Застлала взор, пока она
Глядела вдаль, на Камелот.
И только речка донесла
Ладью до первого села,
Напев прервался: умерла
Волшебница Шалотт.
Вдоль галереи, под мостом,
Минуя башню, сад и дом,
Скользил мерцающий фантом,
Потоком в тишине влеком
В гордый замок Камелот.
Люд собрался на причале:
Лорды, дамы, сенешали,
И вдоль борта прочитали:
"Волшебница Шалотт".
Кто пред нами? Что случилось?
В башне, где окно светилось,
Ожиданье воцарилось.
Оробев, перекрестилась
Стража замка Камелот.
Но Ланцелот, помедлив миг,
Сказал: "Ее прекрасен лик;
Господь, во благости велик,
Будь милостив к Шалотт".
перевод Светлана Лихачева
Смерть Старого Года
Печальна песня зимних вьюг,
Все тише колокола глас.
Бесшумно соберемся в круг,
Ведь Старый Год — наш давний друг —
Встречает смертный час.
О, Старый Год, не умирай!
С тобою так сдружились мы.
С тобою так сроднились мы.
О, Старый Год, не умирай!
Он слег, уже не встанет вновь
И не увидит вновь восход.
Все тише в нем струится кровь…
Он дал мне друга, дал любовь,
А Новый Год — возьмет.
О, Старый Год, не уходи!
Ты слишком долго жил средь нас,
Смеялся и любил средь нас.
О, Старый Год, не уходи!
Он был на выдумки богат,
В забавах кто сравнится с ним?
И пусть мутнее ясный взгляд,
И пусть враги его чернят,
Он другом был моим.
О, Старый Год, не умирай!
Нам было по пути с тобой,
Позволь и мне уйти с тобой.
О, Старый Год, не умирай!
Он чашу жизни до краев
Черпал. Увы! Что сталось с ней?
Его наследник средь снегов
Торопится под отчий кров,
Но смерть придет быстрей.
У каждого свои права.
Сияет небосвод, мой друг,
Беспечный Новый Год, мой друг,
Спешит войти в свои права.
Он тяжко дышит. За стеной
Пропел петух. Трещит сверчок.
Мелькают тени предо мной.
Лег снег. Неярок свет ночной.
Уж полночь — близок срок.
Пожми нам руки в смертный час,
Поверь, нам жаль терять тебя.
Позволь еще обнять тебя.
Простись же с нами в смертный час.
Он умер. Пробил час потерь
И нас покинул Старый Год.
Друзья, проститесь с ним теперь,
Всплакните — и откройте дверь
Тому, кто молча ждет.
А ну-ка выйди на крыльцо.
Взгляни-ка на крыльцо, мой друг.
Там новое лицо, мой друг.
Там новое лицо.
Перевод Эрри
В долине
Вниз по длине, где воды текут,
Белые воды,
Тридцать два года не был я тут,
Тридцать два года.
Здесь мы ходили с тобою вдвоем,
Двигались вместе,
Тридцать два года как белый туман
Тихо исчезли.
Прошлое живо и голос живой — лиственный шорох.
Где ты, любимая? Я за тобой.
Свидимся скоро.
Надежды нет, печали много
Надежды нет, печали много.
Печальны помыслы мои
Но ты, великая Природа,
Коснись меня и оживи!.
Как с наступлением весны
Цветут бесплодные долины.
Как оживляет свет луны
Ночные серые руины.
Пыль на могиле моей
Пыль на могиле моей,
Тяжесть подошв.
Глупые слёзы не лей —
Всё это ложь.
Ветер метёт лепестки
В клёкоте стай.
Хватит и этой тоски,
Не стой, ступай.
Время — тяжёлый недуг.
Как я устал!
Мёртвый живому не друг.
Не стой, ступай.
Перевел Яков Фельдман
Пересекая Черту
И закат и звезда с высоты
За собою меня зовут.
И не надо стонать у последней черты,
А пора собираться в путь.
Так прилив выгибает спину
И в пене ревет прибой,
Вывинчиваясь из самых глубин
И опять уходя домой
Темнеет. Вечерний звон.
Дневной затихает шум.
И не надо грустить и ронять слезу
Оттого, что я ухожу.
Время, Место — остались здесь.
А меня понесло — туда.
Я надеюсь столкнуться лицом к лицу
С Хозяином Бытия
Перевел Яков Фельдман
Годива[1]
Я поджидал поезда в Ковентри[2]
И на мосту стоял с толпой народа,
На три высоких, древних башни глядя;
И старое преданье городское
Мне вспомнилось…
Не мы одни — позднейший
Посев времен, новейшей эры люди,
Что мчимся вдаль, пути не замечая,
И прошлое хулим и громко спорим
О лжи и правде, о добре и зле, —
Не мы одни любить народ умели
И скорбь его душою понимать.
Не так, как мы (тому теперь десятый
Минует век), не так, как мы, народу
Не словом, делом помогла Годива,
Супруга графа грозного, что правил
Всевластно в Ковентри. Когда свой город
Он податью тяжелой обложил,
И матери сошлись толпами к замку,
Неся детей, и плакались: "Коль подать
Заплатим — все мы с голоду помрем!" —
Она пошла к супругу. Он один
Шагал по зале средь собачьей стаи;
На пядь вперед торчала борода,
И на локоть торчали сзади космы.
Про общий плач Годива рассказала
И мужа умоляла: "Если подать
Они заплатят — с голоду умрут!"
Он странно на нее глаза уставил
И молвил: "Полноте! Вы не дадите
Мизинца уколоть за эту сволочь!" —
"Я умереть готова!" — возразила
Ему Годива. Он захохотал;
Петром и Павлом клялся[3], что не верит;
Потом по бриллиантовой сережке
Ей щелкнул и сказал: "Слова! слова!" —
"Скажите, чем, — промолвила она, —
Мне доказать? Потребуйте любого!"
И сердцем жестким, как рука Исава[4],
Граф испытанье выдумал… "Ступайте
На лошади по городу нагая —
И отменю!" Насмешливо кивнул
Он головой и ровными шагами
Пошел, с собой собачью стаю клича.
Когда одна осталася Годива,
В ней мысли, словно бешеные вихри,
Кружились и боролися друг с другом,
Пока не победило состраданье.
Она отправила герольда в город,
Чтоб с трубным звуком всем он возвестил,
Что граф назначил тяжкое условье,
Но что она спасти народ решилась.
"Они меня все любят, — говорила, —
Так пусть до полдня ни одна нога
Не ступит, ни один не взглянет глаз
На улицу, когда я ехать буду;
Пусть посидят покамест дома все,
Затворят двери и закроют окна".
Потом пошла она в свою светлицу
И пряжку пояса с двумя орлами,
Подарок злого лорда своего,
Там расстегнула. Но у ней стеснилось
Дыханье, и замедлилась она,
Как медлит в белой тучке летний месяц.
Опомнившись, тряхнула головой,
И до колен рассыпались волнами
Ее густые волосы. Поспешно
Она одежду сбросила и стала
Украдкою по лестнице спускаться.
Как луч дневной между колонн скользит,
Так и Годива кралась от колонны
К колонне, и в воротах очутилась.
Тут конь ее стоял уж наготове,
Весь в пурпуре и в золотых гербах.
И на коне поехала Годива,
Одета целомудрием. Казалось,
Вокруг нее весь воздух притаился,
И ветерок едва дышал от страха,
И щурились исподтишка, лукаво
На желобах с широкой пастью рожи.
Дворняжка где-то тявкнула, и щеки
Годивы вспыхнули. Шаги коня
Ее кидали и в озноб и в трепет.
Казалось ей, что все в щелях коварных
Глухие стены, что затем теснятся
Над головой у ней шпили домов,
Чтоб на нее взглянуть из любопытства.
Но ехала и ехала Годива,
Пока пред ней в готические арки
Градской стены не показалось поле,
Сияя белым цветом бузины.
Тогда она поехала назад,
Одета целомудрием. В то время
Один несчастный, никогда не знавший
Биенья благодарности в груди
И бранному присловью давший имя,
Дыру в закрытом ставне пробуравил
И, весь дрожа, лицом к нему припал;
Но не успел желанья утолить,
Как у него глаза оделись мраком —
И вытекли. Так сила дел благих
Сражает злые чувства. Ничего
Не ведая, проехала Годива —
И с сотни башен разом сотней медных
Звенящих языков бесстыдный полдень
Весь город огласил. Она поспешно
Вошла в свою светлицу и надела
Там мантию и графскую корону,
И к мужу вышла, и с народа подать
Сняла, и в памяти людской навеки
Оставила свое святое имя.
Перевод М. Л. Михайлов
Годива
Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь
В толпе народа по мосту, смотрел
На три высоких башни — и в поэму
Облек одну из древних местных былей.
Не мы одни — плод новых дней, последний
Посев Времен, в своем нетерпеливом
Стремленье вдаль злословящий Былое, —
Не мы одни, с чьих праздных уст не сходит
Добро и Зло, сказать имеем право,
Что мы народу преданы: Годива,
Супруга графа Ковентри, что правил
Назад тому почти тысячелетье,
Любила свой народ и претерпела
Не меньше нас. Когда налогом тяжким
Граф обложил свой город и пред замком
С детьми столпились матери, и громко
Звучали вопли: "Подать нам грозит
Голодной смертью!" — в графские покои,
Где граф, с своей аршинной бородой
И полсаженной гривою, по залу
Шагал среди собак, вошла Годива
И, рассказав о воплях, повторила