Прихожу в твой опустевший дом
И виденье отогнать пытаюсь…
Ты стоишь, как одинокий аист,
Над своим разрушенным гнездом.
Тридцать лет – и много, и немного.
Много, если только начат путь.
Мало, если пройдена дорога
И уже пора передохнуть.
Я тебе возле луз подставляю шары.
Сам я эти подставки не бью.
И неравенство нашей случайной игры
Мне напомнило дружбу твою.
Нам Эйнштейн всё объяснил толково;
Что не абсолютен результат.
И порою вежливое слово
Много хуже, чем привычный мат.
Мы скаковые лошади азарта,
На нас еще немало ставят карт.
И, может быть,
Мы тяжко рухнем завтра.
Но это завтра…
А сейчас азарт.
Вернисажи осени грустны,
Несмотря на одержимость красок.
И в стриптизе ежатся кусты,
И деревья без зеленых масок.
Как я эти времена люблю!
Дождь шуршит, кружатся тихо листья.
И художник снова бескорыстен,
Неподвластен моде и рублю.
Несправедливо этот мир устроен,
Коль гибнут наши дети и друзья.
Как тяжело нам хоронить героев!
Невинной кровью полита земля.
Позор войны… Его ничем не смыть
И не сокрыть от нас верховной ложью.
А суд народа – это кара Божья,
Он не позволит ничего простить.
Вновь тебе чего-то нужно…
Без твоих звонков – ни дня.
Иждивенческая дружба
Навалилась на меня.
Я от просьб твоих не прячусь,
И, уже опав с лица,
Я забью и этот мячик…
Только матчу нет конца.
Белый цвет,
Он многих красок стоит —
Первый снег и майские сады…
Ты не расстаешься с красотою,
Хоть виски, как этот снег, седы.
Уезжают мои земляки.
Уезжают в престижные страны.
Утекают на Запад мозги.
Заживают обиды, как раны.
Уезжают мои земляки.
Но былое ничем не заменишь,
От себя никуда не уедешь.
И несутся оттуда звонки…
Если женщина исчезает,
Позабыв, что она твой друг,
Значит, мир ее кем-то занят.
До былого ей недосуг.
Если женщина пропадает,
Не веди с ней ревнивый торг.
Значит, кто-то другой ей дарит
Непонятный тебе восторг.
Мужские слезы – дефицит.
У женщин проще со слезами.
Они то плачут от обид,
То над письмом, то в кинозале.
Не знаю – верить ли слезам…
Но сомневаться я не смею,
Что слезы помогают нам
Друг к другу быть добрее.
На фоне бедности российской
Постыдна роскошь торгашей.
Засилье «мерсов» и «поршей».
Банкеты, бриллианты, виски…
А где-то старики над миской
Добреют от чужих борщей.
Великое время.
Ничтожные дни.
Посеяли семя.
А выросли пни.
О как порой природа опрометчива:
То подлеца талантом наградит,
То красотой поделится доверчиво
С тем,
За кого испытываешь стыд.
Через столько лет
На той же улице
Мы нежданно встретились в толпе.
Ты успела чуточку нахмуриться,
Я успел подумать о тебе.
Ты успела быстро оглянуться.
«Боже мой…» – я прошептал вдали.
Может, надо было нам вернуться?
Но друг друга мы бы не нашли.
Уже ничто от бед нас не спасает.
Надежда, как и боль, – невмоготу.
Вот так под фарой мчится заяц,
Не смея прыгнуть в темноту.
Над ним мерцают тускло звезды.
И света злое колдовство.
И лишь нежданный перекресток
Спасет от гибели его.
Я ношу с собой Марину
В переплете златотканом.
Мир невежд ее отринул
И за это в пошлость канул.
Я храню ее дыханье
В белом шелесте страничном.
Мир, наполненный стихами,
Никогда не станет нищим.
Лишь только душа обретала
Покой, забывая про зло,
Как Муза меня покидала…
И если мне в жизни везло,
И в счастье не знал я предела,
Привыкнув к соблазнам и лжи, —
То Муза меня не жалела
И мстила за леность души.
О бывших друзьях плохо не говорят,
Так же, как об умерших.
Не стоит оглядываться назад —
Горечи меньше.
Кавалергарду впору всё успеть,
Хотя «недолог век кавалергарда»…
А за спиной уже стояла смерть,
И по игре не выходила карта.
Неважно, кто старше из нас,
Кто моложе.
Важней, что мы сверстники
Горьких времен.
И позже история всё подытожит.
Россия слагалась из наших имен.
Я из этого времени выпал,
Как из Родины выбыл.
И мы уже не считаем потерь —
Кто там в какой стране.
Хорошо, что меня не оставила Тверь
С отчаяньем наедине.
Какая ночь!
Ни звука в целом мире.
На темном море
Светлый луч Луны.
Как будто бы
На собственном буксире
Плывет Луна
Средь этой тишины.
Осенний день наполнен светом
И грустной музыкой листвы.
И распрощавшееся лето
Сжигает за собой мосты.
В лесу пустынно и печально.
На юг умчался птичий гам.
И в тишине исповедальной
Притих березовый орган.
За окошком небо серое,
Как солдатское сукно.
Я же только в Солнце верую,
Но погашено оно.
И чего сюда я рвался?
Подвела меня Москва.
Всё смотрю, как кружит в вальсе
Желтолицая листва.
Коралловые капли костяники
На тонком ювелирном стебельке
Чуть-чуть похожи на виньетку в книге,
Склоненную к лирической строке.
Я в прошлое свое опять вернулся,
Где оказался среди всех один.
И вдруг заметил по биенью пульса,
Что из былого я не уходил.
Стоит невероятная погода.
Заброшен в угол надоевший зонт.
И птицы, перепутав время года,
Открыли снова певческий сезон.
Ни дня не жил я «на халяву»
И часто вылетал в трубу.
Но, как бурлак, накинув лямку,
Всю жизнь тянул свою судьбу.
Крута была моя дорога.
И если я чего достиг,
То потому, что верил в Бога,
В удачу и премудрость книг.
В моем успехе даже малость
Давалась с мукой пополам.
А ныне так легко досталась
Россия юным фраерам!
Поэзия превыше суеты,
Но и ее в политику втянули.
Грешно взирать на Землю с высоты,
Когда свистят над головами пули.
Когда, взяв на душу великий грех,
Бросаются с отчаянья из окон.
Когда бесстыдно на виду у всех
За счет народа богатеет погань.
Я прожил жизнь немалую уже,
Но я «другой такой страны не знаю»,
Где б в каждой обездоленной душе
Жило терпенье без конца и краю.
Какая-то неясная тревога
Мне сердце вечерами холодит.
То ль ждет меня опасная дорога,
То ль рухну я под тяжестью обид.
То ли с тобою что-нибудь случится,
И я не знаю, как предостеречь.
То ли из сердца улетела птица —
И замерла возвышенная речь…
Показалось мне вначале,
Что друг друга мы встречали.
В чьей-то жизни, в чьем-то доме…
Я узнал Вас по печали.
По улыбке я Вас вспомнил.