Хмурый Мирза в Фергане
В грязной сидит чайхане,
Полон замыслом темным.
Дал, не скупясь, он монет,
Кун за убийство Зайнет,
Двум убийцам наемным.
Был их ответ: "Потерпи,
Мы уж разыщем в степи
След твоей комсомолки!"
Ночью, напавши на след,
Смяли узбеки Зайнет,
Словно дикие волки,
Рвали, оскалив клыки,
Жилы из левой руки,
— Будешь вечно калека!
В шею, дробя позвонок,
Острый вонзили клинок
Два преступных узбека.
6
Прошло пять месяцев. Ферганская больница.
Зайнет — в повязках вся, лицо — кровавый струп.
Нет, не кошмарный сон ей снится,
Она — калека, полутруп.
Блуждает взор, и речь Зайнет звучит невнятно,
Слух острый притуплён, трясется голова.
Врачи дивятся: "Непонятно,
Как ты осталася жива!"
Зайнет свезли в Москву. Москва сильна наукой.
Зайнет возвращены и речь, и взор, и слух.
И в комсомолке однорукой
Зажегся вновь бунтарский дух.
"_Коммуниверситет трудящихся Востока_"
Зайнет мерещится во сне и наяву.
У гроба нового пророка
Она сказала: "_Я живу!
И ты — живешь во мне заветами твоими.
На родине моей — в кишлак из кишлака —
Дехканкам темным я их понесу, пока
Сумеет начертить твое родное имя
Моя последняя рука!_"
Пояснение некоторых слов:
Саламат — приветствие. Якши — хорошо. Калым — выкуп за невесту. Ичкерь — внутренний двор. Дехканки — крестьянки. Чайхана — вроде чайной. Кишлак — деревня. Паранджа — лицевое покрывало. Кун — награда за месть.
ДРЕССИРОВАННЫЙ
Известный белогвардейский и бывший
кавалерийский генерал добровольческой армии
Шкуро выступает теперь в цирке в Париже с
труппой из казаков, под видом наездников.
Средь разоренных сел и брошенных полей
От тифа и от пуль уж не валятся трупы.
Шкуро, готовивший России мавзолей
По воле биржевых царей и королей,
Донской стотысячной уж не составит "труппы".
Но… он готов на все за выгодный куртаж.
Парижский цирк, так цирк! Какого, дескать, хрена!
Ведь должность у него по существу все та ж,
И только сузилась арена.
Белонаездников, увы, не то число,
И не Москва — приманка в виде приза.
Ах, время множество мечтаний унесло!
Но… то ж, продажное, осталось ремесло!
И та ж, "_парижская_", осталась антреприза [11].
— Ха-ха! "Наездничек" Шкуро, на сцену — в строй!
Признаться, даже мне, врагу, звучит обидой,
Что этакий, ха-ха, бандитский "волк", "герой"
Стал дрессированною гнидой!
ОБРАТНЫЙ НАМЕК
Английская эскадра в июне с. г. посетит
Ревель (Эстония) и Ригу (Латвия), где
останется до половины июля.
В просторах Балтики, средь северных широт,
У "вольных" городов, у Ревеля и Риги,
Английский бронтозавр раскроет хищный рот
На две приманчиво лежащие ковриги.
"Х-хам! Х-хам! Глотнуть? Аль не глотнуть,
А только… тонко намекнуть?"
И… в _нашу_ сторону скосит свои гляделки:
"Что, Эсесерия? Поймешь?"
Почтенный бронтозавр, нас этим не проймешь!
Твои — такие ли? — видали мы проделки.
Намеки все твои поймет дурак любой.
Слов нет, что жалко нам "пригретого" тобой
"Демократичного" латвийца иль эстонца.
Но мы, спокойные, у нашего оконца —
С серпом и молотом в руке
(Не забывая о штыке),
Мы склонны речь с тобой вести на языке
Тож преизрядного героя-оборонца,
Советского бронечервонца.
В нем, как его ни поверни,
Упрешься ты в закал "хозяйственной брони",
От укрепления которой — прямо скажем! —
Нас пробуют отвлечь, кто — страхом, кто — шантажем,
Забыв о мощи той страны,
Где неразрывно сплетены
Стаж трудовой с военным стажем:
_За каждым плугом и станком
Стоит советский военком_!
НАНЯЛСЯ-ПРОДАЛСЯ
Получил я намедни письмо от приятеля,
Постоянного моего читателя.
Пишет он мне: "Дружище!
Умеешь ты браниться — не надо чище, —
Раздраженный попами да иконами,
Эвон в газете сколькими фельетонами.
Да каждый фельетон в пол-листа.
Крыл почем зря… Иисуса Христа,
Подстилал ему колючки, вместо вайи,
Изобразил его отпетым лжецом,
А насчет австрийского лжеца Матайи
Не обмолвился ни одним словцом.
Неужто, язви его короста,
Не покроешь ты этого прохвоста?
Оставь на время евангельский хлам
И вернись к очередным делам.
Распиши нам этого Матайю-идиота.
Очень нам посмеяться охота!"
Привел я письмо приятеля без искажения,
Несмотря на его неделикатные выражения.
Что с него взять? Разумная голова,
Но дипломатией не занимался от века.
Пусть господин Матайя не обидится на слова
Простого русского человека.
И опять же тому сам Матайя виной,
Что взамен громового политического эха
— Уж такой мы народ озорной! —
От нас ответ получился иной:
Веселый гул презрительного смеха!
Матайя, уповая на англо-французскую подачку,
Изобразил из себя комнатную собачку,
Лающую на советского рабочего и мужика
Издалека:
"Тяв! Тяв! Тяв! Вот я какая злая!
Тяв! Тяв! Тяв! Свою барыню спасла я!
Тяв! Тяв! Тяв! Большевики заполонили Вену!
Тяв! Тяв! Тяв! Клевещу за любую цену!
Тяв! Тяв! Тяв!" И на барыню — глазок:
Не тявкнуть ли еще разок?
И вдруг что есть мочи завизжала.
Чья-то нога ей хвост прижала.
"Не тявкай, черт тебя побери!
Нет на тебя проказы!
Большевики от австрийских заводов, смотри,
Из-за тебя отнимают назад свои заказы.
Какие ты, Матайя, сочиняешь страсти,
Размотай тебя всего на части?"
Сжалась болонка, от страху чуть дыша.
Англо-французская барыня не дала ей ни шиша.
Не то чтоб у австрийской болонки был голос не звонок,
И не виляла б она хвостом, если скажут: "виляй!"
Но у матайиной барыни этих самых болонок —
Хоть отбавляй!
Держит она их в черном теле.
Чего с ними цацкаться в самом деле?
Бедная болонка! Положенье — огорчительное,