Снимает солнце кожу с плеч,
Здесь дождик судорожно пляшет,
Чтоб ног о камни не обжечь.
Кругом под желтым игом зноя
Глыб вековое забытье.
От жажды — в бочке привозное
С железным привкусом питье.
А там, вдали, аллеи сада,
Легко доступные и мне,
В стакане колкая прохлада
По трехкопеечной цене.
И в ночь, когда идешь с любимой,
Вдруг отразят глаза твои
Высокий выгиб лебединый
Фонтаном вскинутой струи.
Но я под плеск фонтана вспомню
Ребят победно-хриплый вскрик,
От взрыва пыль в каменоломне
И в зной ударивший родник.
Мы пили, вставши на колени,
Как будто в мудрой простоте
Здесь совершалось поклоненье
Его суровой чистоте.
«В низкой арке забрезжило…»
В низкой арке забрезжило.
Смена к концу.
Наши лица красны
От жары и от пыли,
А огонь неуемно идет по кольцу,
Будто Змея Горыныча
В печь заточили.
Летний душ
Словно прутьями бьет по спине,
Выгоняя ночную усталость из тела,
Ведь кирпич,
Обжигаемый в адском огне, —
Это очень нелегкое древнее дело.
И не этим ли пламенем прокалены
На Руси —
Ради прочности зодческой славы —
И зубчатая вечность
Кремлевской стены,
И Василья Блаженного
Храм многоглавый?
Неудачи, усталость
И взрывчатый спор
С бригадиром,
Неверно закрывшим наряды,—
Сгинет все, как леса,
Как строительный сор,
И останутся зданий крутые громады,
Встанут — с будущим вровень.
Из окон — лучи.
И хоть мы на примете у славы не будем,
Знайте:
По кирпичу из горячей печи
Города на ладонях
Выносим мы людям.
«Среди цементной пыли душной…»
Среди цементной пыли душной,
Среди кирпичной красоты
Застигла будничную душу
Минута высшей красоты.
И было все привычно грубо:
Столб, наклонившийся вперед,
И на столбе измятый рупор —
Как яростно раскрытый рот.
Но так прозрачно, так певуче
Оттуда музыка лилась.
И мир был трепетно озвучен,
Как будто знал ее лишь власть.
И в нем не достигали выси,
Доступной музыке одной,
Все звуки, без каких немыслим
День озабоченно-земной.
Тяжка нестройная их сила,
Неодолима и густа.
А душу странно холодила
Восторженная высота.
Быть может, там твоя стихия?
Быть может, там отыщешь ты
Почувствованное впервые
Пристанище своей мечты?..
Я видел все. Я был высоко.
И мне открылись, как на дне,
В земной нестройности истоки
Всего звучащего во мне.
И землю заново открыл я,
Когда затих последний звук,
И ощутил не легкость крыльев,
А силу загрубелых рук.
«Так — отведешь туман рукою…»
Так — отведешь туман рукою
И до конца увидишь вдруг
В избытке света и покоя
Огромной дали полукруг.
Как мастер на свою картину,
Чуть отойдя, глядишь без слов
На подвесную паутину
Стальных креплений и тросов.
За ней — певучею и длинной,
За гранями сквозных домов
Могуче веет дух былинный
С речных обрывов и холмов.
Скелет моста ползущий поезд
Пронзает, загнанно дыша,
И в беспредельности освоясь,
Живая ширится душа.
И сквозь нее проходит время,
Сводя эпохи в миг один,
Как дым рабочий — с дымкой древней
Средь скромно убранных равнин.
И что бы сердце ни томило,
Она опять в тебя влилась —
Очеловеченного мира
Очеловеченная власть.
«Сосед мой спит…»
Сосед мой спит. Наморщенные грозно,
Застыли как бы в шаге сапоги.
И рукавица электрод морозный
Еще сжимает волею руки.
Еще доспехи, сброшенные с тела,
Порыв движенья жесткого хранят.
Сосед мой спит. Весь мир — большое дело,
Которым жив он, болен и богат.
Часы с браслетом на запястье дюжем
Минуты века числят наизусть,
И борода — спасение от стужи —
Густа и непокорна, словно Русь.
Грохочет дом, где хлеб и сон мы делим,
И молодая вьюга у дверей
По черному вычерчивает белым
Изгибы человеческих путей.
Они бессмертны — дай им только слиться,
Они сотрутся — лишь разъедини.
И дни простые обретают лица,
И чистый свет кладут на лица дни.
«Густая тень и свет вечерний…»
Густая тень и свет вечерний —
Как в сочетанье явь и сон.
На золотое небо чернью
Далекий город нанесен.
Он стал законченней и выше.
Не подавляя общий вид,
Движенья полный —
он недвижен,
Тревожно-шумный — он молчит.
Без мелочей — тупых и тусклых —
Он вынес в огненную высь
И строгость зодческого чувства,
И шпили — острые, как мысль.
«Шнуры дымились…»
Шнуры дымились. Мы беды не ждали.
И с жестких губ проклятье сорвалось,
Когда он встал на каменном увале —
Весенней силой вынесенный лось.
Он весь был клич — горячий и упругий.
И, принимая ветер на рога,
Он чуял в нем и брачный зов подруги,
И гневное дыхание врага.
А там — средь сосен, обреченно хмурых,
Готовая обвально прогреметь,
Ждала в набитых аммонитом шпурах —
Смерть.
Была минута — из-за глыб молчащих
Стремительно, как бедственный сигнал,
Навстречу лосю вырвался запальщик
И с гулким криком шапкой замахал.
Стояло солнце диском дымно-черным.
Опали камни. Эхо улеглось.
С обломком ветки на рогах точеных
Мелькал в просветах оглушенный лось.
Ничком лежало свернутое тело.
Открытый рот — как омертвелый крик.
На много метров шапка отлетела,
И чуть дымился стиснутый пальник.
Вы эту силу юную измерьте
В ее живой бесстрашной наготе!..
Вы говорите о нелепой смерти,
А я — о человечьей красоте.
«Торопит нас крутое время…»
Торопит нас крутое время,
И каждый час в себе несет
Отчаянные измеренья
Зовущих далей и высот.
Расчеты твердые, скупые
Таят размах мечты твоей
В разумно скованной стихии
Смертельных сил и скоростей.
Ты с ней велик: стихия эта,
Тобой рожденная, — твоя.
И кружит старая планета
Всю современность бытия.
А ты в стремительном усилье,
Как вызов, как вселенский клич,
Выносишь солнечные крылья,
Чтоб запредельное постичь.
Но в час, когда отдашь ты душу
Безумью сил и скоростей
И твой последний крик заглушит
Машина тяжестью своей,—
В смешенье масла, пыли, крови
Так жалко тают кисти рук…
И мы спешим, нахмурив брови,
Закрыть увиденное вдруг.
И той поспешностью, быть может,
Хотим сказать мы — без речей,
Что миг бессилья так ничтожен
Перед могуществом людей.
«Гляжу в ночи на то, что прожил…»
Гляжу в ночи на то, что прожил.
Была весна. И был разлив.
С годами сердце стало строже,
Себя ревниво сохранив.
И, верное своей природе,
Оно не чуждо дню весны,
Но в нем теперь не половодье,
А просветленность глубины.
«Нагрянет горе. Сгорбит плечи…»
Нагрянет горе. Сгорбит плечи.
И рядом вздрогнет лучший друг.
Но сердцу ясно: круг очерчен,
И ты один вступил в тот круг.
Угрюмо ширится молчанье,
Испугом округляя рты,
И в тишине первоначальной
Все ждут как будто: что же ты?
Когда заметят слезных пятен
Горячий глянец на лице,
Им сразу легче — ты понятен
В их сострадательном кольце.
Но нет слезы и нет излома
В крутой суровости бровей.
Каким-то странным, незнакомым
Ты станешь для родных людей.
С дождем не все на свете грозы,
И та, что без дождя, страшней.
Ты знаешь цену льющим слезы —
И цену твердости твоей.