И леса утренняя сырость
В притихших капельках дождя.
И сёл мудреные названья —
То Ветролом, то Нелюды,
И шумное негодованье
С плотины сброшенной воды.
«Школьный зал огнями весь рассвечен…»
Школьный зал огнями весь рассвечен,
Песня голос робко подала…
В этот день не думал я о встрече,
Да и ты, наверно, не ждала.
Не ждала, не верила, не знала,
Что навек захочется сберечь
Первый взгляд —
Любви моей начало,
Первый вальс —
Начало наших встреч.
Я б, наверно, не рискнул признаться,
Чем так дорог этот вечер мне, —
Хорошо,
Что выдумали танцы:
Можно быть при всех наедине.
«Одаривает счастье нас по-разному…»
Одаривает счастье нас по-разному:
То пей взахлеб, то – ничего.
Одни его и в будни празднуют,
Другим и праздник – без него.
Наверно, так несправедливо.
И, веря сердцу своему,
Я не сумел бы стать счастливым,
Коль счастье лишь в моем дому.
По мне – жило б оно на свете,
Светило б солнцем и строкой,
И пусть его я позже встретил,
А раньше кто-нибудь другой.
Но лишь бы счастье было рядом,
Чтоб каждый сколько хочешь брал.
Я от себя его не прятал,
Но и другим не заслонял.
«Стихи читают молодые…»
Стихи читают молодые…
И в поездах, летящих в полночь,
И у костра – в заре и в дыме.
Стихи читают молодые,
Чтоб душу радостью наполнить.
И я боюсь, когда пишу.
Я на костры в ночи гляжу.
Слежу за теми поездами,
Что где-то спорят с темнотой.
И, как на первое свиданье,
Иду я к молодости той.
Несу всё лучшее на свете —
Тепло друзей, любовь и грусть.
И всё боюсь ее не встретить,
И встречи каждый раз боюсь.
«Горькой правдой всю душу вытомив…»
Горькой правдой всю душу вытомив,
Я на ложь не оставил сил.
Видно, я ее просто выдумал
И, придуманную, любил.
И сейчас представляю четко,
Сколько я причинил ей зла.
И уйдет из стихов девчонка,
Как из сердца уже ушла.
«Что случилось? Ну, что случилось?» —
Взглядом спрашивает опять…
Побежденная, мне на милость
Хочет гордость без боя сдать.
Всё понять иль всему поверить
У любви моей на краю…
Я стою у раскрытой двери,
Как у сердца ее стою.
И как тот – на распутье – витязь,
Всё тревогу хочу избыть.
Надо было ее увидеть
Еще раз…
Чтоб совсем забыть.
«Мне приснился мой старший брат…»
Мне приснился мой старший брат,
Что с войны не пришел назад.
Мне приснилось, что он вернулся —
Невредимый и молодой.
Маме радостно улыбнулся:
– Я проездом… А завтра в бой.
Мать уткнулась ему в ладони…
– Что ты, мама! Ну, как вы здесь? —
По глазам угадав, что в доме,
Хлеба нету, да горе есть.
– Угостить тебя даже нечем.
Если б знать – я сменяла б шаль… —
– Что ты! Разве я шел за этим?! —
– Не за этим… А всё же жаль,
Что вот так я встречаю сына… —
Брат достал фронтовой паек,
На две равные половины
Поделил он его, как мог.
– Это вам… —
И, взглянув на брата,
Я набросился на еду.
– А теперь мне пора обратно.
А теперь я ТУДА пойду.
Завтра утром нам всем в атаку.
В ту, последнюю для меня… —
И тогда я во сне заплакал,
Не укрыв его от огня.
Женщины
Видел я, как дорогу строили,
В землю камни вбивали женщины.
Повязавшись платками строгими,
Улыбались на солнце жемчугом.
И мелькали их руки медные,
И дорога ползла так медленно!
Рядом шмыгал прораб довольный —
Руки в брюках, не замозолены.
– Ну-ка, бабоньки! Раз-два, взяли! —
И совсем ничего – во взгляде.
Может, нет никакой тут сложности?
Человек при хорошей должности.
Среди них он здесь вроде витязя…
Ну а женщины – это же сменщицы,
Не врачи, не студентки ГИТИСа.
Даже вроде уже не женщины,
А простые чернорабочие,
В сапожищи штаны заправлены.
А что камни они ворочают,
Видно, кто-то считает правильным.
Кто-то верит, что так положено,
Каждый, мол, при своих возможностях.
Всё рассчитано у прораба:
Сдаст дорогу прораб досрочно,
Где-то выше напишут рапорт,
Вгонят камень последний бабы,
Словно в рапорт поставят точку.
Но из рапорта не прочтут
Ни газетчики, ни начальство,
Как тяжел этот женский труд,
Каково оно, бабье счастье.
Как, уставшие насмерть за день,
Дома будут стирать и стряпать.
От мозолей, жары да ссадин
Руки станут, как старый лапоть.
Мы вас, женщины, мало любим,
Если жить вам вот так позволили.
Всё должно быть прекрасно в людях,
Ну а в женщинах и тем более.
Не хочу, чтоб туристы гаденько
Вслед глядели глазами колкими,
Аппаратами вас ощелкивали:
«Вот булыжная, мол, романтика…»
Мы пути пролагаем в космосе,
Зажигаем огни во мгле,
И порою миримся с косностью
На Земле.
Шестидесятые годы
Продается романтика
Старый учитель
Продает клубнику
Вместе с торговками —
В одном ряду.
Я узнал его —
Тихого —
Среди крика.
И вдруг испугался:
«Не подойду…»
Но не сумел —
Подошел, покланялся.
Взял от смущения
Ягоду в рот.
Старый учитель —
Торговец покладистый:
За пробу
Денег с меня не берет.
– Купите ягод!
Жалеть не станете… —
И смотрит.
И, кажется, не узнает.
И я смотрю —
Какой же он старенький!
Зачем он ягоды продает?
– Берите!
Смотрите, какие спелые! —
И, глядя на лакомый
Тот товар,
Я вспомнил
Наши уроки первые —
Он нам романтику
Преподавал.
Но я его ни о чем
Не выпытываю,
Меня и так смутил
Его вид.
Продается
Романтика позабытая.
И горькой платой
Мой рубль звенит.
Военные времена
О юность наша!
Ты была нелегкой…
В дыму июней,
В стужах январей
Ты всё познала —
И бомбежек грохот,
И скорбное терпенье матерей.
Ты всё постигла —
Силу и бессилье…
И почтальонов отрешенный взгляд,
Когда по-русски бабы голосили
По тем, кто не воротится назад.
Нам 45-й выдал аттестаты,
А зрелость нашу освятил салют,
И смех отцов, и слезы их солдаток,
Всё перенесших ради тех минут.
И потому задор двадцатилетних
Я принимаю, не боясь беды,
Как в мае зелень принимают ветви,
Чтобы цвести и приносить плоды.
Базар
Я иду по базару,
Как по вокзалу,
Мимо чьих-то чемоданов,
По зеленой улице,
Где нейлоновые дамы
С ватником торгуются.
Толчея…
А над ней
То ли смех,
То ль ругань.
Возле свежих окуней
Тетки жмут друг друга.
Пробирается на крик
С виноградом грузовик.
И оттуда, как со сцены,
Продавец зовет народ.
Подхожу,
Гляжу на цены —
Да, не зря он так орет.
Торгует медом молодица,
И сверху вниз летят ресницы.
А к меду липнет молодежь,
На весь базар стоит галдеж:
– Чего ж ты пробать не даешь? —
Торгует медом молодица,
И на виду у тех парней
Она немножечко стыдится
Публичной должности своей.
То засмеется,
То краснеет.
А рядом,
Словно верный страж,
Старуха,
Как Яга,
Над нею —
Мол, не обманешь – не продашь.
А пунцовый отставник,
В тесный китель втиснут,
На листы ученых книг
Рассыпает вишню.
Рядом с трехтонкой старой