Алина ВИТУХНОВСКАЯ
СТИХОТВОРЕНИЯ
Триста кровавых пятен
Война - это я.
Вы - триста кровавых пятен.
Между нами автомат.
Вы - личинки концлагерей,
где обозначен кризис
инсталяцией тел
электрических кресел,
вычленением личности,
превращением Ничто Человека
в окончательно мертвую косточку
для грустной зеленой собаки,
в интересный конструктор
для обалдевшего Винни-Пуха.
Концепция некроконструкций, акция радикальных калек
костылями замкнула концы остывающего естества.
Траволта, оставленный негром в машине, шпионит за женой
Мерселоса.
К ней ползущий Мересьев безног,
как угрюмая рыба
в кровавом томате.
Через годы и лес, через всю мировую войну они приближались
друг к другу,
чтоб насытить свою виртуальную похоть,
как иные желают червями насытить птенца.
... Потому что безногое тело ее естество будоражит как пила
стрекозу.
Насекомо.
Индустриально.
Триста кусков мозга.
Потому что безногое тело советского летчика
будоражит ее,
как может кусок человека
будоражить другой
кусок
человека.
И они завопили, сползаясь, и, смешав
ее героин с его героизмом,
взорвали мир.
1997 г.
Аттракцион
(из книги "Роман с Фенамином")
Папа дьявол. Тюрьма. Гильотина.
Решето. Талисман. Телефон.
Бож. Коровка ворует Лже-сына
и ведет его в аттракцион.
Там стоит колесо обозренья.
А с него весь видать обозрев,
состоящий из ста повторений,
отражений и справа и слев.
Став героем чужого романа,
папа падает в мусоропро.
В решето ускользает Лже-мама.
В темном небе грозеет угро.
Буря мглою небеет коряво.
Огрызается злой Насеком.
Все вокруг очевидно не правы.
Все, бесспорно, не левы кругом.
У Козла что ни фраза, то ужас,
что ни строчка, то конченый бред,
что ни стих, то за подписью Пушкин
(иногда попадается Фет).
И ничто не могло измениться.
Страшный мир злой роман повторял.
Хоть один персонаж на страницу
где-нибудь, как-нибудь погибал.
Были ранены оба Лже-сына.
Бож. коровка желала стрелять,
как умеет желать гильотина
тени тел в липкий полдень бросать.
И тогда, словно бы беспричинно
мысль одна начала возникать —
как-то жизнь сочинялась козлинно.
Жизнь прожить — не роман прочитать.
Безусловно, условна картина.
Безусловно, бездарен творец.
Бож.Коровка хватает Лже-сына
и сует ему в рот леденец.
Безусловно, за подписью “Пушкин”
подпись бога легко разгадать.
Мы уже его злые игрушки.
Мы еще не хотим умирать.
Мы не все еще зомби убийства,
мы не мертвая зона творца.
Мы уже не вольны ошибиться
в убедительном чувстве конца.
Что же длятся ненужные миги?
И, сжимая игрушечный мозг,
для чего продолжаются мысли,
протекая сквозь дым папирос?
Что же слово становится криком?
Почему не покинуть никак
эту темную комнату игр,
место казни, заразы и драк?
Нам не лгали. Мы зла не творили.
Отворили концлагерь конц-ла...
Мы Козла о пощаде просили.
А другие просили Осла.
С колеса решето покатилось.
Подползал сумасшедший рассвет.
Папу дьявола мама убила,
и могилу пометила “Фет”.
Он лежит, как положено Фету —
прах, одетый по праву во фрак,
и желает курить сигарету,
и зачем-то не может никак.
У Козла молока нет и сыра.
Чуду юдятся вслух голоса.
В луна-парке остатки Лже-сына
разлетаются с черт-колеса.
Это все обалдевшая осень,
это бешеный болдинский сон.
Это кто-то по имени Осел
был простой иностранный шпион.
Все прошло, только Божья Коровка
все живет, и жужжит, и кружит,
а над ней проливается кровка,
и на травке зеленой блестит.
В решето насекомые смылись,
захватив с собой часть талисма....
Осы козлые кровью умылись,
и тихонько уходят с ума.
Пистолет. Листопад. Гильотина.
По слогам повторят голоса:
“В луна-парке остатки Лже-сына
разлетаются с черт-колеса.”
А Тюремщик с Угрозом грозеет.
Под столом Насекомый живет
А Козел ничего не сумеет.
А Осел ничего не поймет.
Буря мглою корыто покрыла.
Насекомый украл талисман.
И Осел тривиально текилу
в виртуальный плескает стакан.
У Осла неразборчивый почерк.
У Козла неплохие стихи.
Их обоих задавит Лже-дочка
От какой-то вселенской тоски.
Телефонит. Туманит. Лже-мама
Спит, накрывшись чужим решетом.
Кровянит пистолетная рана.
Мусопровод кишит насеком.
А Лже-муж сумасшедшие горки
размотает на свой телефон.
Решето разбивается в гонке.
Закрывается аттракцион.
1993-96 гг.
# # #
Я война. Я конвой постоянный невнятных служителей яви
Трепещал бляде-бог. Хищный гоблин смеялся над ним.
Молодые солдаты в бесстыдное небо стреляли
Из заряженных пальцев. Легко умирать молодым.
Что увидел Мисима в обыденных солнце и стали?
Что желает охотник узнать от убитых самим?
Молодые солдаты в бездарное небо стреляли
Из заряженных пальцев, тревожный хватающих дым.
Удивительный хищник, гуляющий мимо, скучает.
Бляде-бог беззащитен, как желтый резиновый пупс.
А в колготки лолитины кто костыли одевает?..
Кто лолитины ножки себе намотает на ус?
Аналитик нулей и анальных туманов?
Криминальный лунатик тюрьмы и карманный маньяк?
Кокаиновый принц и ценитель опасных обманов?
Или Гумберт неловкий, с которым понятно и так?
Капитан темноты. Абсолютных нулей атеистка.
Пистолетная блядь. Проститутка убитых солдат.
Моя мертвая плоть, как дурная невеста, повисла
На красивом скелете майора. И падает в ад.
Я невеста крестов. Я веселое солнышко свастик.
Королева кунст-камер, начальница конц-лагерей,
Запредельный куратор, которому смерти бесстыдная ясность
Предпочтительней ложных искусства и яви трусливых идей.
Вместо черных квадратов, квадратов, квадратов,
На стене человек, человек, человек на стене.
Человек (не червяк!) (не ручной оловянный солдатик!)
Это нравится, нравится, нравится мне.
Сумасшедший куратор, куратор, куратор,
Топора или каторги дьявольский друг,
Вместо черного ада ручного квадрата,
Ты повесил Малевича, глупо одетого в старый сюртук...
Химия
...Он в ноль себя хихикнул: “Нули меня!”
Мы мнимые. Мы - не мы.
Миную себя. Я - это химия.
Моя химия - жизнь взаймы.
Химия - это вовсе не то, что выдумали.
То, что вы думали, - это химия.
Существа глупые или умные
От того, что в них вещества хитрые.
Моль для себя - огромище хищный.
Дырка в платье - окно в Европу.
Мертвая моль - это химия,
Средство от моли, вопль
Женщины: “Платье! Съедено платье!”
Окно в Европу - миллиметровая дырка.
Химия - это женщина плачет
От горя, от луковицы, от дыма.
Химия - то, что течет из глаза
(слезы}. Рот поглощает транки.
Самоубийство - химия газа,
Возможность больше не плакать.
Сон истерички - химия родедорма.
Человек - кузнечик газовых камер.
Комфорт - есть способ, не выходя
из дома,
Создать концлагерь своими руками.
Химия - это “Кажется, пахнет газом”.
Это соседское “Что случилось?”
Химия -это то, что с первого раза
В последний раз получилось.
Химия - это не тройка в журнале
школьном.
Если мама мертва, мама не станет
ругаться.
Дочке скорее любопытно, нежели больно.
Химия - это то, в чем дочка не виновата.
Мертвая мама все меньше мама.
Химия - этот апофеоз эмоций.
Химия - это мы сами,
То есть не мы. Химия - то, в чем нас не
остается.
Он в ноль себе хихикнул: “Нули меня!”
Мы мнимые. Мы - не мы.
Миную себя. Я - это химия.
Моя химия - жизнь взаймы.
Химия - это не учебник 85-го года,
не опыт со списанным результатом.
Химия - это лопнувший зверь завода.
Протекающий ядом.
Химия - это стих голландского
гомосексуалиста
О том, что гений - не человек, а действо,
О том, что шедевр есть абсурд
злодейства,
Нечто, лишенное смысла.
Что художник - микробище низшей расы.
Если талант от Бога, то Бог - некое
вещество.
Химия - жизнь, потому что она заразна.
Жизнь - есть болезнь всего.
Гении – те, что торчат из подушки тела
Огромом позора, миллионами игл
Тех патологий, что словами стать не
посмели.
Смерть страшна, но более жизнь
постыдна.
От того, что желаемо быть терпимым.
Нетерпимо желаем был каждый способ.
Гении - есть средство сделаться
выносимым.
Ничтожеств общность его превращает в
роскошь.