Гермес не видит голытьбы
И строгих подчериц Щанхая
И глаз любви, и чашку с чаем
Он избегает долгих слов
Не верит в сумрачных коров
Которые как черт в окне
Зевают в сонном полусне
В истерзанном закате дня
Воздушный конь летит. Звеня
Навстречу странной колеснице
Пора, мой друг, закрыть страницу
И позабыть нон-стоп трубы
Душа не ведает судьбы!
ПРОИШЕСТВИЕ В ВОРКУТЕ
Город был взбудоражен
Приближением Черной Осы
Прохожие громко пели
Осанну старому Богу
Расширенное сознание
Сужалось с каждой секундой
Пролетали как птицы века
Над корридой автовокзала
Отголоски нового гимна
Доносились из глубины
Заброшенной частокольни
Где сражались солист и тапер
Пепел совести сгинул в алмазе
Безнадежно утраченной осени
Перламутровый официант
Уронил поднос с барокамерой
Виртуозные головоноги
Вбежали в пещеру лугов
Взбудораженный город скулил
Ему нечего было сказать
Сексапильной леди брюнетке
Подарившей свои жемчуга
Семье тридцать пятого стула
Во имя утраченной вольности.
Тут, припев, пожалуй не нужен.
Небоскреб дымит в темноте,
Кто-то ищет долю похуже
И счастливо ныряет в лужу.
Беспредельна жизнь в Воркуте.
ДЖИХАД ЛЮБВИ
Джихад Любви. Левифиан в аптеке.
Горит зеленый зонт. Лавиной комаров
Разрушен новый дом. В стихийном саундчеке
Узбек из Ольстера ногами месит плов
Так продолжается пятнадцатые сутки.
Подряд. Нон-стоп. В глазах у мертвяка
Слились в анклав сухие промежутки
Между Монголией и стуком каблука
Похоже, нам не стоит ждать прощенья
Суровый век бьет картой козырной
Но я смотрю в окно без отвращенья
И вижу как над картою штабной
Резвятся голуби. А в шахте номерной
Испанская принцесса ест печенье.
ДОЛИНА СНЕГОВ И ИСЛАНДСКИЕ ГОРЫ
Конечно, бесспорно, случайно, едва ли
Я не был ни разу в исландских горах
Возможно, там ночью кричат баобабы
И лезвием бритвы полны кружева
И в полушизоидной пляске шакалов
Сливаются вальс и седой полонез
И голуби мира спешат к миноносцу
Стремясь одарить его свежей икрой
Давайте подумаем вместе о роли
Которую завтра мы будем играть
И в свежезачеркнутых строчках поэмы
Отыщем по новой осколок руды
И в стремной графине по имени Нора
Увидим осколок вчерашней зари
Похожей в потемках на левое ухо
В которое громко скулит козодой
Он хочет поведать семье эскулапов
Историю старого календаря
Но тихо в лесу. И никто не посмеет
Срубить топором почерневший утес
Нависший частично над морем Сиама
Где тонут акулы одна за одной
Едва ли, случайно, наверно, конечно
Ни разу я не был в долине Снегов.
СЕДЬМОГО ИЮНЯ, В СРЕДУ
Седьмого июня, в среду
Закончилась эра воды
Теперь длинноногие совы
Включают рубильник зари
Угрюмые эгоцефалы
Сколачивают паркет
Веселые крокодайлы
За пивом бегут поутру
Восторженная комета
Упала в молочный пруд
Инспектор приехал к бизону
И взял у него интервью
На радиостанции – голод
Редактор динамик грызет
Он забыл свое имя в эфире
Но это совсем нестрашно
Ведь седьмого июня, в среду
Закончилась эра воды.
ЗАБЫВЧИВЫЙ СТОРОЖ М.
Забывчивый сторож М.
Совсем уже сбился со счета
Ему недосуг умирать
Но и жизнь ему не в кайф
Он ухает, будто выпь
Смотрит в лампу и ждет любви,
Огненной королевы
Однажды случайно задевшей
Его безумную плоть.
Превращаются птицы в гнезда
Превращаются гнезда в птиц,
Происходит все, что угодно
Там, где старые кочегары
С русалками пьют дочерна,
И, целуя руки у смерти
Догоняются черной водой
И, влюбляясь в радужных женщин,
Проносятся мимо портье
Ползущего вдоль порога
Разрушенного отеля
Сторож плачет у двух берез
Он опять не заметил поезд
На котором уехала в полночь
Огненная королева.
БРЮССЕЛЬ
Преамбула.
Сомнамбула ночи.
Вокабула. Ампула.
Изжелта-черная дверь
На расхристанном горле совы.
Подаренный.
Кем-то поджаренный.
Подогнутый.
Гудрон. Гудзон. Ганг. Дон.
Наполненный шиком и шумным дыханьем
Витраж повседневности.
Мираж. Извечный кураж
То там, за углом номер пять?
Дырявые улицы? Море? Турбины?
Семнадцатикратное нечто?
Чао. Сорри, бамбино.
Трубы погасли, увы:
За ними не тянутся больше бокалы
С воздухом. На мраморе ветхом гниющие.
Верткие. Мертвые. Злые.
Чужие.
УТРО
Грохнуло банкой. Во тьме, на рассвете
Раздался
Заупокойный клич воробья.
Гордо промчался кабан
Урча «Песнь Песней»
Старой, с кем попало трахающейся свинье.
Упало разбитое дерево в сером камзоле,
Завыло седое контральто окраин,
Заухало жирное море У-Блю.
Троллейбус отбросил остатки стыда
И стал просто блюзом.
Стена.
ВЕРЛИБР БЕЗ НАЧАЛА
Хотелось, ужасно хотелось
Позавтракать мылом, а после
Отведать самую малость моркови,
А потом, в окружении разнообразных зверей,
Закатиться к друзьям, в бактериальный ларек,
Что стоит на углу
Между тем и другим.
А потом, запрокинув кадык к восходящей Венере,
Щедро втягивать в глотку
Эмбрионы чумы.
Далее, пить без антракта, настойку холеры,
Заедая ее драже «бруцеллез» и еще чем-нибудь,
Неприхотливо съедобным:
Жизнь, жизнь! Что ж стоишь ты в унылой,
Безропотной позе и тоскливо смотришь вокруг?
Лучше уж съешь первоклассной
Сибирской язвы!
Из Канады ее привезли
На пароме «Абдоминайзер и К»;
Производят гвинейцы продукт деловито,
Домовито стучат молотками в лобные кости
Друг другу,
Все они в тапочках, вытканных серой фланелью,
В зимних костюмах трико,
В бармадонских рубашках,
В пальто из куриных ног, в свитерах из огня,
В дырявых зеленых перчатках:
Они в стены вбивают сваи, а потом
Вешают фотопортреты первопроходцев пустыни,
Говорят, что они – эти первопроходцы,
Были все, как один и убоги, и бессмысленны
В меру и во что-то там как бы одеты:
Канадцы, малайцы, китайцы – все хороши,
Все привозят из дома бациллы,
Но сами читают чужие и ветхие книги,
Кричат по ночам неприлично
И славят
Покойного сэра Ауронимо.
ВОЗЛЕ ДЕРЕВА ПРЕОБРАЖЕННОГО
Возле дерева преображенного
Сидит королевская крыса
Она листает газету
Которая вроде бы как
Еще и не издавалась.
По меньшей мере, вчера.
Хотя кто объяснит мне разницу
Между вчера и сегодня,
Между сном и явью полночной,
Между ангелом и Мефистофелем,
Ползущим по узенькой кромке
Девственно старой реки
Уползающей в ритме коды
В слюнявую пасть океана
Бормочущего по привычке
Зонги про вольную птицу
Коготь жизни скребет небеса
Но в ответ – ни единого звука.
Только крыса сопит под газетой
Возле дерева преображенного
Измельченного челюстями
Безразличного к дереву времени.
ЕГО ЗВАЛИ НЕ КА
Его звали Не Ка
Он был образо
Ван в сущности как бы
Немного убого. Но
Бога Воды не гневил
У порога
Горящего замка
На склоне трубы
Где скачут грибы
И танцует дорога
Его звали Не Ка
Он видел морти
Ру медленно пьющую
Черное море. The птицы
Сражались за хлеб
В коридоре
Чета перуанцев
Сожгла пол избы
Их игры грубы.
Как базар на Босфоре.
НЕОФОРМАТНЫЙ ДЖАЗ
Это случилось в семь или в шесть часов пополудни
Пять стратакастеров дружно на коду пошли
Только старинный хай-хед погрузился в свинговую долю
Так начинался в городе Солнца неоформатный джаз
Над горизонтом Любви клубятся лиловые тучи
В паузах между синкопами полускворец верещит