Парафразис вторыя песни Моисеевы[42]
Вонми небо, и возглаголю.
Вонми, о! небо, и реку,
Земля да слышит уст глаголы:
Как дождь я словом потеку;
И снидут, как роса к цветку,
Мои вещания на долы.
Как туча падает на злак,
Или как иней где на сено, —
Господне имя есть мне в знак,
То мыслей призвано не в мрак;[43]
Славь бога всяко в нас колено[44].
Бог — истинны его дела
И все пути его, суд правый, —
Бог верен, а неправда зла,
Не зрится ни тоя в нем мгла,
Святый весь, он душам свет здравый.
Согрешшии вельми пред ним,
Не чада стали уж пороком![45]
О! род строптив, развратен сим,
Сие ль ты господу твоим
Воздать за благо мог оброком?
Сих оный есть народ делец,
Кой весь не мудр и пребезумен:
Тебя ж не сам ли сей отец
Приял и был тебе творец?
Доколе в помыслах ты шумен![46]
Воспомяни те дни веков,
И купно разумей все лета
От рода древнего родов;
Спроси у рождшего следов,
Познаешь старших всё от света.
Как бог язы́ки разделял,
Сынов Адамлих рассевая,
Пределов столько поставлял,
Коль верных слуг себе счислял,
От ангельска числа то зная.
И стала быть господня часть —
Иаков[47] род его избрáнный;
Наследием возмог подпасть
Израиль весь ему во власть;
Всяк прочий люд уж был как странный[48].
В пустыне всем его снабдил[49]:
Он жажду, в превеликом зное,
В земле безводной утолил,
Обвел его и сохранил,
Как зéницу очей, в покое.
Гнездо как кроет всяк орел,
И над птенцами сей летает, —
Простер так кри́ла он и сшел,
На рамена его возвел,
Подъемлет, взносит, соблюдает.
Вождем им был господь един,
Никто бог чуждий не был с ними;
Взвел их на верьх земных плотин,
Поставил свыше всех судьбин,
Насытил житами благими.
Из каменя потек им мед,
Елей из тверда ж камня рáвно;
Млекό, тук, масло скот дает,
И цвет пшеничный всем растет,
Их питие — вино преславно.
Иаков в сытости процвел,
Отвергся вскоре толь любимый;
Утыл и толсто расширел,
Отступством бога он презрел,
Забыл, что спас ему[50] он чтимый.
Во нравах все творца чужих
И в мерзостях преогорчили:
Бесáм пожерли[51] в сквернах сих,
Богам, отцам что странны их,
От напитавша ж отступили
Узрев господь, возревновал,
И раздражился он презельно;
В сынах и дщерях злость познал,
Которых сам он снабдевал,
Се взбесновавшихся бездельно.
Господь рек: «Сам я отвращу
Лице мое от всех их ныне;
И напоследок им отмщу,
Род развращенный, веру тщу,
Не буду видеть в благостыне
В гнев привели тем, что не бог[52],
И раздражили суетою;
Народом их сломлю я рог,
Кой не народ, хотя и мног,
От глупых и людей бедою.[53]
От ярости уж моея,
Разжегся огнь палящ до ада;
Съест землю и плоды ея;
Все попалит страны́ всея
Гор основания для глада
Употреблю премного зол;
Пущу на них мои все стрелы;
В снедь птицам ляжет плоть на дол;
Пожрет живых зверь в произвол[54];
Не будут и от змиев целы.
Внутрь истребит их страх;
Извне меч острый обесчадит:
Юн с девою погибнет в прах;
С седым младенца при сосцах
Смерть люта в век изгладит.[55]
Изрек бы: их рассею всех,
И память в людях уничтожу;
Когда б не для противных тех,
Которым бы не сбить в поспех,
Я в гневе коих сам убожу.[56]
Еще чтоб не сказали так:
Рукою мы свершили сею,
А не господь то всё никак[57]:
Сей род, в чием совете мрак,
Весьма глуп мыслию своею».
О! ежели б все разуметь,
И возмогли понять то ясно,
Чтоб ныне налящи́ посметь,
И всё в руках уже иметь,
Что впредь велит он самовластно.[58]
Как тысящи един гонить,
Как двинуть два б могли тьмы целы,
Когда б не предал бог сам бить?
И не дал бы господь сломить,
Творя их воины толь смелы.
Но боги их не таковы,
Каков есть бог наш, велий, сильный;
Враги ж все наши хоть как львы,
Хотящи нашея главы;
Однак в них разум необильный.
Их из Содома виноград,
И от Гомо́рры все их розги[59];
Их грозд есть токмо желчь и смрад;
Их ягода горька стократ,
Сок отравляет шумны мо́зги.
Змиина ярость их вино,
И аспидов злость неисцельна,
Не богом ли отведено,
В сокровищах заключено,
Печать на всем том зле презельна?
В день мести то воздаст он сам,
Когда те прéткнутся ногами.
О! гибели день близок вам;
И быть чему, стоит уж там:
Тем движете его вы сами.
Своим бог правду сотворит,
И умолен об них он будет;
Расслабленных, бессильных зрит,
Истаявших не уморит,
В конец рабов сам не забудет.
Так рек господь: «Их боги где,
На коих все вы уповали?
Тук ели оных жертв везде,
И пили треб вино в чреде,
А о сотворшем не внимали.
Да встанут, и да вас спасут;
Да в помощь вашу те потщатся;
На вас покров пусть нанесут[60];
Врагов за вас да потрясут,
И да исполнить то помчатся.
Но зрите, зрите, что есмь я;
И нет нигде другого бога:
Мертвит, живит рука моя,
Цельба и язва от нея;
Нет, кто б исторг, когда та срога[61].
На небо ону возведу,
Клянясь десницею моею,
Вещаю словом на средý,
Да будет слышимо предý:
Живу вовеки сам я с нею.
Когда я изощрю мой меч
И на престол судебный сяду,
То тем врагов хощу посечь,
И в месть нелюбящих повлечь,
И ненавидящих поряду.
Я кровью стрелы напою,
Наестся меч мой мяс от тела,
От тела язвенных в бою,
От глав князей, что убию,
Их попленивши грады, села».
Возвеселитесь, небеса,
Вы с богом нашим купно;
Да прославляет чудеса,
От древнего уже часá,
Весь ангельский чин неотступно.
Языки́! вы с его людьми
В веселии сердец ликуйте;
Сынов род, крепость восприми
И радостию возгреми;
Все ныне славно торжествуйте.
Отмщает бог за вас в день сей,
И ненавидящим сурово
Он в правде воздает своей;
Земле ж его чад и людей
Есть очищение готово.
1752
БАСЕНКИ [62]
Петух и жемчужина[63]
Петух взбег на навоз, а рыть начав тот вскоре,
Жемчужины вот он дорылся в оном соре.
Увидевши ее: «Что нужды, говорит,
Мне в этом дорогом, что глаз теперь мой зрит?
Желал бы лучше я найти зерно пшеницы,
Которую клюем дворовые мы птицы;
К тому ж мне на себе сей вещи не носить;
Да и не может та собой меня красить.
Итак, другим она пусть кажется любезна,
Но мне, хоть и блестит, нимало не полезна».
1752
Ворон и Лисица[64]
Негде Вόрону унесть сыра часть случилось;
Нá дерево с тем взлетел, кое полюбилось.
Оного Лисице захотелось вот поесть;
Для того, домочься б, вздумала такую лесть:
Воронову красоту, перья цвет почтивши
И его вещбу еще также похваливши,
«Прямо, говорила, птицею почту тебя
Зевсовою[65] впредки, буде глас твой для себя,
И услышу песнь, доброт всех твоих достойну».
Ворон похвалой надмен[66], мня себе пристойну.
Начал, сколько можно громче, кракать и кричать,
Чтоб похвал последню получить себе печать;
Но тем самым из его носа растворенна
Выпал нá землю тот сыр. Лиска, ободренна
Оною корыстью, говорит тому на смех:
«Всем ты добр, мой Вόрон; только ты без сердца мех[67]».
1752