В ДОМЕ ЗЫРЯНОВЫХ
Я навек поняла отныне,
Стало в Шушенском ясно мне:
Людям надобно со святыней
Оставаться наедине.
Помолчать, грохот сердца слыша,
Не умом, а душой понять:
Здесь Он жил, вот под этой крышей,
Эта койка — его кровать.
Здесь невесте писал про Шушу,
Здесь морщинки легли у рта…
Я хочу тишину послушать,
А при людях она не та.
И когда все уйдут отсюда
И затихнет людской прибой,
Я немного одна побуду,
Я побуду, Ильич, с тобой…
«И вижу я внутренним взором…»
И вижу я
Внутренним взором
Церковную узкую дверь.
Мне жаль этой церкви,
Которой
Нет в Шушенском больше теперь.
Двух ссыльных
В той церкви венчали —
Давно это было,
Давно.
Царапались мыши,
Стучали
Кедровые лапы
В окно.
И вижу я
Внутренним зреньем,
Как пристально,
Из-под очков,
В потрепанной рясе
Священник
Взирает на еретиков —
Веселых,
Не верящих в бога,
Бунтующих против царя!
…Так пусто,
Темно и убого,
Так холодно
У алтаря.
Мигают оплывшие свечи,
Свисает с иконы паук.
Мерцание
Медных колечек,
Застенчивость девичьих рук…
Я много
Бродила по свету,
Все, может быть,
Только затем,
Чтоб встретить на Севере
Эту
Песнь песен,
Поэму поэм.
И все-таки
Встречи не будет —
Ту церковь сожгли,
Говорят…
Чего не придумают люди —
Не ведают, знать,
Что творят…
За лесом
Туманятся горы,
Синеет
Саянский хребет.
Вхожу я в ту церковь,
Которой
В сегодняшнем Шушенском
Нет…
«А такое и вправду было…»
А такое
И вправду было,
Хоть и верится мне
С трудом:
Кто-то начал
Со страшной силой
Украшать этот бедный дом.
«Что, мол,
Нам экскурсанты скажут?
Все должно быть
На высоте!»
И повесили люстру даже
Расторопные люди те.
И портьеры
(Что подороже!)
Стали здесь
«Создавать уют»,
И слоны из пластмассы —
Боже! —
Протоптали дорожку тут.
И центральное отопленье
Провели за рекордный срок —
«Как, простите,
Товарищ Ленин
В ссылке
Жить без комфорта мог?..»
Штукатурили
В доме бревна,
У крыльца
Развели цветник…
И тогда,
Оскорбившись кровно,
Правда
Свой отвернула лик.
Стало в доме
Фальшивым что-то,
Сразу свой потеряло вес…
Годы шли,
Как на приступ роты —
Соскребали мы
Позолоту,
Бутафорский
Снимали блеск.
Нынче в доме,
Где ссыльный Ленин
Прожил несколько
Долгих лет,
Нет центрального отопления,
И сверкающей люстры нет.
Пахнут бревна
Смолою снова,
Никаких нет
На окнах штор…
Запах времени!
Дух былого!
Как волнует он
До сих пор…
Нас изба
Привечает скромно,
Ветры времени
В ней сквозят.
Так мала она!
Так огромна —
Даже в сердце
Вместить нельзя.
1973
ИЗ СИЦИЛИЙСКОЙ ТЕТРАДИ
ТЕРРОМОТО — ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Я это слово грозное вчера
В «Паэзе сера» встретила впервые —
Я, женщина, которую «сестра»
Звала Россия в годы фронтовые.
Я дочь войны, я крови не боюсь —
Веками кровью умывалась Русь…
Сицилия! Тревожные костры
И беженцев измученные лица.
Стон раненых… И сердце медсестры
Во мне больнее начинает биться.
Стон раненых. Он всем понятен сразу,
Все стонут на едином языке —
В горах Сицилии, в горах Кавказа,
С винтовкой иль с мотыгою в руке.
Сицилия! Прекрасен и суров
Твой лик, преображенный терромото.
А в небе — шпаги двух прожекторов,
А на земле — карабинеров роты.
Как на войне… И нет лимонных рощ,
И гаснет южное великолепье.
И кажется, что наш, расейский, дождь
По кактусам и мандаринам лепит…
«Опять приснилось мне Кастельветрано…»
Опять приснилось мне Кастельветрано…
Пишу, читаю ли, сижу ль в кино,
Болит во мне Сицилия, как рана,
Которой затянуться не дано.
Ознобными туманами повиты,
Сединами снегов убелены,
Руины скорбной Санта-Маргериты,
Дымясь, мои заполонили сны.
И снова пальм полузамерзших гривы
На леденящем мечутся ветру.
Оборваны последние оливы —
Что будут есть детишки поутру?..
Вот Санта-Нинфа. Под открытым небом
Здесь городок отчаянья возник.
И вдруг сюда с палатками и хлебом
Ворвался наш, советский, грузовик.
За ним — другой. Через минуту — третий.
Влетели, как архангелы, трубя.
Кричали женщины, плясали дети,
Меня за полу шубы теребя.
«Твой самолет к нам прилетел в Палермо!» —
Твердили люди, слезы не тая.
А я? Я тоже плакала, наверно…
О, Русия, о, Русия моя!
Палатки расправляли торопливо
Над лагерем упругие крыла.
Делили хлеб. И я была счастлива,
Как никогда, быть может, не была…
«Что же это за наважденье…»
Что же это за наважденье:
Мало памяти фронта мне?
Терромото — землетрясенье
Вижу каждую ночь во сне!
Снова горы, тумана вата,
Визг резины да ветра свист.
За баранкою вы — сенатор,
Сын Сицилии, коммунист.
«Коммунисты — на терромото!» —
Этот лозунг гремел везде.
…Нереальное было что-то
В краткой встрече, в ночной езде.
Будто вновь, сквозь тумана вату,
По дорожке по фронтовой,
Я на «виллисе» мчусь с комбатом
К раскаленной передовой…
1973
«Я принесла домой с фронтов России…»
Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью —
Как норковую шубку, я носила
Шинельку обгоревшую свою.
Пусть на локтях топорщились заплаты,
Пусть сапоги протерлись — не беда!
Такой нарядной и такой богатой
Я позже не бывала никогда…
1973
ИЗ ФРОНТОВОГО ДНЕВНИКА
«Четверть роты уже скосило…»
Четверть роты уже скосило…
Распростертая на снегу,
Плачет девочка от бессилья,
Задыхается: «Не могу!»
Тяжеленный попался малый,
Сил тащить его больше нет…
(Санитарочке той усталой
Восемнадцать сровнялось лет.)
Отлежишься. Обдует ветром.
Станет легче дышать чуть-чуть.
Сантиметр за сантиметром
Ты продолжишь свой крестный путь.
Между жизнью и смертью грани —
До чего же хрупки они…
Так приди же, солдат, в сознанье,
На сестренку хоть раз взгляни!
Если вас не найдут снаряды,
Не добьет диверсанта нож,
Ты получишь, сестра, награду —
Человека опять спасешь.
Он вернется из лазарета,
Снова ты обманула смерть,
И одно лишь сознанье это
Всю-то жизнь тебя будет греть.
«Тот осколок, ржавый и щербатый…»
Тот осколок, ржавый и щербатый,
Мне прислала, как повестку, смерть.
Только б дотащили до санбата,
Не терять сознание, не сметь!
А с носилок свешивались косы —
Для чего их, дура, берегла!..
Вот багровый дождь ударил косо,
Подступила, затопила мгла.
Ничего. Мне только девятнадцать.
Я еще не кончила войну.
Мне еще к победе пробиваться
Сквозь снегов и марли белизну.
«Дотянул, хоть его подбили…»
Дотянул, хоть его подбили,
До своих командир звена.
А пробоин не счесть на крыльях,
Да в груди у него — одна…
Эскадрилья к нему бежала
Через поле, не чуя ног.
Руки летчика от штурвала
Долго друг оторвать не мог.
И сказал комэск хрипловато,
Сняв потрепанный шлемофон:
— Вместе с нами он жил, ребята,
Прилетел умереть к нам он…
1973
«Были слезы в первую атаку…»
Были слезы в первую атаку,
После тоже плакать довелось.
А потом я разучилась плакать —
Видно, кончились запасы слез…
Так в пустынях, так в песках горючих