Месть!
Месть!
Месть!
Злоба вражья сильна:
У врагов и казна,
И Стрельцова стена.
Война!
Вой!
На!
На беду – на войну –
Зимовать на Дону
Разин с вольницей
Тронулся в путь,
Чтоб весенней порой
Всей сермяжной горой
На Москву двинуть
Буйную грудь.
Да не так-то, эхма!
Всем сулила зима
Зло предательства –
Долю обмана:
На казацком Дону –
У себя, на дому –
Палачи стерегли
Атамана.
Дворянской стеной
За Стрельцовой спиной,
Шкуру барскую
Жадно спасая,
Ощетиненной ратью,
Чернояростной татью
Налетела псов
Царская стая.
Нежданно для сердца
Захлопнулась дверца:
Взяли Степана,
Как малолетку, –
К тяжкому дню
Он попал в западню.
Посадили Степана
В железную клетку.
Говорят, что земля
В этот час роковой
Сотряслась
От сермяжных слез, –
Взвыли избы, поля
Над отцом-головой,
Вздрогнул гневом
На Волге утес.
Говорят, будто Русь
В этот час вековой
Затаила
Сиротскую месть,
Чтобы после, когда
Грянет день боевой,
Эту месть
На врагов перенесть.
Так –
По грязным
Ухабам,
На посмешище жабам,
По московской-ямской,
По дороге лесной
Да звериной,
Войска
Повезли
Атамана весной –
Перелетной весной –
До Москвы
Топориной.
Степи, долины,
Трава и цветы –
Весенних надежд
Разлились океаном.
А он, кто делами,
Как солнце, светил,
Он и в клетке
Сидел атаманом.
И вот –
В день июньский
Да солнечно-ясный
На площади Красной
Царской Москвы –
Эшафот.
Место Лобное пусто.
Возле –
бояре,
стрельцы
и народ.
Густо.
Люди да люди –
реки людские
Стеклись в человечий поток.
Волнуются груди,
Как волны морские,
Смотрят глаза на восток:
Это оттуда
На грязной телеге
Пыльные кони везут
Атамана Степана
На помост кровавый,
Везут
На палаческий суд, –
На расправу.
Гул.
Стон.
Вой.
Рев.
Смерть замыкала кольцо.
Жуть.
Страх.
Боль.
Кровь.
Блестели секиры стрельцов.
Все бились плечами,
Кричали грачами:
«Навеки с холопами будь!»
Не славой-речами,
А слезы ручьями
Текли на чернеющий путь.
Ближе телега.
Каждый калека,
Каждый боярский холоп,
Каждый ватажный,
Каждый сермяжный –
Падали наземь, на лоб,
Чтоб
В этот час вековой
Навеки проститься
С отцом-головой.
Ближе телега –
Гуще возни.
Везут человека
На плахе казнить.
А он – хоть бы что –
Стоит, улыбается,
Будто смерть его
И совсем не касается.
Он стоит –
Ко столбу
На железо прикован.
Кровь прилипла
Ко лбу.
Бровь согнулась подковой.
Человека нет выше,
И высок его взор иной.
Грудь открытая дышит
Под рубахой разорванной.
И не слышны слова его
В гуще рева страшенного:
Глушит звон с колокольни
Василья Блаженного.
Да не столь перезвонны
Колокола,
Сколь в сердцах перезовны
Былые дела.
Эх, Степан,
Золотая отрада,
Удалая твоя голова,
Тебе каждая
Ласточка рада
Принести утешенье-слова:
Не забудет голодная рать
Тебя в этом
Истерзанном рубище, –
Будет легче, отец, помирать
На глазах, тебя любящих.
Стала телега
У смертного места.
И вот –
Эшафот.
Густо.
Шумно.
Трудно.
Тесно.
Рев да стон,
Да божий звон –
Все смешалось в гул земли.
Сняли цепи со Степана.
Повели.
Сам поднялся по ступеням,
Как всходил на струг.
Атаманским взором кинул,
Оглядел вокруг:
Будто впрямь
Не видел долго,
Не стоял на берегу.
Будто впрямь
Смотрел на Волгу
На людскую на реку.
То же – солнце.
Те же – волны.
Но не слыхан плач:
Люди тяжким
Горем полны.
За спиной – палач.
Воевода – из старших.
Плаха.
Топор.
Дьяк патриарший
Читает царев приговор:
«Бла-го-сло-ве-ни-ем
Церкви святой,
По-ве-ле-ни-ем
Царя православного,
Для спасения трона
И веры той,
Стеньку –
Разбойника главного,
Вора присущего,
Крамолу несущего,
За грехи злой резни
Круто
На плахе казнить,
Бесовское рыло,
Дабы впредь неповадно
Другим
Злодейничать было.
Яко всяка душа
Властям предержащим
Повинуется строго.
Несть бо власти, аще
Не от бога.
Анафеме смерть.
Аминь».
Воевода взглянул
На палача на страшенного.
Глушит звон с колокольни
Василья Блаженного.
Пьяный палач
Заблестел топором,
Дикий, яростный плач
Раскатился, как гром.
А он, кто на плаху
Свою голову нес
И в предсмертный час видел:
Там, на Волге,
Высокий утес
Затаил думу в кровной обиде:
Будет время –
Сермяжная рать
Отомстит разом вскачь она.
Эх, красно и легко
Умирать,
Когда дело навеки раскачено.
Так Степан
Взглянул спокойно
На людской, густой простор
И без страху
Лег на плаху
Под сверкающий топор.
Казнь свершилась.
Солнце скрылось
За грозовой тучей,
Чтобы гневом
Не на милость
Грянуть местью круче.
Помня волжскую привычку,
Грянуть кличем:
«Мрази, на!
Нна, возьми –
Сарынь на кичку!
За Степана Разина!
Станем помнить
Солнце-Стеньку:
Мы – от кости Стеньки – кость.
И, пока горяч,
Кистень куй,
Чтоб звенела молодость».
1914–1918, 1927-1928
Емельян Пугачев
Разговоры
Тот али не тот?
Петр али не Петр?
Врет али не врет?
Шепталися мухи
По всякой причине.
Ползали слухи,
Как вши по овчине.
Обидно:
Чешется, а не видно.
Говорят, что Петр.
Говорят, что мертв.
Говорят, что бредни.
Говорят, что Третий.
А сам говорит:
Я – четвертый.
Да и тот протертый.
Никак не поймешь:
Царь али вошь?
Человек –
Как человек,
Борода –
Мужицкая,
Очи –
Стриженых овечек,
Походочка –
Казацкая,
Повадочка –
Яицкая.
По плечам – не малый,
По годам – бывалый,
По ногам – хожалый,
По ручищам – шалый.
А как вытянет речь –
Головы не сберечь:
Знай только действуй –
Весь тут.
Слово –
Сабля из ножон.
Слово –
Лезет на рожон.
На земле –
Как на седле,
На седле –
Как на крыле.
Ну и уродился человечище!
Али – царь,
Али – охотник,
Али – косарь,
Али – колодник.
Вот он, сердешный, какой:
Все в нем есть –
В этом и честь.
Брагу пьет,
Пьет и мед,
А пьяным не видали.
Разное болтают, праздное.
Бывал в Пруссии, Польше.
Не то торговал,
Не то воевал,
Не то – купец,
Не то – генерал.
И больше:
Может – и царь.
Тот ли, не тот.
Петр ли, не Петр.
Врет ли, не врет.
А про все на свете
Знает, как ветер.
Мир пролетел,
Навиделся дел –
Вольностью дышит отчаянно.
Да только царей
Не бывает таких. Даже нечаянно.
А все-таки раз
С глазу на глаз
Пристали к нему казаки:
«Петр аль не Петр?
Толкуют, мол, – Петр.
Иные зовут Пугачевым».
А он как попрет:
«Что вы, да что вы!
Эх, дурачье.
Я – не Петр,
Емельян Пугачев,
Я – не царь,
А донской казак
Зимовейской станицы.
Прямо сказать –
Хлебопашец и воин.
Все мы – вольные птицы.
Я – на воле. Спокоен.
Ну, и в острогах бывал.
Да шибко я мал:
Прилетал с вороньем –
Улетал воробьем.
Я в степях – не в обиде.
А что дальше – увидим.
Война –
В разгаре.
Казаки –
В угаре.
Мужики –
На пожаре,
Помещиков жгут.
Вот и все тут.
Кругом – война,
А военное дело я знаю.
За это берусь –
За крестьянскую Русь!
Тряхнем, что ли,
Эй, казаки!
Ну-ко, закинь,
Шире раскинь
Волю степную,
Пыль золотую.
Может, и выйдет чего.
Эй, голуби,
Даль – голубица.
Может, и выйдет,
Ежели биться
Всем горячо».
Вот он какой
Емельян Пугачев.
Так все подряд
Казаки, мужики говорят.
Тот ли, не тот?
Петр ли, не Петр?
Может, и пьян,
А только таких
Не бывает на свете,
Как Емельян.
Ну, Пугачище,
Ядри его корень,
Прямо – бычище
Мычит на угоре.
Могуществом дразнит,
Прет на затырь,
Вроде как Разин –
Степной богатырь.
И тоже с Дону,
Того же звону.
Слово –
Сабля из ножон.
Слово –
Лезет на рожон.
Ну и народился человечище!
Знай только действуй
Весь тут.
Недаром в Яицком городке
Живется Пугачеву налегке:
Того гляди, взовьется вертуном
По степям со свистами,
Жизнь поставит кверху дном
Лапами бесистыми.
Недаром Яицкий городок –
Раскатистый уральский говорок:
Разговоры запрягают, как коня,
Шпарят духом чох.