Чугун отдастся в тяжком шаге,
Но на людей перед тобой
Повеет силой — как от флага
Со строгой черною каймой.
«Когда бы все, чего хочу я…»
Когда бы все, чего хочу я,
И мне давалось, как другим,
Тревогу темную, ночную
Не звал бы именем твоим.
И самолет, раздвинув звезды,
Прошел бы где-то в стороне,
И холодком огромный воздух
Не отозвался бы во мне.
От напряженья глаз не щуря,
Не знал бы я, что пронеслось
Мгновенье встречи — черной бурей
Покорных под рукой волос.
Глаза томительно-сухие
Мне б не открыли в той судьбе,
Какие жгучие стихии
Таишь ты сдержанно в себе.
Все незнакомо, как вначале:
Открой, вглядись и разреши!..
За неизведанностью дали —
Вся неизведанность души.
И подчиняться не умея
Тому, что отрезвляет нас,
И слепну в медленном огне я,
И прозреваю каждый час.
«В ночи заботы не уйдут…»
В ночи заботы не уйдут —
Вздремнут с открытыми глазами.
И на тебя глядит твой труд,
Не ограниченный часами.
И сколько слов из-под пера,
Из-под резца горячих стружек,
Пока частицею добра
Не станет мысль, с которой сдружен.
Светла, законченно стройна,
Чуть холодна и чуть жестока.
На гордый риск идет она,
Порой губя свои истоки.
Не отступая ни на пядь
Перед безмыслием постылым,
Она согласна лишь признать
Вселенную своим мерилом.
«Широкий лес остановил…»
Широкий лес остановил
Ночных ветров нашествие,
И всюду — равновесье сил,
И дым встает — торжественный.
Шурши, дубовый лес, шурши
Пергаментными свитками,
Моей заждавшейся души
Коснись ветвями зыбкими!
За речкой, трепетной до дна,
За медленными дымами
Опять зачуяла она
Огромное, родимое.
И все как будто обрело
Тончайший слух и зрение.
И слышит и глядит светло
В минутном озарении.
Сквозят и даль и высота,
И мысль совсем не странная,
Что шорох палого листа
Отдастся в мироздании.
В осеннем поле и в лесу,
С лучом янтарным шествуя,
Я к людям утро донесу
Прозрачным и торжественным.
«Ты вернула мне наивность…»
Ты вернула мне наивность.
Погляди — над головой
Жаворонок сердце вынес
В светлый холод ветровой.
Расколдованная песня!
Вновь я с травами расту,
И по нити по отвесной
Думы всходят в высоту.
Дольным гулом, цветом ранним,
Закачавшимся вдали,
Сколько раз еще воспрянем
С первым маревом земли!
Огневое, молодое
Звонко выплеснул восток.
Как он бьется под ладонью —
Жавороночий восторг!
За мытарства, за разлуки
Навсегда мне суждены
Два луча — девичьи руки —
Над становищем весны.
«Деревья бьет тяжелый ветер…»
Деревья бьет тяжелый ветер,
Водою тучи изошли;
В пожарно-красные просветы
Гляжу из сумрака земли.
А мокрый сумрак шевелится:
В порывах шумной маеты
На ветках вырезались листья,
Внизу прорезались цветы.
Пронзительно побеги лезут,
Возносится с вершины грач,
Растут столбы, растет железо
В просветы выстреливших мачт.
И вся в стремительном наклоне,
В какой-то жажде высоты,
По ветру вытянув ладони,
Пробилась утренняя — ты.
«Сюда не сходит ветер горный…»
Сюда не сходит ветер горный.
На водах — солнечный отлив.
И лебедь белый, лебедь черный
Легко вплывают в объектив.
Как день и ночь. Не так ли встретил
В минуту редкостную ты
Два проявленья в разном свете
Одной и той же красоты?
Она сливает в миг единый
Для тех, кто тайны не постиг,
И смелую доступность линий,
И всю неуловимость их.
Она с дичинкой от природы:
Присуще ей, как лебедям,
Не доверять своей свободы
Еще неведомым рукам.
«Экран вписался в темный вечер…»
Экран вписался в темный вечер
Квадратно, холодно, бело.
Мгновенье жизни человечьей
Здесь отразилось — и прошло.
Уже добро не рукоплещет,
Наказанное зло вдали,
И только бабочки трепещут,
Как сны очищенной земли.
Но знаю, в тишине тревожась,
Что хищный сумрак — не из сна.
И полночь рой летучих рожиц
Мне кажет из-за полотна.
«Смычки полоснули по душам…»
Смычки полоснули по душам —
И вскрикнула чья-то в ответ.
Минувшее — светом потухшим.
Несбыточным — вспыхнувший свет.
Вспорхнула заученно-смело,
Застыв, отступила на пядь.
Я знаю: изгибами тела
Ты вышла тревожить — и лгать.
Я в музыку с площади брошен,
И чем ты уверишь меня,
Что так мы певучи под ношей
Людского громоздкого дня?
Ломайся, покорная звуку!
Цветком бутафорским кружись!
По кругу, по кругу, по кругу —
Планета, душа моя, жизнь!
«Опять над голым многолюдьем…»
Опять над голым многолюдьем
Июля солнечная власть,
И каждый рад открытой грудью
К земле по-древнему припасть.
Чей это стан? Какое племя?
Куда идет? Что правит им?..
Но не теряет облик время,
И в людях он невытравим.
Любой здесь временем помечен,
И оттого еще светлей
Святое утро человечье
Сквозит в невинности детей.
Дай пошалить на пляже всласть им,
Они в неведенье — и пусть.
И знай, что истинное счастье
Слегка окрашивает грусть.
А речка мирно лижет ноги
Своим холодным языком,
Какие ждут еще тревоги
Тебя, лежащего ничком?
Тебе от них не отрешиться.
Они овеяли твой путь.
И сердце в шар земной стучится:
Мы жили в мире — не забудь.
Поэзия
Иду — в невольном замиранье,
А ты ведешь, ведешь туда,
Где люди даль не измеряли
И не измерят никогда.
Где зримо — и неощутимо,
Где жжет — и не сжигает сил,
Где, ясные, проходят мимо
Скопленья дум, проблем, светил.
Вбирая добрую свободу,
Забыл я тяжесть той цены,
Которой к солнечному входу
С тобою мы вознесены.
Но, вспомнив дом, по-свойски строго
Веду тебя в обратный путь.
Переоденься у порога
И вровень с днем моим побудь.
Он мирный — грозный, нежный,
грубый.
Он труден другу и врагу.
Мне пот очерчивает губы,
Но, утверждаясь, я — смогу.
Ты учишь верить. Ты не идол,
Но заставляешь столько раз
Подняться так, чтоб свет я видел,
Как, может, видят в смертный час.
Тебе не стану петь я гимны,
Но, неотступная, всерьез
Ты о несбыточном шепчи мне,
Чтоб на земле мое сбылось.