Каналы и пруды, и стоки струй живых;
Окрестность вся в песках безжизненных, пустых;
Вкруг наго, сухо всё; нет рек, ключей отрадных,
Не осеняет в зной деревьев тень прохладных;
Не улыбается ни злак, ни блеск цветов!
И странник, удалясь сто стадий от валов,
Сретает древний бор, духо́в гееннских сени,
Обитель мрачную коварств и обольщений!
Блаженный Иордан с Ливановых высот
Катит струи своих священно-славных вод;
От запада валы Средьземной бездны воют,
Кипя, в песках брегов седую ярость кроют;
На севере Бетиль, склоненный пред тельцом,
И с бледным Самарит неверия челом;
Меж ними Вифлеем, туманом покровенный,
Смиренна колыбель зиждителя вселенной.
Так мудрый ратей вождь провидящим умом
Измеривал сей град и твердость стен кругом,
И выгоды страны, и местоположенья,
И перстом указал, где полю быть сраженья,
Где слабая страна, где приступа венец...
Эрминия его узрела наконец.
«Се он! — гласит, царю, — сей муж под багряницей,
С величием в очах, с простертою десницей,
Которой, кажется, уставы подает,
Осанист, благ лицом... сей дивный муж, Готфред,
Судьбами вышнего рожденный для короны.
Он знает и вождя, и ратника законы;
Меж всеми первый он в советах и в боях,
Везде герой велик, везде противным страх.
Единый лишь Раймонд с ним мудростию равный;
Один Танкред, Ренальд толико ж в битвах славны».
«Дух витязя сего мне с давних лет знаком, —
Ответствовал Султан. — Когда я был послом
Египта — при дворе галлийском знаменитом,
Тогда на зрелище игр доблестных открытом
Я видел, как копьем он тягостным владел.
Тогда он отрок был; пух легкий чуть одел
Ланиты светлые, но взор, слова, движенья
Являли выспренность его предназначенья.
Тогда я провещал, что будет, он герой...
Нерадостный пророк!» — Покрытые слезой
Здесь очи Аладин смущенный потупляет;
Но вскоре, укрепясь: «Вещай мне, — продолжает, —
Кто сей, столь дружный с ним, грядущий о стране,
В багряной мантии? — Черты лица одне;
Один и тот же взгляд... Он ниже токмо станом».
«То Бодуин, — рекла царевна пред тираном, —
Не образом одним, делами брат и друг». —
«А сей, которому внимает ратный круг,
По левую страну, советодатель сильный?» —
«Раймонд. — Уже хвалы я пред тобой обильны
Рекла его уму, хитрейшему в полках:
В нем опыт возмужал и поседел в боях!
Искусный соплетать врагу сокрыты ковы,
Творит он из засад леса себе лавровы». —
«А сей, на коем шлем во злате, как заря?» —
«Вильгельм! то, доблий сын британского царя.
С ним Гвелф, гроза врагов, сподвижник храбрым равный,
Породой, знатностью и саном достославный;
Высока, крепка грудь, широки рамена —
Вот признаки его. Он воинства стена.
Но злейшего не зрю меж нами супостата,
В ком трона моего и племени утрата!..
О рода моего убийца и укор!
Где ты, о Боемонт, скрываешь свой позор?..»
Так царь беседовал с Эрминией унылой.
Меж тем Готфред, ума зиждительного силой
Окрестность обозрев, нисходит в сонм друзей.
Он ведал: труден путь нагорною стезей —
Там: должно брань вести с природою угрюмой,
И к северным! вратам склонился ратной думой.
В долине против них устроил стан он свой,
Простерши рати цепь до башни угловой.
Так, третью токмо часть укреп Святого града
Держала в трепетном борении осада;
Но весь объем его кривых, обширных стен
Не мог быть ратию Христовой обложен.
В замену вождь обрел пособия другие,
Дабы пресечь пути для помощи чужия:
Он занял все места, известные вратам;
Нет выхода из врат, нет входа ко вратам.
Окопы, рвы кругом одели стан священный —
Оплотом дерзости внезапно устремленной.
Свершив сии труды великие, Готфред
К герою, бранный путь скончавшему, течет.
В сумра́ке скромного величия глубоком
Поставлен на одре торжественно высоком
Дудона чтимый прах. — Друзей его собор
Стоял, склонив к нему от слез померкший взор.
Пришествием вождя и стон, и плач удвоен;
Явился к ним Готфред ни мрачен, ни спокоен;
Пыл горести в душе могущей подавлен;
Терзаемый тоской, но ею не сражен,
На тело устремив недвижимые очи,
Безмолвствовал герой, как призрак в мраке ночи.
«Не слезы и не плач, — вещает наконец, —
Ты должен восприять от преданных сердец,
Почивший для земли, для неба пробужденный,
От праха смертного к бессмертью воскриленный! —
Ты славой озарил победный путь креста;
Ты жил и умер ты, как избранный Христа!
Окончены труды и мужества, и веры;
Оставлены друзьям великие примеры.
Блаженная душа! спокой твой грозный взгляд!
Нет брани, нет врагов в обители отрад.
Блаженствуй и ликуй!.. Нам слезы, нам рыданья!
Не твой, но жребий наш достоин состраданья!
В тебе утратили мы часть себя самих!
В тебе лишились мы сил собственных своих!
Но если то, что мир здесь смертью называет,
Земныя помощи друзей твоих лишает,
Отныне, восклонясь перед отцем благим,
Ты помощь вышнюю испросишь в горе им!
Ты, смертный, следуя и долгу, и закону,
Орудья тленные нам ставил в оборону...
Бессмертный... ах! позволь надеждой льститься сей —
Пред нами потечешь незримой ты стезей;
Архистратиг небес, ты верных пред полками
Всегубящими днесь оденешься громами...
О горний дух! Внуши молитвенный обет,
Скажи, устрой наш путь, будь вестник нам побед!
И если, славою правдивою венчанны,
Мы подвиг совершим и клятвы, нами данны,
Тогда тебе, герой, мы жертвы принесем;
Тогда твои хвалы во храмах воспоем!»
Вещал — и се, спустясь, царица темнокрыла
Последний гасит луч небесного светила.
Сон сладкий усыпил скорбь томную в сердцах,
И не горит слеза страдальца на очах.
Но вождь не предвкушал сна сладостей отрадных;
Он ведал: трудно град пленить без ма́хин ратных;
Искал окрест лесов, строеньем их опешил
И, всё распорядя, немного опочил.
Но с Фебом восстает для должности печальной,
За колесницею грядет он погребальной.
От стана невдали, утеса при стопах
Унылый кипарис вместил Дудона прах,
И пальма гордая вкруг ветви расширяет;
В тени ее герой по бурях почивает.
Спустили черный гроб, омытый током слез;
Синклит на небеса мольбы свои вознес;
На ветвях в памятник — трофеи вкруг богаты:
Повешены мечи, доспехи, шлемы, латы,
Которые Дудон, сириян, персов страх,
Доселе приобрел в счастливейших боях.
Близ древа щит его с геройским одеяньем;
И дска о нем гласит правдивым надписаньем:
«Здесь в мире спит Дудон... Пришлец, остановись,
Пред прахом сильного смиренно преклонись!»
Исполнив тако долг, печали посвященный,
Друг веры и любви стал паки вождь военный.
Под кровом избранной дружины из полков,
Он древосеков шлет в глубокий мрак лесов.
К дубраве страшной сей, сокрытой за горами,
Сириянин привел их тайными стезями.
Там грозные росли махины против стен,
Там хитрый ум творил Солиме верный плен.
Кипящие в трудах друг друга упреждают,
Дубравы мрачные от их секир стенают;
Там эхо дикое от первых мира дней
Впервые слышит, стук, впервые зрит людей.
Под ярым острием багряного булата
Падет высокий клен и сосна кудревата,
И пальма стройная и томный кипарис;
С гедерой соплетясь, скончался нежный тис.
Пустыни дикия старейшины почтенны,
Огромный древний дуб и кедр превознесенный,
Необоримые для бурей и веков,
Лежат в сырой траве без ветвей и листов.
Там ратники, стеснясь, деревья тянут роем;
Железна гнется ось, скрыпят колеса с воем;
Рабочих крик и стон, стук млатов, звон мечей
Женут из дебрей птиц и из пещер зверей.
<1810>
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Стихотворения А. Ф. Мерзлякова никогда не были собраны полностью. Большинство произведений при жизни поэта было разбросано по разным периодическим изданиям («Приятное и полезное препровождение времени», «Утренний свет», «Вестник Европы», «Амфион», «Труды Общества любителей российской словесности при Московском университете» и др.) Некоторые были опубликованы отдельными брошюрами. В 1807 г. Мерзляков опубликовал два сборника: «Идиллии госпожи Дезульер, переведены А. Мерзляковым». М., 1807, и «Эклоги Публия Виргилия Марона, переведенные А. Мерзляковым, профессором имп. Московского университета». М., 1807. Последний сборник, кроме вступительной статьи Мерзлякова, включал идиллии Феокрита, Биона и Мосха, а также десять эклог Виргилия. Только в середине 20-х гг. Мерзлякову удалось издать следующий двухтомный сборник: «Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев». М., 1825 — 1826. В 1828 г. в двух томах вышел перевод «Освобожденного Иерусалима» Тассо. После этого, как свидетельствуют рукописи, хранящиеся в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина (ф. ОЛРСЛ, п. 24, ед. хр. 1 — 2), Мерзляков приступил к подготовке Полного собрания своих стихотворений. Им был составлен список 85 стихотворений под заглавием «Переписанные в большой тетради, кроме напечатанных в переводах и подражаниях». Последнее свидетельствует, что список составлен после 1825 — 1826 гг. — времени выхода «Подражаний и переводов». Однако осуществить это издание Мерзлякову, видимо, из-за материальных трудностей, которые (как явствует из его жалоб в письмах В. А. Жуковскому) были главным препятствием для реализации его издательских планов, не удалось. Тогда возник проект более сокращ