Папиросный дым клубится.
За окном – без перемен…
Здравый смысл мой, бедный рыцарь,
не покинь меня во тьме!
Опускай забрало к бою —
пусть они не видят глаз.
Проиграли мы с тобою.
Протруби в последний раз.
Чтоб, заслышав зов прощальный
и понявши, кто кого,
помянул Король печальный
паладина своего.
Вор и волк —
вас любила Марина.
Ну а я не люблю, пацаны.
Ваши стрелки, разборки, малины,
ваш Высоцкий – страшны и скучны.
Мент и пес —
я б любил вас, ребята,
но так странно сложилось у нас:
слишком часто менты вороваты,
звероваты собаки подчас.
Против поэтов на этой странице
филиппикой должен был я разразиться.
Но я предпочел процитировать просто
Кукина Мишу, Гадаева Костю:
«Убей жену. Детей отдай в приют.
Минута – и стихи свободно потекут!»
Здорово!
Это надо ж – две лучшие трети
жизни собственной так провести!
Ни на что не взирая на свете,
на диване, в объятьях, в буфете
поджидая свой кайф впереди!
Так вот дембеля ждут и считают,
сколько дней до приказа еще,
болт на службу – увы – забивают,
о гражданке в каптерке мечтают.
Но бывает неверен расчет.
Коль не будешь служить и стараться,
на себя же потом и пеняй,
не строчи уж потом апелляций,
можешь дембеля ты не дождаться
и в дисбат загремишь, раздолбай.
ИЗ ЗУБНИЦКОГО
Россия мати,
свет мой безмерный!
Хочу сказати
нелицемерно:
в тебе живу я,
тебя ревную,
какого ж хуя
еще взыскую?
Ну почему же?
Ведь мне не нужен
ни берег сенский,
ни, как поется,
берег турецкий,
и не претит мне
манер деревенский.
Я сам-то тоже
не шибко светский,
как Тредьяковский,
как Исаковский,
я сам таковский.
Такого ж сорта.
Какого ж черта
всегда сплошное
непониманье
у нас с тобою?
Есть, видно, что-то в тебе такое…
или во мне. Или в нас обоих.
ВСЕСОЮЗНАЯ МОНАРХИЧЕСКАЯ КИНОПРЕМЬЕРА
Ты скажи-говори…
Как в России они
правят,
как друг друга они
давят
и как фильмы они
ставят —
никогда мне не говори.
Ницше к женщине с плеткой пошел.
Это грубо и нехорошо.
Да еще и смешно, между прочим,
если Ницше представить воочью —
Заратустре придется несладко,
если женщина эта в порядке…
По ту сторону зла и добра
не отыщешь ты, Фриц, ни хера.
Курицын Слава дразнит меня в «Лит. обозе»:
Деньги, мол, любит Кибиров, а работать не хочет.
Очень люблю, это правда. И правда, совсем не хочу.
Что же тут странного, Слава? Вот если б, напротив,
я бы работать любил, а вот денежек бы не хотел —
это вот было бы глупо. А так – все нормально.
Не говоря уж о том, что любовь и работа
вещи – ей-ей – несовместные в мире подлунном.
Этим вот блядь отличается от проститутки.
ВОРОНА И КОЗЛЫ
Плохо. Все очень плохо.
А в общем-то, даже хуже.
Но вы ведь не чуете, лохи,
метафизический ужас.
Страх экзистенциальный,
холод трансцендентальный —
все вам по барабану,
все вам, козлам, нормально.
Я же такой вот нежный,
такой вот я безутешный —
прямо вибрирую, глядя,
как разверзаются бездны.
Как разверзаются бездны,
как изменяется местность.
А вы все снуете куда-то!
Плохо дело, ребята.
Плохо дело, не скрою.
Тут ничего не поделать.
Тут ничего не попишешь…
Разве эссе какое?
ЧЕРНОВИК ОТВЕТА Ю. Ф. ГУГОЛЕВУ
Бога славим.
Бесов тешим.
Вот так молодцы!
Fin de siécle. А тут все те же
водка, огурцы.
«Севера звезда» пропала.
Жалко, Юлик, но
«Гжелки» пламенной навалом,
«Праздничной» полно.
Века нашего остатки
не по вкусу нам.
Выпьем с горя иль с устатку
за присущих дам.
Сердцу будет веселее
позабыть о том,
как борзеет и наглеет
время за окном.
Век кончается фатальный.
Бродский кончен уж.
Но пока еще хватает
заповедных груш,
околачиванье коих —
наш удел земной.
Хорошо б на все другое
нам махнуть рукой.
Как в казарме пред отбоем,
лихо прокричим:
«Век прошел!» – и тут же хором:
«Хрен, Юляша, с ним!»
Хрен бы с ним, с его Уставом,
коль в конце концов
времени река доставит
к дембелю бойцов.
Но гарантий, к сожаленью,
нету никаких.
И в одном лишь нет сомненья
средь сомнений злых —
в том, что между этих рюмок,
первой и второй,
перерывчик – ну-ка, Юлик! —
будет небольшой!
Море сверкает.
Чайки летают.
А я о метафорах рассуждаю:
помню, писал Вознесенский А. А.,
что чайка, мол, плавки Бога.
Во как!..
А я вот смотрю специально —
ничуть не похоже.
Ни на плавки вообще,
ни тем паче на эти загадочные
плавки Господа нашего Бога.
Равно как
и море не похоже на «свалку
велосипедных рулей»,
как нам впаривал Парщиков…
…Море смеялось…
Что у людей в головах?!
К. Гадаеву
Пастернак наделен вечным детством.
Вечным отрочеством – Маяковский.
Вечной женственностью – Блок и Белый.
А мужчина-то только один —
Александр Сергеевич Пушкин.
Это тост, Константин!
Где же кружка?
ПРИЗНАНИЕ
Хочу сказать тебе о том,
что я хочу сказать тебе
о том, что я хочу сказать
тебе о том, что я хочу
тебе сказать о том, что я
хочу сказать тебе о том,
что я хочу!
КРИЗИС ВЫШЕСРЕДНЕГО ВОЗРАСТА
Славный бес мне в ребро. Под откос,
кувыркаясь, скорбя и ликуя,
с панталыку сорвавшись, лечу я,
Песню песней горланя всерьез!
Песня песней, а жизнь-то бежит.
Гляну в зеркало – с ужасом вижу:
это что же за клоун бесстыжий
щурит глазки и губы кривит?
И, в зубах папироску зажав,
шутки шутит похабная рожа,
передразнивает так похоже,
что, наверно, он все-таки прав.
ИЗ СЕЛЬМЫ ЛАГЕРЛЁФ
Когда б мне волшебную палочку
иметь (аж подпрыгнул фрейдист!),
я сделал бы маленькой-маленькой
тебя и носил на груди.
Малюсенькой, ну вот такусенькой,
чтоб вся умещалась в горсти,
Дюймовочкой, сантиметровочкой,
пищащей в кармане: «Пусти!»
Да хрена бы я тебя выпустил!
Носил бы с собою всегда.
Показывал все бы, рассказывал,
возил бы туда и сюда.
Я смог бы тогда обеспечивать
тебя и едой, и жильем,
укрыл бы от злобы и глупости
в нагрудном кармане моем.
Но каждую ночь в час назначенный
я клал бы тебя на кровать,
махал бы волшебною палочкой,
нормальной бы делал опять!
Я так бы ласкал тебя бережно,
мой нежный и дикий зверок!
Всю ночь ты была б соответственной,
а утром – опять с ноготок.
Кстати, еще о казарме —
именно там
кроме всего остального я понял:
релятивизм, скептицизм,
и пессимизм, и цинизм
и т. д. и т. п.
не обязательно связаны
с высшим развитием
интеллекта
иль особенной тонкостью