Какой прогресс в движенье мысли!
Вопросов сколько решено!
И это всё еще – зачаток!
Везде – преследованье взяток,
Весь мир проснулся, закричал,
Раскрылось каждое событье,
Явились – гласность и развитье
Экономических начал.
Уму отрадно, сладко чувству!
Начертан воспитанья план,
Везде простор науке дан
И цель указана искусству.
Кого наш век не изумит?
Куда ни оглянись – всё ново,
И против зла везде гремит
Изобличительное слово,
0 Твои сомненья – смертный грех!
Сознаться каждый в том обязан,
Что всё подвинулось. Успех
Математически доказан.
Старик
Благим стремленьям – честь, хвала!
Да жаль – приемы ваши мелки,
И вы, чем браться за дела, –
Беретесь часто за безделки;
Боитесь вы сорвать покров,
Где зла скопляется излишек,
1 И где бы обличать воров –
Вы обличаете воришек,
Несчастных, жалких, чья рука
Порой вдается в лиходейства
Затем, что хлеба нет куска
У их голодного семейства.
Идея иногда чиста,
А в исполненье факты грязны;
Цель и прекрасна и свята,
А средства – грешны, безобразны.
Всё торжествует лишь обряд
Да форма. Суд мой прям и краток:
Друг, не сердись! Прогресс ваш шаток,
То шаг вперед, то шаг назад.
«Литература – праздник слова!»
Иной журнал кричал, кричал, –
О том лишь только умолчал,
Что правда – первая основа
Экономических начал.
Не даст вам выводов желанных
Математический расчет.
Что ваша цифра? Цифра лжет,
Коль нет под нею верных данных.
Не спорю: тщетно ум парит
Порою в сферах идеальных,
Но счастья он не водворит
И там, где жаждой он горит
Одних лишь благ материальных,
Где чистой нравственности нет,
Законность где калекой бродит
Иль фразами морочит свет,
А в кровь и плоть не переходит, –
Где вредной роскоши чума
Переедает мир недужный
И где нужна не честь сама,
А только чести знак наружный, –
Где нет сознанья у людей,
Что часто кровью пахнут розы,
Что в бриллианты богачей
Превращены убогих слезы,
Что люди все – одна семья,
И, миру новым чтоб явиться,
Для обновленья бытия
Он должен духом обновиться, –
Что правда не должна, как тать,
Дрожать пред ложью закоснелой,
Но божьей вестницей предстать…
…………….
Искусство ж пусть своим путем
Идет, как шло с начала века,
И благородит человека,
И проявляет бога в нем!
Молодой
О, это – проповедь! В морали
Мы всё по нитке перебрали, –
Мечты старинные! Поверь –
Среди движений современных
Для этих мыслей отвлеченных
Совсем и места нет теперь.
Ты фантазируешь… Ну кстати ль?
А я, с тобой чтоб не уснуть,
Иду. Прощай, седой мечтатель!
Я тороплюсь.
Старик
Счастливый путь!
Иди. Но старческих мечтаний
Ты не считай в числе преград
Для ваших светлых начинаний
И верь: я в духе был бы рад,
Когда б по моему хоть трупу,
Как по гранитному уступу,
Бил новый жизненный каскад.
Спеши вперед, младое племя!
Твоя дорога далека…
Коль у тебя я отнял время –
Прости болтливость старика!
Леля
На стол облокотясь и, чтоб прогнать тоску,
Журнала нового по свежему листку
Глазами томными рассеянно блуждая,
Вся в трауре, вдова сидела молодая –
И замечталась вдруг, а маленькая дочь
От милой вдовушки не отходила прочь,
То шелк своих кудрей ей на руку бросала,
То с нежной лаской ей колени целовала,
То, скорчась, у ее укладывалась ног
И согревала их дыханьем. Вдруг – звонок
В передней, – девочка в испуге задрожала,
Вскочила, побледнев, и мигом побежала
Узнать скорее: кто? – как бы самой судьбой
Входящий прислан был. «Что, Леля, что с тобой?»
Но Леля унеслась и ничего не слышит,
И вскоре смутная вернулась, еле дышит:
«Ах! Почтальон! Письмо!» – «Ну, что ж такое? Дрянь!
Чего ж пугаться тут? Как глупо! В угол стань!»
И девочка в углу стоит и наблюдает,
Как маменька письмо внимательно читает;
Сперва она его чуть в руки лишь взяла –
На розовых устах улыбка расцвела,
А там, чем далее в особенность и в частность
Приятных этих строк она вникает, – ясность
Заметно, видимо с начала до конца,
Торжественно растет в чертах ее лица, –
А Леля между тем за этим проясненьем
Следила пристально с недетским разуменьем,
И мысль ей на чело как облако легла
И тонкой складочкой между бровей прошла,
И в глазках у нее пары туманной мысли
В две крупные слезы скруглились и нависли.
Бог знает, что тогда вообразилось ей!
Вдруг – голос матери: «Поди сюда скорей.
Что ж, Леля, слышишь ли? Ну вот! Что это значит,
Опять нахмурилась! Вот дурочка-то! Плачет!
Ну, поцелуй меня! О чем твоя печаль?
Чем ты огорчена? Чем?» – «Мне папашу жаль».
– «Бог взял его к себе. Он даст тебе другого,
Быть может, папеньку, красавца, молодого,
Военного; а тот, что умер, был уж стар.
Ты помнишь – приезжал к нам тот усач, гусар?
А? Помнишь – привозил еще тебе конфеты?
Вот – пишет он ко мне: он хочет, чтоб одеты
Мы были в новые, цветные платья; дом
Нам купит каменный, и жить мы будем в нем,
И принимать гостей, и танцевать. Ты рада?»
Но девочка в слезах прохныкала: «Не надо»,
– «Ну, не капризничай! Покойного отца
Нельзя уж воротить. Он дожил до конца.
Он долго болен был, – за ним уж как прилежно
Ухаживала я, о нем заботясь нежно!
Притом мы в бедности томились сколько лет!
Его любила я, ты это знаешь…» – «Нет!
Ты не любила». – «Вздор! Неправда! Вот обяжешь
Меня ты, если так при посторонних скажешь,
Девчонка дерзкая! Ты не должна и сметь
Судить о том, чего не можешь разуметь.
Отец твой жизнию со мною был доволен
Всегда». – «А вот, мама, он был уж очень болен –
До смерти за два дня, я помню, ночь была, –
Он стонет, охает, я слышу, ты спала;
На цыпочках к дверям подкралась и оттуда
Из-за дверей кричу: «Тебе, папаша, худо?»
А он ответил мне: «Нет, ничего, я слаб,
Не спится, холодно мне, Леля, я озяб.
А ты зачем не спишь? Усни! Господь с тобою!
Запри плотнее дверь! А то я беспокою
Своими стонами вас всех. Вот – замолчу,
Всё скоро кончится. Утихну. Не хочу
Надоедать другим». – Мне инда страшно стало,
И сердце у меня так билось, так стучало!..
Мне было крепко жаль папаши. Вся дрожу
И говорю: «Вот я мамашу разбужу,
Она сейчас тебя согреет, приголубит».
А он сказал: «Оставь. – И так вздохнувши – ух! –
Прибавил, чуть дыша и уж почти не вслух,
Да я подслушала: – Она… меня… не любит».
Вот видишь! Разве то была неправда? Вряд!
Ведь перед смертью все уж правду говорят».
Владычество моды
Пятнадцатый век еще юношей был,
Стоял на своем он семнадцатом годе,
Париж и тогда хоть свободу любил,
Но слепо во всем раболепствовал моде.
Король и характер и волю имел,
А моды уставов нарушить не смел,
И мод образцом королева сама
Венсенского замка в обители царской
Служила… Поклонников-рыцарей тьма
(Теснилась вокруг Изабеллы Баварской.
Что ж в моде? – За пиром блистательный пир,
Интрига, любовь, поединок, турнир.
Поутру – охота в Венсенском лесу,
Рога и собаки, олени и козы.
На дню – сто забав, сто затей на часу,
А вечером – бал, упоение, розы
И тайных свиданий условленный час…
………………
И мода сердиться мужьям не велит, –
На шалости жен они смотрят без гнева.
На съездах придворных – толпа волокит, –
Их дерзости терпит сама королева,
По общей покатости века скользя.
Король недоволен, но… мода! – Нельзя!
Тут любят по моде, любовь тут – не страсть,
Прилично ли делать скандал из пустого?
Конечно, он может… сильна его власть,
Но – что потом скажут про Карла Шестого!
«Какой же он рыцарь?» – толпа закричит.
И сжался король, притаился, молчит.
Но как-то – красавец Людовик Бурбон
Не вздумал, мечтая о прелести женской,
Отдать королю надлежащий поклон,
Летя к королеве дорогой венсенской,
И так его рыцарский жар увлекал,
Что мимо он гордо вгалоп проскакал.
Король посмотрел и подумал: «Сверх мер
Влюблен этот рыцарь. По пылкой природе
Пускай он как модный спешит кавалер.
Но быть так невежливым – это не в моде!
Недаром король я. Ему ж на беду,
Постой-ка, я новую моду введу!»
Сквозь чащу Венсенского леса, к реке
Шли люди потом возвестить эту моду –
И в полночь, при факелах, в черном мешке
Какая-то тяжесть опущена в воду;
Мешок тот воде поручила земля
С короткою надписью: «Суд короля».
Поклонников рой с той поры всё редел
Вокруг Изабеллы. Промчалися годы –
И всё изменилось. Таков уж удел
Всего в этом мире! Меняются моды:
Что прежде блестело – наполнилось тьмой,
И замок Венсенский явился тюрьмой.
Мадонна
Бог ниспослал мне виденье: я вижу мадонну,