
На лоне девственной природы,
Природы девственной на лоне,
Режима строгого на зоне.
На зоне строгого режима,
На фоне полного зажима
Считал закаты и восходы
В местах лишения свободы.
И все моральные уроды,
И все духовные кастраты
Со мной считали те восходы,
Со мной считали те закаты.
И покидая мир греховный,
Перемещался в мир астральный
То вдруг один кастрат духовный,
То вдруг другой урод моральный.
Прогулка на два оборота
„Я не был никогда в Австралии,
Где молоко дают бесплатно,
Где, может быть, одни аграрии
Да яблоки в родимых пятнах.“
Я не был никогда в Монголии,
Где от кумыса нету спасу,
Где круглый год цветут магнолии,
Согласно сообщеньям ТАССа.
Там что ни житель — то монгол,
А что ни лошадь — то Пржевальского,
Там все играют в халхинбол,
Но из ключа не пьют кастальского.
Я не был никогда в Венеции —
Шамбале кинематографии,
Где драматургов нету секции,
Что в переводе значит — мафии.
Там время сжато, как пропан,
И вечность кажется минутою,
Там чуть не помер Томас Манн,
А может, Генрих — я их путаю.
Я не бывал в стране Муравии,
Где ям не меньше, чем ухабов,
Я также не бывал в Аравии,
Ну что ж, тем хуже для арабов.
Но я бывал в Голопобоево,
Чьи жители клянут Арабова,
Раскаты дикой лиры коего
Лишает их рассудка слабого.
Там низок уровень культуры
И редко слышен детский смех.
Ты лучше их не трогай, Юра,
Убогих, Юра, трогать грех.
„Промышленность не может быть тяжелой…“
Промышленность не может быть тяжелой.
Ей надлежит быть легкой и веселой.
„Прости-прощай, ушедший век двадцатый…“
Прости-прощай, ушедший век двадцатый,
Здорово-здравствуй, двадцать первый век!
Я поздравляю с грандиозной датой
Сограждан, современников, коллег.
Столетия итоги подбивая,
Отмечу, что народ непобедим,
Уверен, что нас вывезет кривая
Из места, где мы столько лет сидим.
И мы, едва сведя концы с концами,
Задравши хвост победною трубой,
Рванемся вновь на тройке с бубенцами,
Оставив все народы за собой.
Что вам сказать в конце тысячелетья?
Тысячелетье в целом удалось.
Дай Бог, чтоб не последним было третье,
А там и дальше пронесет, авось.
„Просыпаюсь с бодуна…“
Просыпаюсь с бодуна,
Денег нету ни хрена.
Отвалилась печень,
Пересохло в горле,
Похмелиться нечем,
Документы сперли,
Глаз заплыл,
Пиджак в пыли,
Под кроватью брюки.
До чего ж нас довели
Коммунисты-суки!
Прощание
Попрощаемся, что ли, родная,
Уезжаю в чужие края.
Эх, кровать ты моя раскладная,
Раскладная подруга моя!
Не стираются в памяти даты,
Знаменуя истории ход.
Я купил тебя в семьдесят пятом
У Петровских тесовых ворот.
Дело было двадцатого мая,
Запоздалой московской весной.
Чем ты мне приглянулась, не знаю,
Но вполне допускаю — ценой.
Пусть не вышла ты ростом и статью,
Нет причины о том горевать,
Ты была мне хорошей кроватью,
Это больше, чем просто кровать.
Я не брошу тебя на помойку
И не сдам в металлический лом.
Пусть покрытая славою койка
Под музейным хранится стеклом.
И пока не остыла планета,
Свой последний свершив оборот,
У музея-кровати поэта
Будет вечно толпиться народ.
Прощание матроса с женой
Уходит в плаванье матрос,
На берегу жена рыдает.
Его удача ожидает,
Ее судьба — сплошной вопрос.
На нем широкие штаны.
Он в них прошел огонь и воду,
Но моде не принес в угоду
Их непреклонной ширины.
На ней забот домашних груз,
Ночей бессонных отпечаток,
Да пара вытертых перчаток,
Да полкило грошовых бус.
Мгновений бег неумолим.
В преддверьи горестной разлуки
Она заламывает руки,
Расстаться не желая с ним.
Со лба откинув прядь волос,
В глаза его глядит с мольбою.
Перекрывая шум прибоя,
Целует женщину матрос.
И утерев бушлатом рот,
Он говорит, прощаясь с нею,
Что море вдаль его зовет,
Причем чем дальше, тем сильнее.
Матрос уходит в океан.
Его шаги звучат все глуше,
А женщина стоит на суше,
Как недописанный роман.
Мне эту сцену не забыть —
Она всегда передо мною.
Я не хочу матросом быть
И не могу — его женою.
„Пусть продукты на исходе…“
Пусть продукты на исходе,
Пусть кончается вода,
Чувство юмора в народе
Не иссякнет никогда.
Даже смерть нам не помеха,
Ну а если вдруг помрем,
То, скорей всего, от смеха
С нашим дедом Щукарем.
Размышления о Японии
В Стране восходящего солнца,
Где сакура пышно цветет,
Живут-поживают японцы,
Простой работящий народ.
Живут они там и не тужат,
Японские песни поют,
Им роботы верные служат
И гейши саке подают.
Но водки при этом ни грамма
Не выпьет японец с утра.
Еще там у них Фудзияма —
Большая такая гора.
Там видео в каждой квартире,
Там на нос по десять „Тойот“.
Там сделать решил харакири,
Бери себе меч — и вперед.
Еще там у них император,
Проснувшись, является вдруг,
На нем треугольная шляпа
И серый японский сюртук.
И пусть там бывает цунами —
Японский народный потоп,
Но я вам скажу между нами,
Что все у японцев тип-топ.
Я зависти к ним не питаю,