Неразделимой на две части
И не всегда твоей казалась.
Я оглянулся и увидел,
Как бы внесенные с мороза,
Твоей неправедной обиды
Такие праведные слезы.
И вызрел приступ жажды грубой —
На все обрушить радость злую,
Таили дрожь презренья губы,
Как смертный трепет поцелуя.
Но отрезвляющая воля
Взметнула душу круче, выше, —
Там нет сочувствия для боли,
Там только правда тяжко дышит.
Уже — заря. В заботе ранней
Внизу уверенно стучатся.
Я не открою. Спи, страданье.
Не разбуди его, участье.
«И луна влепилась в лоб кабины…»
И луна влепилась в лоб кабины,
И легла за плугом борозда.
Взрезывай тяжелые глубины,
Думай, что там было и когда?
Не враждует прах с безгласным прахом,
Где прошли и воды и лучи,
И не глянет в небо черным страхом
Борозда, рожденная в ночи.
Но вдали от суетного стана
Вдруг возникнет, как из-под земли,
Скорбная торжественность тумана
В память тех, что раньше здесь прошли.
Пусть они живому не ответят,
Пусть туман, как привиденье, — прочь,
Ты вернешься к людям на рассвете,
Но не тем, каким ушел ты в ночь.
«Заняться как будто и нечем…»
Заняться как будто и нечем.
Вот лестницу он смастерил.
Ведь жизнь оставляет под вечер
Не много желаний и сил.
И тихо — ступень за ступенью —
Он стал подниматься туда,
Где пенье, морозное пенье
Над крышей несли провода.
А все, что отринуто, глухо
Замкнули четыре стены.
Там как изваянье недуга —
Подушка и ком простыни.
И встал он — высоко, высоко —
Не краткий закат подстеречь,
А холод незримого тока
У самых почувствовать плеч.
Увидеть в каком-то наитье
(Как будто провел их не сам)
Вот эти смертельные нити,
Ведущие к первым огням.
Ну, что же, теперь не в обиде:
В порыве желаний простых
Огни на поверке увидел
И что осветил он — постиг.
Но старое сердце дивилось:
И в счастье есть горький удел —
И выше бывать приходилось,
А что-то навек проглядел.
«Сенокосный, долгий день…»
Сенокосный, долгий день,
Травяное бездорожье.
Здесь копён живая тень
Припадает
К их подножью.
Все в движенье —
Все быстрей
Ходят косы полукругом.
Голос матери моей
Мне послышался над лугом.
В полдень,
Пышущей, как печь,
Мать идет
Сквозь терн колючий,
А над нею —
Из-за плеч —
Тихо выклубилась туча.
Воздух двинулся — и вдруг
Луг покрыло
Зыбью сизой,
Только ласточки вокруг
Свищут —
Низом, низом, низом.
Мать,
В томительных лучах
Перед тучей
Черной, черной
Вижу,
Как кровоточат
Руки, ссаженные терном.
Мать,
Невидимый поток
Горней силою заверчен, —
С головы
Сорвет платок,
А с копён моих —
Овершья.
Но под шумом дождевым,
По колено
В душном сене
Я стою, как под твоим
Ласковым благословеньем.
«И я опять иду сюда…»
И я опять иду сюда,
Томимый тягой первородной.
И тихо в пропасти холодной
К лицу приблизилась звезда.
Опять знакомая руке
Упругость легкая бамбука,
И ни дыхания, ни звука,
Как будто все на волоске.
Но оборвись, живая нить!
Так стерегуще все, чем жил я,
Меня с рассветом окружило,
Еще не смея подступить.
И, взгляд глубоко устремя,
Я вижу: суетная сила
Еще звезду не погасила,
В воде горящую стоймя.
«В рабочем гвалте, за столом…»
В рабочем гвалте, за столом,
В ночном ли поезде гремящем —
Резонно судят о былом
И сдержанно — о настоящем.
И скован этот, скован тот
Одним условием суровым:
Давая мыслям вольный ход,
Не выдай их поспешным словом.
Свободный от былого, ты
У настоящего во власти.
Пойми ж без лишней суеты,
Что время — три единых части:
Воспоминание — одна,
Другая — жизни плоть и вещность;
Отдай же третьей все сполна,
Ведь третья — будущее — вечность.
«Мать наклонилась, но век не коснулась…»
Мать наклонилась, но век не коснулась,
Этому, видно, еще не пора.
Сердце, ты в час мой воскресный проснулось —
Нет нам сегодня, нет нам вчера.
Есть только свет — упоительно-щедрый.
Есть глубиной источаемый свет,
Незащищенно колеблясь без ветра,
Он говорит нам: безветрия нет.
Мать, это сходятся в сердце и в доме
Неразделимые прежде и вновь,
Видишь на свет — в темножилой ладони
Чутко и розово движется кровь.
Видишь ли даль, где играют, стремятся,
Бьются о стены и бьют через край,
Реют, в извилинах темных змеятся
Мысли людские… Дай руку. Прощай.
«Ничего, что этот лед — без звона…»
Ничего, что этот лед — без звона,
Что камыш — не свищет,
В немоте прозрачной и бездонной
Нас никто не сыщет.
Мы опять с тобою отлетели,
И не дивно даже,
Что внизу остались только тени,
Да и те не наши.
Сквозь кристаллы воздуха увидим
То, что нас томило…
Но не будем счет вести обидам,
Пролетая мимо.
А пока — неузнанные дали,
Как душа хотела,
Будто нам другое сердце дали
И другое тело.
«Не бросал свое сердце, как жребий…»
Не бросал свое сердце, как жребий,
На дороге, во мгле.
Три огня проносила ты в небе,
А теперь твой огонь — на земле.
Эти рельсы, сведенные далью,
Разбежались и брызнули врозь.
Но огонь — над обманчивой сталью
Средь раздвинутых настежь берез.
И гнетущая свеяна дрема
С твоих плеч, со сквозного стекла, —
Недоступно, светло, невесомо
Поднялась и в окне замерла.
И глядишь сквозь мелькающий хаос,
Как на самом краю
Я с землею лечу, задыхаясь,
На притихшую душу твою.
«Вчерашний день прикинулся больным…»
Вчерашний день прикинулся больным
И на тепло и свет был скуп, как скряга,
Но лишь зачуял свой конец — от страха
Стер сырость, разогнал ненастный дым
И закатил роскошный, незаконный,
В воде горящий и в стекле оконном
Нелепо торжествующий закат.
А нынешний — его веселый брат —
Светил широко, но не ослепляя.
И сам как будто был тому он рад,
Что видится мне дымка полевая,
Как зыбкое последнее тепло
Земли тяжелой, дремлюще-осенней.
Но время угасанья подошло —
Его неотвратимое мгновенье
Не отразили воды и стекло,
Лишь на трубе, стволом упертой в небо,
Под дымом, что струился в том стволе,
Прошло сиянье — легкое, как небыль.
…Еще один мой вечер на земле.
«И опять возник он с темным вязом…»
И опять возник он с темным вязом —
Прямо с неба нисходящий склон.
Ты с какой минутой жизни связан?
Памятью какою осенен?
Ничего припомнить не могу я,
Ничего я вслух не назову.
Но, как речь, до времени глухую,
Шум листвы я слышу наяву.
В этом шуме ни тоски ни смуты,
Думы нет в морщинах на стволе, —
Делит жизнь на вечность и минуты
Тот, кто знает срок свой на земле.
И к стволу я телом припадаю,
Принимаю ток незримых сил,
Словно сам я ничего не знаю
Или знал, да здесь на миг забыл.
«В тяжких волнах наружного гула…»
В тяжких волнах наружного гула
И в прозрачном дрожанье стекла
Та же боль, что на время уснула
И опять, отдохнув, проняла.
Вижу — смотрит глазами твоими,
Слышу — просит холодной воды.