За бездной бездна восстает.
Испей из звездного стакана
Заветной гибели полет.
И слышен молот истукана,
И сердце есть, и сердца нет.
И в звездном кружеве туманы
Кладут на раны тихий свет.
И сердце есть, и сердца нет.
И вечные дрожат туманы.
129. «Я предвосхитил всё мечтой…»
Я предвосхитил всё мечтой:
Всю боль, всю бренность наслажденья.
Свершенья нет. Так чередой
Стихают юности волненья.
Не родились мои цветы,
Моя любовь не воплотится,
Лишь робкому, как тень, приснится
Виденье вещей красоты.
130. «Был полдень. Солнца золотей…»
Был полдень. Солнца золотей
Сверкали купола церквей
И в небе, синеву качая,
Летела птиц залетных стая —
Там далеко, там в вышине
Покорна солнцу и весне.
По улице, где вереницы
Спешащих праздно — враг столицы,
Виясь, взмывая исподволь,
На дрогах гроб, шатаясь, шел.
Казалось, бездна вдруг зевнула
И бденьем вечности дохнула.
К кладбищу, в вещей сени мир,
Звал скорбным шепотом псалтырь,
Звал певчих хор, креста наклон
И мертвеца сокрытый стон.
Звал рокот призраков живых
В одеждах, в пятнах золотых,
В гудках, в звонках, в смятенном дне
На гулких улиц глубине,
И всё угрюмей, всё темней
В тени окон, в тени дверей
Вставал из камня Тайны лик,
Звал каждый шорох, каждый вскрик…
Туда, туда, сомкнув ресницы,
За черной-черной колесницей
Всё поплыло, как перед сном,
За шагом шаг, за домом дом.
А в небе всё неслася стая,
То серебрясь, то утопая.
И всё струились купола…
О, крылья крыл — колокола!
131. «Всем свершениям порукой…»
Всем свершениям порукой
Миг безумный, миг шальной.
Что ж, вертись, кольцо разлуки.
Кто со мною? Ты ль со мной?
«Выходи, моя шалунья!»
Вот он стройный в бубен бьет.
Я, канатная плясунья, —
Выйду, выйду в свой черед.
Зык музыки… Карусели…
Барабанной дроби жгут.
Мимо пляшущих качелей
Мчатся в вечность пять минут.
Мчатся дети в небосклоны.
Ветер… Листья… Дым зеленый…
И церквей святые звоны…
И молитва пред иконой…
Запрокнулись земные
Руки золота и сна.
Ропщет бубен. Ждет стихия.
Эх, раздайся глубина!
Я — струна. Я — тетива.
Я ли, я ль дышу едва?
Восхожу, небес касаясь,
Жарким телом содрогаясь.
132. «Чтоб родиться — нужно умереть…»
Чтоб родиться — нужно умереть.
В тленье кануть — в тлении сгореть.
Ты не бойся тела: плотью дух сожги.
Все безумства мира, все пути — твои.
Синий пламень… Синяя река…
Синий пламень… Первая строка…
Дрогнула завеса. Ярый, золотой
Всходит мир телесный — юный мир земной.
133. «Но ты ушла… И долго, долго наизусть…»
Но ты ушла… И долго, долго наизусть
Я повторял и шелесты, и мглу, и звезды,
И за окном плюща свисающие грозды,
И вдоль гардин луны стекающую грусть.
Твой четкий шаг, твой тихий шаг вдали угас…
В секунды обернувшись, в мерное звучанье,
Он повторял за мной и звезды и молчанье,
Врастая в пустоту, в огромный ночи час.
134. «Я у стола, непризнанного Богом алтаря…»
Я у стола, непризнанного Богом алтаря,
Где ум сгорал и сердце в муках задыхалось,
В бореньи изнемог… Скончалась ночь. Горит заря.
И ветр в окно летит. Метет крылом усталым.
Убить себя? Иль в лавку побежать за табаком —
Не разберу. Дышу… Дышу… И засыпаю!
Но сердце вновь: как стану жить людским, незрячим днем?..
И слышу плеск и вижу взлет воздушной стаи.
Взлететь? О, если б можно вздыбить лоно бытия
И разбросать судьбы бесчувственные звенья!
Но ты, судьба, не можешь быть иною. Ты — земля.
И в мудрости всеутишающего тленья —
И смерть и жизнь, две тени без лица, подруги две
Объемлют мир, в моей сдружились голове,
Толкаемой, как все, к суровому пределу.
И служат общему досмысленному делу.
135. «О, тишина, о, веянье миров…»
О, тишина, о, веянье миров,
Давно померкших и гонимых
Пустот зиянием. Шатание гробов
В провалах бездн неисчислимых.
Ни шороха, ни мысли, ни лица…
Круженье или тень круженья.
Безликой тьмы — без меры — без конца
Безликое предназначенье.
Но где-то там — нигде и никогда —
Сквозь мрак гробов бежит мерцанье,
Но где-то там — нигде и никогда —
Мечта влачит существованье.
И снятся ей цветущие миры,
Дневных лучей ликующее благо
И зори тихие… Извечный сон зари
Над тьмы безмерным саркофагом.
136. «Я сердце нежностью великой…»
Я сердце нежностью великой
Обременил. Закрыл глаза.
С ночного горестного лика
Скатилась черная слеза.
И вновь, и вновь дурман клубится
В моей душе, в чужой стране.
Неповторимое мне снится,
Свиваясь музыкой на дне.
И там на дне — в теплице боли, —
В плотском предчувствии глухом,
Какая глубина неволи
За неразгаданным стеклом!
Но меркнет, остывает тело.
Восходит день, и не пойму,
Чего оно во тьме хотело,
Зачем противилось уму.
137. «Черней твоих воскрылий нет…»
Черней твоих воскрылий нет.
И взгляда нет темней.
И как загадочен привет
Влюбленности твоей.
Целуешь шторы у окна.
Испепеляешь дверь.
Всегда одна… Обречена…
Всегда в кругу потерь…
И в час вечерний, час немой,
Ложишься ты у ног,
Чтоб, позабывшись над тобой,
Я встать уже не мог.
138. «Я ждал тебя. И вечер лег…»
Я ждал тебя. И вечер лег
Молчаньем у порога.
В окно дышал безликий Бог.
Цвела моя тревога.
Широкодумным взмахом крыл
Взошла душа ночная.
Я книгу мудрую открыл,
В пыли луча читая.
Мне стала явной глубина
Печали и познанья.
Любовь всегда обречена.
Любовь всегда посланье.
139. «В провале тьмы тугая огненная нить…»
В провале тьмы тугая огненная нить —
Пронзает свист ночное тело леса.
То птице велено тревогой сторожить
Всё то, чему нет имени и веса.
Как лес ночной — душа… Кто отличит волну,
Дрожащую в ущельях тьмы безликой?
Я дрожью сердца воскрешаю тишину,
Дневного шума заглушаю крики.
140. «Туда, туда, в безликий тлен…»
Туда, туда, в безликий тлен,
Избыть столикой жизни плен.
Избыть себя, свой дух, свой прах,
Свою истому, боль и страх.
Избыть обеты, робость зорь,
И маму детских лет, и корь, —
Свою болезнь за полумглой,
Свою мечту, что за стеной
Весь мир узором оплела
И кладом в тишину легла.
141. «За окном, прободая кусты…»
За окном, прободая кусты,
Незаметная вьется дорога.
Я уйду из своей пустоты,
Я уйду из звериного лога.
Это жуткое тело мое,
Плотское души одеянье,
Я оставлю… И сбудется всё,
Что не сбылось в телесном скитаньи.
142. «Великая радость во мне…»
Великая радость во мне.
Великая нежность. Без злобы
Стихаю в преддверии гроба.
Что было, всё было во сне…
Великая радость во мне.
Протянуты руки вдоль тела.
Как жертвенный плод, ты созрело
В тяжелой своей глубине —
Великая радость во мне.
О, ночь!.. Только ночь без просвета.
Не надо ни мук, ни обета,
Ни звездного чуда в окне…
Великая радость во мне.
143. «Ты вся зеленая, крепчайшая весна…»
Ты вся зеленая, крепчайшая весна,
Испившая все буести пространства.
Но сердце жжет пустынная страна
Несбывшихся и невозможных странствий.
Ты — тело юное… Горячая трава…
О чем поют два трепетных уродца?
Сокрылись глубоко и там видны едва
На дне, в окне, светлейшего колодца.
О нежности… Когда, как гимн, жестокость
И в порах тела — ливни и грома.
О вечности… День всходит быстроокий,
Мгновенный день… А вечность — смерти тьма.