Свет из предосторожности мы не стали зажигать. Я помню эту огромную, пустую столовую, окна в лунном свете, квадратные деревянные столы, блеск клеенок. Говорят, здесь раньше был гимнастический зал. Может, так оно и было. Очень уж высокие потолки. Трапецию можно вешать.
— Как ты считаешь? — спросил я у Саши насчет трапеции.
— Не вижу смысла. — Он открывал консервы.
— Как бы нас тут не застукали, — сказал Алеша.
— Не застукают. — Саша аккуратно вырезал крышку «кильки пряного посола».
— А застукают: год губы.
— Почему? — не понял я.
— В этом посадят, а выпустят уже в том.
— Могут и в том посадить. — Я посмотрел на часы. — Семь минут осталось.
— Из чего пить будем? — спросил Саша.
— Черт, стакан забыл. — Я тихо выругался.
— В буфете нет стаканов? — спросил Алеша.
— Откуда! — Саша встал и пошел по столовой. Мы ждали.
— Нашел, — сказал Саша, — несите все сюда.
— Сам иди сюда! — сказал Алеша.
— Не могу. Она на цепочке, и замок висит.
— Кто?
— Кружка на цепочке.
Мы сидели вокруг бачка с питьевой водой, к которому на довольно длинной цепочке была привязана большая алюминиевая кружка. Вот из нее мы и пили по очереди, когда ударили куранты, неслышные нам, так как радио в столовой не было.
— Жалко, елки у нас нет, — говорил Алеша.
— Сходи в лес, — посоветовал ему Саша. — Елок там хоть завались.
— В лесу родилась елочка, — почему-то сказал я.
— Давайте еще выпьем. — Саша натянул кружкой цепь.
— Давай.
— Я не знаю, за что, — сказал Алеша. — На дне рождения по второй пьют за родителей, а сейчас за что?
— Давайте просто так выпьем, — сказал я.
— Просто так неинтересно.
— Ну тогда выпьем за командира роты, — предложил Саша.
— За командира роты я пить не стану, — сказал Алеша.
— Тогда за тебя. — Саша выпил и передал Алеше кружку.
— А я за тебя. — Алеша тоже выпил и передал кружку мне. — Хорошо, что нас втроем в патруль назначили.
— Это они неплохо придумали, — сказал Саша.
— И день выбрали хороший, — сказал я.
— 31 декабря, — уточнил Саша.
— Уже первое. — Алеша посмотрел на часы.
— Сейчас какую-нибудь музыку послушать, — сказал Саша.
— Только не классическую. — Алеша помахал рукой.
— На Новый год классическую никогда не передают, — сказал Саша.
— Я бы ее вообще не передавал. — Алеша снова помахал рукой.
— А ее только по радио передают, — сказал Саша, — и то по утрам, когда все спят.
— Но Римский-Корсаков — это все-таки ничего. — Мне вдруг вздумалось заступиться за классическую музыку.
— А что он написал? — спросил Алеша.
— Я точно не помню.
— Вальс-фантазия, это не он написал? — спросил Саша.
— Римский-Корсаков вообще вальсы не писал: только оперы.
— И балеты, — засмеялся Алеша.
— Да, и балеты, — сказал я. — А что тут такого?
— Могучая кучка, — сказа! Алеша.
— А что с нами было бы, если бы мы пили из этого бачка? — Саша снова натянул кружкой цепь.
— Да уж ничего хорошего, — сказал Алеша.
— Завтра поедешь в Москву? — спрашивал у меня Саша.
— А что мне там делать?
— Что-нибудь придумаем. Позвоним кому-нибудь. У меня телефон записан.
— Ну меня записан. Даже три, — я вспомнил телефоны. — Правильно, три. А толку что?
— Толку никакого, — согласился Саша.
— Кто с кем Новый год встречает, тот и второго с тем гуляет, — неожиданно в рифму сказал Алеша.
— Ну правильно, — я был целиком на стороне Алеши. — А что им второго расставаться? Какой в этом толк?
— Толку никакого, — согласился Саша.
— А как понять: «Шкурой ревности медведь лежит когтист»? — вдруг спросил Алеша.
— Что это такое? — не понял я.
— Маяковский.
— Что-то я не помню такого.
— Медведь? — спросил Саша. — Это аллегория.
— Какая аллегория?
— Он убил медведя, понятно?
— Какого медведя! — Алеша ничего не понимал.
— Медведь в виде ревности. — Саша был терпелив. — И он его убил, чтобы легче жить.
— И сделал из него шкуру, — я помогал ему, как мог.
— Шкуру ревности, — скатал Саша.
— Лучше бы чучело, — сказал Алеша. — Я видел чучело медведя в Палеонтологическом музее на улице Герцена.
— Я бы не стал убивать медведя, — сказал Саша. — И лося тоже.
— У лося ценятся рога. — Алеша показал свою осведомленность и в этом вопросе.
— Чтобы их на стенку вешать. — Саша был решительно против уничтожения лосей. — В передней, — добавил он, — и на каждый рог — по шляпе.
— Так ты не поедешь в Москву? — спросил у меня Алеша.
— Нет.
— Никогда не женись, — сказал Алеша, глядя прямо на меня. — Зачем, спрашивается?
— Это ты у меня спрашиваешь?
— Это вопрос ко всем. А я лично женюсь в 28 лет.
— Почему именно в 28? — спросил Саша.
— Я не знаю. Мне так советовали.
— Какой-нибудь идиот тебе советовал, — сказал Саша. — Если я кого-нибудь встречу, даже завтра, даже сегодня…
— Сегодня ты никого уже не встретишь, — сказал я.
— Даже сегодня, — повторил Саша. — И если я сам пойму, что она хорошая, умная и вообще не сволочь, я тут же на ней женюсь.
— Курсантам запрещено жениться, — сказал Алеша.
— Разрешат, — твердо сказал Саша.
— А где вы жить будете? В казарме? — Алеша засмеялся. — В каптерке?
— Это тебя не касается. — Саша говорил почти зло. — А как от жен на фронт уходили? У меня мать с отцом расписались — и он прямо на фронт. Я его в глаза не видел.
— Я тоже сирота, — вызывающе сказал Алеша. — Ну и что?
— Сиротка, — засмеялся я, глядя на его здоровое, чистое лицо.
— Слушай, а кто она? — примирительно спросил Алеша.
— Кто? — не понял Саша.
— Я ее знаю?
— Кого?
— А на ком ты собираешься жениться?
— Кто тебе это сказал? — Саша был крайне удивлен.
— Ты сказал. — Алеша был удивлен еще больше.
— Вот идиот, — сказал Саша.
— Это ты идиот: жениться в 19 лет! — Алеша был просто возмущен.
Я засмеялся.
— Тебе смешно. — Алеша встал. — Всем вам смешно.
Он бы еще что-нибудь сказал, но произошло то, чего мы боялись и ждали: кто-то постучал в окно столовой. Не сговариваясь, мы легли на пол. Стук повторился. Не очень громкий, но настойчивый.
Нас заметили, и лежать было уже глупо. Саша посмотрел на меня, улыбнулся.
— Я сдаюсь. — Он кивнул в сторону окон. — Не стрелять же в него.
— Встретимся на гауптвахте. — Я пожал ему руку.
— Если нас посадят в общую камеру, — сказал Саша.
— Не посадят — будем встречаться на прогулках, — обнадежил Алеша.
— Идет, — сказал Саша и встал.
Теперь, нарушая стройность повествования, я хочу сказать, что мне всегда везло с товарищами. Не следует, наверно, удивляться, что среди них не было сволочей или подонков, но приятно все-таки, что из тех, кого я знаю, никто такими не стал. Я бы сейчас с радостью увидел кого-нибудь из тех лет. Любого, даже из другой роты, хотя я знаю, что все ограничится бутылкой водки (спасибо, если одной) и необязательными, в общем, никому не нужными разговорами. Согласен, что по этому поводу нечего особенно сожалеть, да и не жалею. Просто хорошо бы увидеться. Говорят, что уже есть междугородный видеотелефон, с помощью которого можно не только услышать, но и увидеть, как по телевизору, того человека, который тебе нужен. Так вот, неплохо бы увидеться, хотя бы путем видеотелефона. Всех, правда, не увидишь. Саша погиб в 56 году в Венгрии. Помните ту осень 56-го?..
А теперь вернемся в столовую 54 года.
Итак, раздался стук в окно, и мы легли на пол в ожидании самого худшего.
Но все получилось, как в нормальной сказке: после полуночи, распахнув окно, к нам из темноты шагнула прелестная незнакомая девушка. Правда, приглядевшись, мы ее узнали.
Обстоятельства, благодаря которым она возникла столь внезапно, были самые прозаические. Она работала официанткой в офицерской столовой, где наши командиры встречали Новый год за большим столом, составленным из десяти или двенадцати обыкновенных квадратных столов, а на том месте, где обычно сидят новобрачные, сидел, как нам сказала эта девушка, «вдовец-генерал», нестрого глядя, как веселятся его подчиненные. А к нашей девушке кто-то начал приставать, кто-то из холостых офицеров. Всегда уж так бывает, что кто-то напивается первым. Вот этому человеку мы и обязаны появлением нашей девушки. Никого из нас она не знает: мы были первого года службы и только-только начинали знакомиться с гражданским персоналом в лице официанток столовой, медицинских сестер и дочерей наших офицеров, многие из которых впоследствии стали женами наших товарищей, и, надеюсь, они счастливы.
Где-то я читал или слышал, как некий пассажир, вынужденный из-за непогоды в полном одиночестве встречать Новый год в ресторане аэропорта, искал женщину, чтобы выпить с ней: у него было такое убеждение, что в новогоднюю ночь с тобой обязательно должна сидеть женщина, твоя или не твоя, но нужно, чтобы она была, сидела рядом или через стол, но так, чтобы можно было с ней чокнуться и чтобы не сидеть одному напротив еды и водки. И он такую женщину, кажется, нашел. Далее начинается сюжет из Э. М. Ремарка или из К. М. Симонова: одинокий мужчина, предстоящий ночной полет и немного (страниц 12) сдержанных диалогов.
Э. М. Ремарка мы тогда не читали, К. М. Симонова знали довольно плохо и, конечно, не догадывались, что все, что с нами произошло, уже написано, опубликовано, а может, и снято в кино.
— Пить-то больше у нас нечего, — сказал Саша.
— А я не пью, — сказала девушка.
— Можно сбегать на станцию, — предложил Алеша.
— Кинем жребий? — спросил Саша.
— Зачем? Я сбегаю. — Алеша кивнул на меня: — А то вдруг ему достанется.
— К утру прибежит, — сказал Саша.
Алеша рассмеялся.
— Может, вы вдвоем сбегаете? — спросил я. — Как братья Знаменские?
— Вы какое вино пьете? — спросил Алеша у девушки, отлично зная, что ничего, кроме водки, он все равно не достанет.