Я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,—
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом —
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно —
для России я жил.
И надеждою маюсь —
полный тайных тревог,—
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет
про меня без труда,
только пусть она будет
навсегда, навсегда…
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня.
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои и чужие
заметая следы…
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я…
АНАТОЛИЙ ПЕРЕДРЕЕВ(р. 1934)БАНЯ БЕЛОВА
В нелучшем совсем состоянье своем
Я ехал к Белову в родительский
дом.
Он сам торопился, Василий Белов,
Под свой деревенский единственный
кров.
И гнал свой «уазик»
с ухваткой крестьянской
Сначала — по гладкой, а дальше —
по тряской.
Везли мы с собой не гостинцы, а
хлеб…
И ехали с нами Володя и Глеб.
Володя, в свой край нараспашку
влюбленный,
И Глеб присмиревший, с душой
затаенной…
В начале пути нам попалась столовка,
Где жалко себя и за друга неловко.
Каких-то печальных откушали щей
И двинулись дальше дорогой своей…
И вот предо мною
зеленый простор
Величье свое бесконечно простер.
Стояли леса, как недвижные рати,
В закатном застывшие северном
злате.
Сияли поля далеко и прозрачно…
Но было душе неуютно и мрачно.
Бескрайние эти
великие дали
Мне душу безмолвьем своим
угнетали.
Я видел, как дол расстилался за
долом,
Какой-то сплошной тишиной
заколдован.
И реки пустынные — Кубена…
Сить…
Здесь некому вроде и рыбу ловить.
Среди их привольно катящихся волн
Хоть чья бы лодчонка,
хоть чей-нибудь челн!..
Густела в полях вечереющих мгла.
И странные нам попадались дома.
Они величаво из мглы возникали,
Как будто их ставили здесь великаны.
Наверное, ставили их на века —
Такая во всем ощущалась рука.
Такое надежное крепище бревен…
Но облик их был и печален, и темен.
Ни света из окон, ни дыма из труб,
Безмолвен был каждый покинутый
сруб.
И мрачно они средь полей
возвышались.
Куда же хозяева их подевались?!
Но каждый об этом угрюмо молчит…
И молча мы едем в глубокой ночи…
Но вот наконец нас хозяин привез
В деревню свою под сиянием звезд.
По-черному топится баня Белова,
Но пахнет березово, дышит сосново.
На вид она, может быть, и неказиста,
Зато в ней светло, и уютно, и чисто.
Когда в ее недрах всколышется жар,
Она обретает целительный дар.
Она забирает и тело, и душу,
Все недуги их извлекает наружу.
Любую усталость, любой твой
кошмар
Вбирает в себя обжигающий пар.
И, весь разомлев,
ты паришь невесомо,
Забыв, что творится и в мире, и
дома…
И с пышущей полки встаешь,
обнажен,
Как будто бы заново в мире рожден.
Как будто бы вёсь начинаешься
снова…
По-черному топится баня Белова.
И светлая
взору предстала деревня,
Живая деревня в краю этом древнем.
Из сказки забытой, казалось, возник
Ее отуманенный временем лик.
Темнели на избах высоких узоры,
И окна синели, как жителей взоры.
Распахнутый миру —
входи на порог! —
Под небом пустынным жилой
островок.
Казалось, один он остался на свете
Затем лишь,
чтоб путника в мире приветить.
Хоть много чего сохранить не смогла,
Но душу деревня еще сберегла.
Наверно, вовеки она не иссякнет,
Раз вынесла столько погибели
всякой.
Наверно, вовеки она не исчезнет,
Раз столько еще и добра в ней, и
чести.
Раз детская чья-то головка одна
С таким любопытством глядит из
окна.
Раз может еще
так
глазами сиять
Анфиса Ивановна, Васина мать…
И сразу просторы исполнились
смысла,
И небо иначе над ними нависло.
И дали, что с новой встречаются
далью,
Уже не дышали такою печалью.
Все сделалось радостней, стало
прочней —
Земля при деревне
и небо при ней!
И мир не казался уже сиротою
Со всей необъятной своей широтою.
К деревне ведет и тропа, и дорога.
Еще так богата земля,
и так много
И сил, и красы у земли этой древней…
Доколе лежать ей, как спящей
царевне.
Доколе копить ей в полях своих
грусть,
Пора собирать деревенскую Русь!
Пора возродить ее силу на свете—
Так пели и травы, и листья, и ветер.
Так думали поле, и речка, и лес,
И даль, что смыкается с далью небес.
Так думал, наверно, Василий Белов,
Что вел нас по отчему краю без слов.
Пора! —
это Времени слышно веленье —
Увидеть деревне свое возрожденье.
А все, что в душе и в судьбе
наболело,—
Привычное дело,
привычное дело…
НИКОЛАЙ РУБЦОВ(1936–1971)
В. Белову
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
— Где же погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.—
Тихо ответили жители:
— Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать —
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!
Перед этой
Желтой, захолустной
Стороной березовой
Моей,
Перед нивой
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей,
Перед этим
Строгим сельсоветом,
Перед этим
Стадом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.
Пусть она
Останется чиста
До конца,
До смертного креста!
Поезд мчался с грохотом и воем,
Поезд мчался с лязганьем и свистом,
И ему навстречу желтым роем
Понеслись огни в просторе мглистом.
Поезд мчался с полным напряженьем
Мощных сил, уму непостижимых,
Перед самым, может быть,
крушеньем
Посреди миров несокрушимых.
Поезд мчался с прежним
напряженьем
Где-то в самых дебрях мирозданья,
Перед самым, может быть,
крушеньем,
Посреди явлений без названья…
Вот он, глазом огненным сверкая,
Вылетает… Дай дорогу, пеший!
На разъезде где-то, у сарая,
Подхватил меня, понес меня, как
леший!
Вместе с ним и я в просторе мглистом
Уж не смею мыслить о покое —
Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,
Мчусь куда-то с грохотом и воем,
Мчусь куда-то с полным