Себе кажусь я грубым и плечистым.
И я, и он на стане где-нибудь,
Мы оба пахнем, словно трактористы,
Дымком, соляркой, тронутой землей,
Горячей переломанной соломой.
Здесь жизни ход — нагруженный, иной
(И, может статься, чересчур земной),
Чем там, где люди сеют в мире слово,
А пожинают — впрочем, что кому.
Те два посева сравнивать не ново
И не всегда разумно — потому
Давай с тобой доверимся на свете
В стихии — чувству, в остальном — уму.
И даже если все смешает ветер,
Как этой жизни, отдаюсь ему.
Рассвет
1. «Пройдя сквозь ночь, я встретил рано…»
Пройдя сквозь ночь, я встретил рано
Рассвет зимы лицом к лицу.
Рассвет работал — поскрип крана
Шел в тон скрипящему крыльцу.
Над грудой сдвинутого праха,
Как ископаемое сам,
Скелет гигантского жирафа
Явив земле и небесам.
Кран с архаичностью боролся,
Крюком болтая налегке,
А после — пирамиду троса
Неся сохранно на крюке.
От напряженья бледно-синий,
Воздушный с виду в той судьбе,
Стальной пронзительностью линий
Он поражал ее в себе.
2. «А кто там в будке — тот ли, та ли…»
А кто там в будке — тот ли, та ли, —
Душа ль, в которой — высота?
Душа ль, что рвется, вылетая
Клубочком белым изо рта?
Иль, отрешенный, застекольный,
Мой ближний стерся и умолк,
Чтобы — ни радостно, ни больно,
Чтоб только волю втиснуть в долг?
Молчанье. Кран, как дух рабочий,
Стрелою с хрустом поведя,
Покончил вдруг с застоем ночи,
Напружился — и, погодя…
Не отрывалась, а всплывала
Плита, теряющая вес,
Как удивленная сначала,
Она недолгий путь свой весь
Чертила вытянуто, странно,
Не отклоняясь ни на пядь:
Она боялась грубой гранью
Рассвет до крови ободрать.
И двуединое подобье
Бетон со спуском обретал:
Неотвратимый — как надгробье,
Торжественный — как пьедестал.
3. «То в профиль, то лицом — при спуске…»
То в профиль, то лицом — при спуске —
Там, надо мной, горит душа,
На вечность плюнувши по-русски,
Живой минутой дорожа.
А здесь, по русскому присловью:
«Один работай, семь дивись», —
По-русски ртами диво ловят
И головой — то вверх, то вниз.
Железный жест под грузом точен,
Без груза — радостно-широк:
Талант наукой не источен,
Науке дар свободный — впрок.
Жаль, с ним — с безвестным — я расстанусь.
Да что ему? В пылу труда
Хранит в нас душу безымянность
Надежней славы иногда…
«Вчерашний день прикинулся больным…»
Вчерашний день прикинулся больным
И на тепло и свет был скуп, как скряга,
Но лишь зачуял свой конец — от страха
Стер сырость, разогнал ненастный дым
И закатил роскошный, незаконный,
В воде горящий и в стекле оконном
Нелепо торжествующий закат.
А нынешний — его веселый брат —
Светил широко, но не ослепляя,
И сам как будто был тому он рад,
Что видится мне дымка полевая,
Как зыбкое последнее тепло
Земли тяжелой, дремлюще-осенней.
Но время угасанья подошло —
Его неотвратимое мгновенье
Не отразили воды и стекло,
Лишь на трубе, стволом упертой в небо,
Под дымом, что струился в том стволе,
Прошло сиянье — легкое, как небыль.
…Еще один мой вечер на земле.
«Я не клянусь, прости меня…»
Я не клянусь, прости меня.
Я слышал много клятв на свете,
Не зная будущего дня,
Клялись и верили — как дети.
А после видел я не раз
Лицо одной несытой страсти,
Потом — тоску огромных глаз
И детских — горькое участье.
От слова не прочнее связь:
Избыв счастливую истому,
То сердце, за себя боясь,
И в честной клятве лжет другому.
«Она вошла во двор несмело…»
Она вошла во двор несмело,
И средь больничной суеты
Ей утро в душу не успело
Дохнуть
Предчувствием беды.
К стволу сосны прижалась телом,
Зовущий взгляд — в окно отца.
Но кто-то выглаженный,
В белом,
Сказал два слова ей с крыльца.
И, тем словам
Еще не веря,
Увидела со стороны
И морга отпертые двери,
И тень носилок
У стены.
Дверной проем,
Глухой и черный, —
Как зов старушечьего рта,
И солнцем
Косо освещенный
Порог —
Как смертная черта.
И, глядя пристально
И слепо,
Меж сосен девочка пошла.
В руке,
Распертая нелепо,
Авоська стала тяжела.
А тот,
Кто вынес весть навстречу,
Не отводил усталых глаз
И ждал:
Вот-вот заплачут плечи,
Сутулясь горько и трясясь,
Но парк укрыл ее поспешно,
Давая втайне перейти
Ту грань,
Откуда к жизни прежней —
Наивно-детской —
Нет пути.
«Как ветки листьями облепит…»
А. Т. Т.
Как ветки листьями облепит,
Растают зимние слова,
И всюду слышен клейкий лепет —
Весны безгрешная молва.
И сколько раз дано мне встретить
На старых ветках юных их —
Еще неполных, но согретых,
Всегда холодных, но живых?
Меняй же, мир, свои одежды,
Свои летучие цвета,
Но осени меня, как прежде,
Наивной зеленью листа.
Под шум и лепет затоскую,
Как станет горько одному,
Уйду — и всю молву людскую, —
Какая б ни была, — приму.
«Уходи. Я с ней один побуду…»
Как и жить мне с этой обузой,
А еще называют Музой…
Уходи. Я с ней один побуду,
Пусть на людях, но — наедине.
Этот час идет за мной повсюду,
Он отпущен только ей и мне.
Я к ее внезапному приходу
Замираю, словно на краю,
Отдаю житейскую свободу
За неволю давнюю мою.
Обняла — и шум пошел на убыль,
И в минуты частых наших встреч,
Чем жесточе я сжимаю губы,
Тем вернее зреющая речь.
Эта верность, знаю я, сурова
К тем, кому дается с ранних дней,
И когда ей требуется слово,
Дай — судьбой рожденное твоей.
И опять замрет звучанье чувства,
И глаза поймут, что ночь светла.
А кругом — торжественно и пусто:
Не дождавшись, ты давно ушла.
«И опять возник он с темным вязом…»
И опять возник он с темным вязом —
Прямо с неба нисходящий склон.
Ты с какой минутой жизни связан?
Памятью какою осенен?
Ничего припомнить не могу я,
Ничего я вслух не назову.
Но, как речь, до времени глухую,
Шум листвы я слышу наяву.
В этом шуме ни тоски, ни смуты,
Думы нет в морщинах на стволе, —
Делит жизнь на вечность и минуты
Тот, кто знает срок свой на земле.
И к стволу я телом припадаю,
Принимаю ток незримых сил,
Словно сам я ничего не знаю
Или знал, да здесь на миг забыл.
«В ковше неотгруженный щебень…»
В ковше неотгруженный щебень,
Как будто случилась беда.
В большой котловине от неба
Глубокой казалась вода.
К холодной и чистой купели
Сходил по уступам мой день,
И грани уступов горели,
Другие — обрезала тень.
Я видел высокую стену,
Что в небо и в воду ушла,
И росчерком — белую пену,
Что ярко к подножью легла.
Я слышал, как звонче и чаще —
Невидимый — камень стучал,
Обрушенный днем уходящим,
За ним он катился в провал.
В паденье ничто не боролось,
Лишь громко зевнула вода —
И подал призывный свой голос,
И подал я голос тогда.
И грозным иссеченным ликом
Ко мне обернулась стена,
С вниманьем таинственно-диким
Его принимала она.
А голос в пространстве вечернем,
Какою-то силой гоним,
Метался — огромный, пещерный,
Не сходный с ничтожным моим.
И бездна предстала иною:
Я чувствовал близость светил,
Но голос, исторгнутый мною, —
Он к п