ка Дементьев, да боярина ж князя Дмитрея Михайловича Пожарского Федька Степанов сын Чечотка – твоего ж государева села Дунилова на приказного на Ондрея Михайлова сына Крюкова да на его людей. В нынешнем, государь, году пришли мы в твое дворцовое село Дунилово для своего промыслишку, и с ходьбы к нему Ондрею явились, и того ж, государь, числа он Ондрей нас сирот зазвал к себе на двор, и зазвав запер нас в баню, и заперши вымучил у нас сирот у Павлушки 7 рублев, а у Федьки 25 рублев, да Артюшкиных денег 5 рублев». Со своей стороны скоморохи не оставались в долгу; вечно праздные, наклонные к бродячей жизни и вынуждаемые шаткостью своего общественного положения искать поддержку в самих себе, они собирались в артели и ходили по широкой Руси большими ватагами, нападали по дорогам на путников и проезжих и грабили. «Да по дальним странам, – говорит Стоглав, – ходят скоморохи, совокупяся ватагами многими до штидесяти и до семидесяти и до ста человек, и по деревням у крестьян сильно ядят и пиют, и из клетей животы грабят, а по дорогам разбивают». Особенно привлекали скоморохов сельские братчины, где можно было вдоволь попировать и что-нибудь заработать своей игрой, песнями и плясками; потому в жалованных и уставных грамотах различным сельским общинам встречаем положение: «А скоморохом у них сильно не играти»; запрещается и княжеским чиновникам давать им разрешение на участие в деревенских пирах и братчинах: «Скоморохом у них посольской (или: волостель) играти не освобождает». В случае насильного прихода скоморохов дозволялось выбивать их из сел и с братчин – безнаказанно.
Под влиянием духовной литературы и старинных церковных поучений в самом народе возникают понятия о греховности скоморошества. Особенно резко высказывается это убеждение в той массе, которая наиболее отличалась начитанностью и вместе с тем религиозною нетерпимостью, именно в кругу раскольников. Правила Феодосиан 1751 года осуждают поющих песни, играющих в варганы и дудки и участвующих в плясках: «Творят сии вси 500 поклонов до земли». «Песня и пляска от сатаны», говорят староверы; образовались пословицы: «Бог дал (или: создал) попа, черт скомороха», «Ни Богу свеча, ни черту дуда!» Эти сопоставления любопытны, как свидетельство древнерелигиозного значения скоморошьих игрищ и музыки. В стихе о Страшном суде помещено такое обращение к грешникам: «Вы в гусли-свирели играли, скакали, плясали – все ради дьявола»; в стихе о грешной душе сказано, что она
Под всякия игры много плясывала,
Самаго сатану воспотешивала.
Лубочные картины проводят тот же взгляд; так в картине, изображающей смерть грешника и истязание его бесами, представлена одна сцена, содержание которой видно из следующей подписи: «И рече сатана (грешнику): любил еси в мире различные потехи, игры; приведите ему трубачей. Беси же начаша ему во уши трубить в трубы огненные; тогда из ушей, из очей, из ноздрей пройде сквозь пламень огненный».
Строгость средневековых воззрений на искусство не могла удержаться, как скоро стали проникать в общество более светлые идеи, какие несло к нам западное образование. Еще при Алексее Михайловиче, в то самое время, когда запрещали народные игрища, отбирали у скоморохов и жгли музыкальные инструменты, – на пиру у царя «играл в органы немчин, и в сурну, и в трубы трубили, и в суренки играли, и по накрам и по литаврам били»; при дворе представляются комедии, в присутствии всей царской семьи, причем немцы и люди Матвеева играют на органах, фиалах и танцуют. Преобразования Петра Великого нанесли окончательный удар староверческому аскетизму; с ним закончились и протесты духовенства, и запретительные меры правительства против так называемых «бесовских действ» – музыки и плясок, которые давно уже утратили для массы свое языческое освящение и сделались не более как праздничным увеселением. Осуждения продолжают раздаваться только из суеверной и фанатической среды раскола.
Блестящая яркими, великолепными красками, радуга должна была особенно сильно поражать поэтически настроенную фантазию первобытных народов. Наряду с другими небесными явлениями и за нею был признан священный, божественный характер, – и как в природе радуга сопровождает летние грозы и проливные дожди, напояющие воздух влагою, то понятно, что и в народных сказаниях она поставляется в тесную связь с богом-громовником. По различию впечатлений, производимых ею на глаз, поэтическая фантазия древнего человека сближала радугу с разнообразными предметами; но сближения свои постоянно основывала на действительном сходстве форм и признаков.
а) Радуга = лук, дуга, арка. По мифическому представлению древних индийцев, радуга есть боевой лук Индры, с которого этот бог-громовержец пускает свои молниеносные стрелы, поражая демонов тьмы (= тучи); отсюда обыкновенный эпитет Индры gopaticapa, т. е. господин или владыка, держащий лук (gopatih – пастух, господин, правитель, слово сложное из go – корова и patih – господин; Индре присвоено это название не только в переносном значении владыки, но и в первоначальном смысле пастуха, потому что он хранит небесных коров = дождевые тучи и доит их своими молниями; capa – лук). Когда радуги не видно, думали, что Индра держит свой лук ненатянутым; показывается радуга – значит: бог натягивает свой лук, вступая в битву с враждебными силами. Воззрение это составляет общее достояние почти всех народов индоевропейской семьи. Литовцы, между прочими именами, придаваемыми радуге, называют ее kilpinnis dangaus, т. е. небесный лук. В наших древнейших памятниках она обозначается словом «джга»; так называется радуга в Святославовом Изборнике 1073 года и в переводе Библии: «Дугу мою полагаю во облаце». В Архангельской губ. доселе зовут ее: божия дуга, поляки – dgga, сербы, болгары и чехи – дуга, хорваты – uk nebeski. Слово «дуга» указывает на согнутую линию; у нас оно употребляется для обозначения части круга и упряжного снаряда, у сербов – согнутой для бочки доски; дужка – полукруглая рукоятка, перевесло (у ведра, корзины, посудины) и ключица, соединяющая грудную кость с плечевою. Отсюда справедливо будет заключить, что слово «дуга» в древнейший период языка было синонимическим луку (излучина – кривизна, лукоморье – изгиб морского берега, лукавый – криводушный) и в отношении радуги имело тождественное с ним значение, подобно тому, как латин. arcus означает и лук, с которого пускают стрелы, и выведенную дугою перемычку (свод), и радугу. У французов радуга называется arc-en-ciel или arc-dieu, а у немцев regen-bogen (последняя часть слова употребляется в смысле дуги, излучины, свода и лука), т. е. дождевая дуга или дождевой лук. Потт сообщает еще название schwibbogen, т. е. висячая в воздухе арка, дуга или лук. Наши предания дают Перуну, вместе с молниеносными стрелами, и огненный лук; доселе уцелевшая в народе поговорка «Ах, ты, радуга-дуга! Ты убей мужика» ясно намекает на древнейшее представление радуги – Перуновым луком, с которого пускались смертоносные стрелы. Болгарская загадка так изображает радугу:
Финны также признают радугу луком бога громов, молнии и дождей – taiwancaari (arcus coelestis); Укко мечет с этого огромного, блестящего (огненного) лука свои медные или пламенные стрелы. Призывая на голову врагов погибель, финны молят бога Укко, чтобы он взял свой лук, наложил на него стрелу и поразил бы насмерть названного супротивника[189]. Та же карательная сила выражается и в литовском названии радуги воздушною розгою – urorykszte (wetterruthe) и в поверьи эстов, которые видят в ней пожинающий серп громовника. В греческих сказаниях серп принимается за орудие, с помощию которого грозовые существа наносят раны своим противникам (= тучам). Так, Персей поражает Горгону серпом, полученным от Гефеста или Гермеса; Кронос обрезывает серпом детородные части Урана (= облачного неба) и проливает его кровь (= семя дождя). Серп, данный Деметре Гефестом, чтоб она научила титанов косить и срезывать плоды, первоначально – поэтическое представление радуги, а впоследствии эмблема земного плодородия; как производительница урожаев, богиня-громовница слилась в один образ с матерью-Землею: вместе с этим изменилось и самое значение атрибута. В немецких сагах великаны, спасаясь от Торова молота, скатываются с облачных гор клубками и прячутся у косарей или жнецов; сам Один выступает иногда, как небесный жнец (mahder).
Не может быть сомнения, что слово «ра-дуга» есть сложное, и первая половина его есть только характеристический эпитет, соединяемый с этою небесною дугою; в областном говоре (Тверск. губ.) слово это произносится «рай-дуга». Протоиерей Павской сближал русское название «радуга» с английским rainbon и немецким regenbogen, хотя и не подкрепил своего мнения достаточными лингвистическими соображениями. Первая часть слова – «ра», по нашему мнению, стоит в родстве с санскр. коренным звуком [r] (настоящ. arami – ire, procedere), заключающим в себе понятие быстрого движения, равно прилагаемое и к свету, и к текущей воде, к бегу коня и полету птицы; отсюда ara – быстрый, аr – вестник, arvan – конь и эпитет солнца, чешск. ор – конь, литовск. arelis – орел, наше реять – летать и ринуть – стремительно бросить; санскр. ri и зендск. rudh – течь, санскр. rud – плакать, рыдать, нем. rinnen. Отсюда понятно, что Ра, древнейшее имя Волги, означает собственно: текучую воду, реку (rivus); сравни: сибирск. рагорок – холм, курган на роднике, арханг. рада – мокрое место в лесу. Таким образом, радуга первым своим слогом соответствует немецкому regen и означает водоносную, дождевую дугу. Согласно с лингвистическими данными греческий миф представляет Ирису (ιρις) – быстролетною, крылатою вестницею Зевса. В литовском предании о потопе радуга является вестницею, посланною божеством (Прамжинас) утешить престарелую чету людей, которая спаслась от наводнения, и научить ее, как создать себе потомство; в греческом сказании о Девкалионовом потопе роль эта дается вестнику богов Гермесу. Древнее представление «радуги» небесным луком, затемнившееся с течением времени в этом общепринятом ее названии, народ подновляет прибавкою к нему слова «дуга»: «Ах, ты, радуга-дуга!» Такое подновление очень обыкновенно в эпическом языке; так, например, говорят: «белый свет», «белая лебедь», хотя «свет» и «лебедь» и без того знаменуют белый цвет.