Из «Норвежского дневника», 7 июля 1974>
«Это вовсе не дом – Храм…»
Это вовсе не дом – Храм!
И не просто корабль – «Фрам»!
Эй! Увитые эполетьем
Адмиралы и шкипера!
Ниже головы перед этим
Всем народам и всем столетьям
Даром мужества и добра!
«Посошок бы выпить на дорожку…»
Посошок бы выпить на дорожку,
Только век, к несчастью, не такой.
Втиснуться б ногою на подножку,
Ухватить бы поручень рукой!
И плевать, что, боль свою осиля,
Мы твердим, что горе не беда…
Долго ль уходить тебе, Россия?
Долго ль уплывать тебе, Россия?
Уезжать – неведомо куда?..
«Мы пускаем гитару, как шапку…»
Мы пускаем гитару, как шапку –
по кругу.
Кто-то против поёт,
Кто-то, кажется, за!
Пусть слова непонятны
Новому другу,
Но понятны, понятны,
понятны – глаза.
«Нам такое прекрасное брезжится…»
Нам такое прекрасное брезжится,
И такие дали плывут…
Веком беженцев, веком беженцев
Наш XX век назовут.
Рождество, Рождество, Рождество!
Вот куда привело торжество
Нас из Чили, Сайгона и Бежицы.
Как справляется там Рождество?
Впрочем, что нам искать тождество!
Мы тождественны в главном:
Мы – беженцы!
Мы бежали от подлых свобод,
И назад нам дорога заказана.
Мы бежали от пошлых забот –
Быть такими, как кем-то приказано!
В этом мире Великого Множества
Рождество зажигает звезду.
Только мне почему-то неможется,
Всё мне колется что-то и ёжится,
И никак я себя не найду!
И, немея от вздорного бешенства,
Я гляжу на чужое житьё…
И полосками паспорта беженца
Перекрещено сердце моё.
«И вот я иду по главной улице главного города этой страны – Норвегии, которая стала моей новой страной. И всё мне здесь ещё непонятно, я ещё почти глухонемой, я чувствую себя немножко контуженным. Потому что я не понимаю, о чём говорят проходящие мимо меня люди, над чем они смеются…»
«В этой странной стране Манекении…»
В этой странной стране Манекении
Есть свои недотёпы и гении,
Есть могучие, есть увечные,
Джентльмены есть и убийцы…
Только сердца нет человечьего,
Что однажды может разбиться.
«А было недавно, а было давно…»
А было недавно, а было давно,
А даже могло и не быть…
Как много, на счастье, нам помнить дано,
Как много, на счастье, забыть!..
В тот год окаянный, в той чёрной пыли,
Омытые морем кровей,
Они уходили не с горстью земли,
А с мудрою речью своей.
И в старый-престарый прабабкин ларец
Был каждый запрятать готов
Не ветошь давно отзвеневших колец,
А строчки любимых стихов.
А их увозили – пока – корабли,
А их волокли поезда…
И даже подумать они не могли,
Что это «пока» – навсегда.
И даже представить они не могли,
Что в майскую ночь, наугад,
Они, прогулявшись по рю Риволи,
Потом не свернут на Арбат.
И в дым [перекрёстков], навстречу судьбе,
И в склон переулков речных,
Где нежно лицо обжигают тебе
Лохмотья черёмух ночных.
Ну, ладно, и пусть ни двора, ни кола,
И это – Париж, не Москва.
Ты в окна гляди, как глядят в зеркала,
И слушай шаги, как слова.
Я кланяюсь низко сумевшим сберечь,
Ронявшим легко, невзначай
Простые слова расставаний и встреч:
«О, здравствуй, мой друг!», «О, прощай!».
Вы их сохранили, вы их сберегли,
Вы их пронесли сквозь года!..
И снова уходят в туман корабли
И плачут во тьме поезда…
И в наших вещах не звенит серебро,
И путь наш всё так же суров.
Мы помним слова «Благодать» и «Добро»
И строчки всё тех же стихов.
Поклонимся ж низко парижской родне,
Нью-йоркской, немецкой,
английской родне,
И скажем: «Спасибо, друзья!
Вы русскую речь закалили в огне,
В таком нестерпимом и жарком огне,
Что жарче придумать нельзя!»
И нам её вместе хранить и беречь,
Лелеять родные слова.
А там, где жива наша русская речь,
Там – вечно – Россия жива!
«…За время моего пребывания в Израиле я дал восемнадцать концертов… Слушало меня больше четырнадцати тысяч человек… Побывал я в тринадцати городах. И все эти города, по существу, отвоеваны у пустыни. Все эти города построены, как детские сказочные домики, построены на песке. И когда я ездил, я всё время думал о том, как это странно, как ‹…› люди здесь отвоевали песок, отвоевали пустыню, завоевали её, завоевали место себе здесь…»
Песок Израиля
Вспомни –
На этих дюнах, под этим небом,
Наша – давным-давно – началась судьба
С пылью дорог изгнанья и с горьким хлебом…
Впрочем, за это тоже:
– Тодá рабá![6]
Только
Ногой ты ступишь на дюны эти,
Болью – как будто пулей – прошьёт висок,
Словно из всех песочных часов на свете
Кто-то сюда веками свозил песок!
Видишь –
Уже светает над краем моря,
Ветер далёкий благовест к нам донёс,
Волны подходят к дюнам, смывая горе,
Сколько уже намыто утрат и слёз?!
Сколько
Утрат, пожаров и лихолетий?
Скоро ль сумеем им подвести итог?!
Помни –
Из всех песочных часов на свете
Кто-то сюда веками свозил песок!
БирюлькиАвангардный этюд
Иси`дор пришел на седер,
Принёс он мацу и сидр.
Но был у хозяйки сеттер –
И его боялся Исидор.
Хозяйка пропела:
– Иси-и-и-дор!
И сеттер понял:
– Иси!
Пропали маца и сидр,
А Исидор сказал:
– Мерси!
А сидр вылакал сеттер,
И, узнав по запаху сидр,
Сказала хозяйка:
– На седер
Не приносят сидр, Исидор!
Вечный транзит
Посошок напоследок,
Всё равно, что вода.
То ли – так,
То ли – этак,
Мы уйдём в никуда.
Закружим суховеем
Над распутицей шпал.
Оглянуться не смеем,
Оглянулся – пропал!
И всё мы себя подгоняем – скорее!
Всё путаем Ветхий и Новый Завет.
А может быть, хватит мотаться, евреи,
И так уж мотались две тысячи лет?!
Мы теперь иностранцы.
Нас бессмертьем казнит
Пересадочных станций
Бесконечный транзит.
И как воинский рапорт –
Предотъездный свисток…
Кое-кто – на Восток,
Остальные – на Запад!
Под небом Австралий, Италий, Германий
Одно не забудь
(И сегодня, и впредь!),
Что тысячу тысяч пустых оправданий –
Бумаге – и той – надоело терпеть!
Паровозные встречи –
Наша боль про запас.
Те, кто стали далече, –
Вспоминают ли нас?
Ты взгляни – как тоскует
Колесо на весу…
А кукушка кукует
В подмосковном лесу!
Ну что ж, волоки чемодан, не вздыхая,
И плакать не смей, как солдат на посту.
И всласть обнимай своего вертухая
Под вопли сирен на Бруклинском мосту.
Вот и канули в Лету
Оскорбленье и вой.
Мы гуляем по свету,
Словно нам не впервой!
Друг на друга похожи,
Мимо нас – города…
Но Венеция дожей –
Это всё-таки да!
В каналах вода зелена нестерпимо,
И ветер с лагуны пронзительно сер.
– Вы, братцы, из Рима?
– Из Рима, вестимо!
– А я из-под Орши! – сказал гондольер.
О, душевные травмы,
Горечь горьких минут!
Мы-то думали:
Там вы.
Оказались – и тут.
И живём мы, не смея
Оценить благодать:
До холмов Иудеи
Как рукою подать!
А может, и впрямь мы, как те лицедеи,
Что с ролью своей навсегда не в ладах?!
И были нам ближе холмы Иудеи –
На Старом Арбате, на Чистых прудах!
Мы, как мудрые совы,
Зорко смотрим во тьму.
Даже сдаться готовы –
Да не знаем кому!
С горя вывесим за борт
Перемирья платок,
Скажем:
Запад есть Запад,